За две тысячи лет, почти никто не увидел, какая загадка о премирном, не только от человеческой воли идущем зле заключена в притче о плевелах, неразличимо-смешанных, в искушающем равенстве с доброй пшеницей — «сынами Божьими» (Мт. 13, 24–30; 36–43).

Точно такая же «астрономическая парабола» — в притче о соли.

Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. (Мт. 4, 13) Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится. (Мк. 9, 49.)[537]

Судя по тому, что в предыдущих стихах говорится у Марка о «вверженных в геенну огненную» (9, 44; 47), речь идет и в этом стихе о том же огне: всякий, не только ввергаемый в геенну, но и вступающий в рай, «огнем сселяется», как «жертва — солью», проходит через какой-то общий для всех огонь. Какой же именно? «Бог есть любовь» (I Ио. 4, 16), и «огнь поядающий» (Втор. 4, 24): значит, Бог есть огонь любви — начало бессмертия для всех одинаково, спасаемых и погибающих, как соль есть начало нетления для всех сселяемых веществ. Вечною мукою в аду или вечным блаженством в раю будет один и тот же огонь любви, там неутолимой, здесь утоляемой.

«Что есть ад?.. Страдание о том, что нельзя уже более любить, — учит старец Зосима у Достоевского. — Раз, в бесконечном бытии, дана духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: „Я есмь и люблю“. И что же? Отвергло сие существо… дар бесценный, не возлюбило… и осталось бесчувственным. Видит таковой, уже отошедший… и лоно Авраамово, как в притче о богатом и Лазаре, и рай созерцает, и ко Господу восходить может, но именно тем-то и мучается, что ко Господу взойдет он, не любивший… Ибо зрит ясно и говорит себе уже сам: „ныне уже и знание имею и, хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в любви моей, не будет и жертвы, и не придет Авраам, хоть каплею воды живой… прохладить пламень жажды любви деятельной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши“; жизни нет уже, и „времени более не будет“… Говорят о пламени адском материальном: не исследую тайну сию и страшусь, но мыслю, что если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо в мученье материальном, хоть на миг, позабылась бы ими страшнейшая всего мука духовная. Да и отнять у них эту муку невозможно, ибо она внутри их… А если б и возможно было отнять, то стали бы оттого еще горше несчастными. Ибо хоть и простили бы их праведные, из рая созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но тем самым им еще более приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной любви, которая уже для них невозможна».[538]

Нынешние — бывшие христиане, «соль, потерявшая силу», те, кто страдает «розовой немочью» христианства, кто не верит в вечные муки (как будто не познается, уже и на пределах муки земной, возможность вечных мук), и кому пустыми кажутся слова Судии: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный» (Мт. 25, 41), — пусть подумают об этих страшных словах Достоевского: может быть, поймут они, что значит исполинская притча-парабола: «Всякий огнем осолится».

Все эти, в притчах, как будто мимоходом и нечаянно открываемые тайны — только падающие со стола и нами, «комнатными собачками», подбираемые крохи; но можно и по ним судить, каков пир. В притчах говорит людям Иисус, «сколько могут они слышать», — бесконечно много для них, а для Себя бесконечно мало.

Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, как поверите, если я буду говорить вам о небесном? (Ио. 3, 12.)

Сила, побеждающая мир, та же в притчах, что в Блаженствах, — тишина. Только в сердце Господнем, тишайшем, внятны символы, симфонии, созвучия двух противоположно подобных миров, того и этого.

Чему уподобим царство Божие, или какою притчею изобразим его? (Мк. 4, 30.) —

спрашивает Господь, как будто знает, что изобразить его нельзя ничем.

Тайна царства Божия дана вам, а тем, внешним, все бывает в притчах.

Это и значит: неизобразимая тайна всех притч есть царство Божие. Все озаряется в них тихим светом незакатного солнца — как бы уже наступившего царства Божия.

Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное.

Не будет, а уже есть. В притчах, так же, как в Блаженствах, — вечный мир, субботний покой, тишина райская.

Сердце Господне, тишайшее, солнце Блаженств, солнце всех притч, — царство Божие.

И призвав двенадцать учеников Своих… послал их Иисус, говоря:…проповедуйте, что приблизилось царство небесное. (Мт. 10, 1, 7.) Они пошли, и проходили по селениям, возвещая Блаженную Весть (Лк. 9, 6.)

После сего же, избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицом Своим во всякий город и место, куда сам хотел идти.

И сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою. Идите! Я посылаю вас, как агнцев среди волков… И, если придете в какой город и примут вас… говорите: «приблизилось к вам царствие Божие». Если же не примут, то, вышедши на улицу, скажите: «И прах, прилипший к нам от вашего города, отрясаем вам; однако ж знайте, что приблизилось к вам царствие Божие» (Лк. 10, 1–3, 8 — 11.)

Первых двенадцать учеников послал Иисус, по свидетельству Матфея, еще до казни Иоанна Крестителя (11,2), следовательно, в начале служения; а по свидетельству Марка (6, 7 — 12) и Луки (9, 1–6), уже после казни, значит, в конце служения.

Ирод же, услышав об Иисусе, ибо имя Его стало гласно… говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых (Мк. 6, 14).

И недоумевал:… «кто же этот, о котором я слышу такое?» И искал увидеть Его. (Лк. 9, 7–9.)

А на последнем пути Господа в Иерусалим, некоторые из фарисеев говорили Ему:

выйди и удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя (Лк. 13,31.)

Маленький Ирод Антипа, слыша народную молву об Иисусе:

не это ли Христос-Мессия (Мт. 12, 22.), —

вспомнил, может быть, отца своего Ирода Великого: «Ирод есть Христос (Мессия), — говорили Иордане».[539] Ирод-отец хочет убить Христа Младенца (Мт. 2, 13), а Ирод-сын — Мужа.

Иродовой закваски берегитесь (Мк 8, 15), —

скажет Господь, по умножении хлебов, когда захотят Его самого сделать царем, новым Иродом (Ио. 5, 15); скажет и о всех подобных Мессиях:

все, сколько их ни приходило до Меня, суть воры и разбойники. (Ио. 10, 8.)

Близкий к Нему, в Галилее, «разбойник» — Ирод; дальний, в Риме, — Тиберий, тогда, а потом — Нерон, «Зверь» Апокалипсиса. «Царство Зверя» — против царства Божия.

В день, когда посылает Господь учеников на проповедь, царство Божие входит в историю — встречается лицом к лицу с царством Зверя. Брошенное в землю, зерно прорастает; тайна Царства открывается, насколько может вечное открываться во времени.

Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях (Мт. 10, 27).

Эта первая точка царства Божьего в пространстве и времени, разрастаясь бесконечно, обнимет вселенную:

И проповедана будет сия Блаженная Весть царствия по всей вселенной (Мт. 24, 14).

Что такое царство Божие?

Много недоразумений между Христом и христианством, но, кажется, нет большего, чем это, — в сердце Евангелия, сердце Господнем.

Где царство Божие? «Не на земле, а на небе», — отвечают христиане; «на земле, как на небе», — отвечают иудеи. Кто, в этих двух ответах, ближе ко Христу, — те ли, кто отверг Его, или те, кто принял?

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе, —

здесь, для христиан, глухо, мертво звучит «на земле»; живо, внятно, — только «на небе». Вот почему и главное прошение молитвы Господней: