Питер рассмеялся:

– Что ты говоришь, Чарли, ведь это теперь и есть наш дом. Твой, мой и Дженни. Если мы отсюда уедем, деньги от продажи достанутся Фонду.

– Ты будешь хорошо зарабатывать как председатель правления.

Он вздрогнул и отвел взгляд. Чарли наблюдала, как Питер медленно осматривал комнату: камин, высокие, до самого потолка, книжные полки, большой старинный глобус – и наконец остановил взгляд на огромном письменном столе из вишневого дерева с замысловатыми бронзовыми ручками и покрытым кожей верхом.

– Это был стол отца, – сказал он задумчиво.

Чарли хотелось его утешить, и в то же время она чуть не застонала от сдерживаемого возмущения.

– Мне так и кажется, что он сидит сейчас за столом. Как бы отец ни был занят, он всегда находил время почитать мне вслух. И Джону тоже. Я не хочу отсюда уезжать.

Чарли охватило чувство безысходности.

– Мне ведь скоро сорок, Чарли. Мне сорок лет, и у меня нет родителей. Я сирота.

Чарли постаралась подавить возрастающее раздражение. Это она имела право рассчитывать на жалость. Это с ней, а не с ним плохо поступила Элизабет. С ней, а не с Питером.

– У тебя есть семья, Питер. У тебя есть я и Дженни.

И почему всегда получалось так, что именно он требовал внимания? Почему его нужды всегда оказывались на первом месте? Разве только он один имел право грустить или радоваться? Почему все мужчины такие эгоисты?

– Моя семья всегда жила здесь, – продолжал он. – В этом доме я родился. – Питер опустил голову. – Ты жалеешь о том, что вышла за меня замуж?

Чарли посмотрела вниз на ковер, затем подняла глаза на Питера. Она вспомнила годы, проведенные в колледже, полные надежд, горячих ожиданий и первой любви. Затем она вспомнила свою мать и ее бесконечную борьбу с нищетой. И еще она подумала о том, что ее жизнь могла бы сложиться куда хуже.

– Нет, Питер, я не жалею, что вышла за тебя замуж.

Она погладила бархат дивана и заметила, как сильно он вытерся. Наверное, пришло время сменить мебель в этой комнате, да и отремонтировать или переделать всю эту старую гробницу, покинутую своей владычицей. Возможно, ей следует жить как прежде, надеясь, что теперь, когда умерла Элизабет, жизнь улучшится.

Но тут Чарли вспомнила о Дженни, как она стояла у окна и смотрела во двор. О том, что на ней лежит обязанность устроить жизнь дочери наилучшим образом.

– Я не столько беспокоюсь о себе, сколько о Дженни, – сказала Чарли.

– Мама никогда не представляла, как много значит для нас Дженни. Особенно после... – Он откашлялся, так и не закончив фразу. – Но все-таки она оставила ей Фаберже.

– Небольшой пустячок.

Чарли и сама удивилась, сколько яда было в ее голосе.

– Трудно назвать пустячком предмет, стоящий несколько сотен тысяч долларов.

Чарли расхохоталась:

– Перестань, Питер. Одно только ожерелье твоей матери из бриллиантов и сапфиров стоит дороже любого такого яйца.

Она поднялась и подошла к окну, туда, где раньше стояла Дженни. Чарли попробовала погасить свой гнев.

– К тому же, – добавила она и махнула рукой, – дело совсем не в деньгах, а в том, что Элизабет так никогда и не приняла Дженни. Даже после своей смерти.

Питер подошел к ней сзади и положил руки ей на плечи.

– Я уверен, мама учла, что Дженни будет моей наследницей. Все заработанные деньги в конце концов достанутся ей. Так же как и дом.

Чарли продолжала смотреть в окно. Дженни, опустив голову, медленным шагом пересекала лужайку; она направлялась к конюшне.

– Попробуй объяснить это четырнадцатилетнему подростку, когда бