Женщина изучала Марину.

– Это был преподаватель колледжа. Он читал лекции по государственному управлению. Его звали Эдвард Джеймс.

– Его по-прежнему так зовут, – сказала женщина. – И он по-прежнему здесь живет.

У Марины екнуло сердце.

– Вот как? Может быть, он дома?

– Да, он дома. Он читает.

«Он читает, – подумала Марина. – Эдвард здесь, и он читает. Эдвард, отец Дженни».

Марина смотрела на женщину, не зная, что еще сказать.

– Мне не хотелось бы его беспокоить, но у меня к нему очень важное дело.

– Как о вас доложить?

Марина колебалась. Помнит ли он ее? А если помнит, признается ли в этом? Мысли Марины вернулись к Дженни... Ее ребенок. Их с ним дитя. Дочь, которую он, возможно, похитил.

– Скажите ему, что это... Что это принцесса.

Женщина с удивлением смотрела на Марину через толстые, увеличивающие глаза стекла очков.

– Сейчас я узнаю, примет ли он вас, – сказала она и исчезла в доме, прикрыв входную дверь.

Марина стояла не двигаясь, ее мысли, ее тело, ее чувства – все окаменело, замерло в неподвижности, кроме бешено бьющегося сердца.

Дверь снова отворилась. На этот раз это был сам Эдвард Джеймс. Седина, которая некогда серебрила его виски, теперь выбелила голову, как снег горные вершины Вермонта; помимо усов, он носил теперь и аккуратно подстриженную бороду, обрамлявшую его загорелое, некогда красивое лицо, черты которого смягчил бег времени. Ворот белой рубашки был расстегнут на груди, уже не такой крепкой и широкой, как в прежние времена, а брюки в поясе были, пожалуй, несколько просторнее, чем следовало. В руке Эдвард держал книгу. Он смотрел на Марину и все шире улыбался.

– Марина? – спросил он, и Марина поняла, что он ее узнал.

Она поняла это по вспыхнувшему в его глазах свету, по нескрываемой радости, с которой он разглядывал ее лицо. Этот свет был словно луч маяка, нащупавшего в тумане ее истосковавшуюся душу.

– Здравствуйте, профессор Джеймс, – сказала Марина. – Как давно мы с вами не виделись.

– Да, да, – подтвердил он. – Прошу вас, войдите.

Марина была в нерешительности. Чутье подсказывало ей, что Эдвард не имеет никакого отношения к похищению Дженни. Чутье подсказывало ей, что это честный, порядочный человек, который хоть и поддался тогда своему чувству, тем не менее остался верен данному когда-то слову. Радость наполнила все существо Марины при мысли, что этот человек отец Дженни. Ей хотелось знать, какие его качества унаследовала их дочь.

Но тут она вспомнила о записке с требованием выкупа и причину, по которой явилась сюда.

– Будет лучше, если мы поговорим на улице, – сказала она негромко, чтобы не услышала его жена. – Мне надо кое-что вам сказать.

Они шли по дорожке вдоль пруда. Эдвард стал как бы ниже ростом, и его походка потеряла прежнюю уверенность. Они шли совсем рядом, но не касаясь друг друга; каждый из них думал о своем, но не говорил ни слова, молчание не угнетало их, а скорее умиротворяло, как это бывает между очень близкими друзьями, которые не нуждаются в словах. «Духовная близость, вот это как называется», – подумала Марина.

– Вы прекрасно выглядите, Марина, – наконец произнес Эдвард.

Марина отбросила назад волосы и улыбнулась.

– Благодарю вас, – ответила она. – Вы тоже прекрасно выглядите, профессор.

– Боюсь, годы не были так благосклонны ко мне, как к вам, – рассмеялся Эдвард. – С другой стороны, мне скоро будет пятьдесят пять. Представляете, пятьдесят пять.

Он все еще не спросил, почему она в Нортгемптоне, он все еще не спросил, почему она пришла к нему.

– Я много читал о вас в эти годы, – сказал он.

– Неужели, профессор? – поддразнила его Марина. – Я не знала, что вас интересуют светские новости.

– Трудно не заметить броские заголовки бульварных газет.

Марина отвернулась и посмотрела на пруд.

– Не следует верить всему, что пишут.

– Вы так думаете?

– Кое-что было правдой. Но с тех пор я изменилась.

Марина почувствовала неловкость оттого, что ей приходится оправдываться. И тут она вспомнила, как легко прежде Эдвард читал в ее душе и видел ее подлинную сущность.

– Надеюсь, вы не лишились такого своего качества, как непосредственность. Надеюсь, вы также не потеряли свою отзывчивость.

– Непосредственность? – изумилась Марина. – Вы считаете, что непосредственность была моим качеством?

– Без сомнения, – усмехнулся Эдвард. – Непредсказуемая. Взрывная. И в то же время отзывчивая. – Он слегка нахмурился. – Не уверен, что вы реализовали этот свой талант. Мне кажется, вы опасались последствий, к которым вас может привести эта отзывчивость.

Они шли дальше в молчании, и наконец Марина заговорила:

– Я боялась многих вещей, Эдвард.

– А теперь?

– Теперь? Теперь я пытаюсь совершать добрые поступки. Я пытаюсь спасти свою страну.

Произнося эти слова, Марина поняла, что сама впервые поверила в их искренность.

Эдвард кивнул.

– У вас есть для этого все качества, принцесса. А что касается прессы, то я и без нее всегда был уверен, что из вас выйдет отличная представительница золотой молодежи.

– Вы не ошиблись, – подтвердила Марина. – Наверное, следовало пройти сквозь это испытание, чтобы осознать, что полной свободы для меня не существует.

Марина не знала, как объяснить Эдварду свои романы с Дмитрием, Раулем и, самое ужасное, с Генри. Она не знала, как объяснить ему, что в своем отчаянном стремлении слиться воедино с мужчиной, обрести любовь, она искала душевного покоя и спасения для себя, искала спасения сначала в слепом подчинении долгу, а потом в открытом, необузданном протесте. Только встретив Йорге, Марина обрела человека, который, правда, не искал любви, но принял ее как личность и доказал ей, что она умная, талантливая женщина, способная построить для себя, с учетом своего особого положения, прочную достойную жизнь, дающую удовлетворение и некое подобие свободы. Она не знала, как объяснить эти вещи Эдварду, да, пожалуй, в этом и не было нужды.

– Я наделала много ошибок, – сказала Марина, когда они проходили мимо розария за особняком ректора и до них долетел запах цветущих роз. Такие же розы растут в саду ее матери, но королева уже больше не может наслаждаться ими. Марина почувствовала, что ее глаза наполнились слезами жалости к матери, вечной пленнице темницы, из которой нет выхода.

Эдвард остановился и взял Марину за руку.

– Мы все совершаем ошибки, принцесса, – заметил он.

Марина посмотрела на его утешающую руку, на длинные пальцы, слегка сжимавшие ее ладонь. Нежные длинные пальцы, которые когда-то сплетались с ее собственными и касались ее тела с медленной страстной лаской, пробуждая ответное желание.

Она посмотрела в его задумчивые глаза, но между ней и Эдвардом не вспыхнула так хорошо знакомая ей непреодолимая жадная потребность в быстром, коротком сексе для утоления страсти без всякого участия душевных сил. Эдвард не был похож на Дмитрия, Рауля и тем более Генри. То, что возникло сейчас между ними, называлось покоем, умиротворением и приятием друг друга. Так оно было между ними пятнадцать лет назад. И Марина знала, что это и есть сокровище, называемое любовью. Она хотела спросить у Эдварда, не сделали ли они ошибку тогда, в Вермонте, проведя вместе ночь, и что он об этом думает.

Словно читая ее мысли, Эдвард ответил:

– Может быть, со стороны морали наш поступок и заслуживал осуждения, но он не был ошибкой.

– Были ли вы счастливы, Эдвард? Хорошей ли была ваша жизнь?

Эдвард сунул руки в карманы, и они продолжили путь.

– Хорошей? – повторил он. – Да, мою жизнь можно назвать хорошей. Тихой, разумной.

– У вас так и не было детей?

Он не сразу ответил.

– Нет, не было. Анжелина не хотела детей.

Они шли в молчании, слушая пение птиц.

– Вы знаете, ее уже нет.

– Кого?

– Моей жены. Анжелины. Она умерла в прошлом году.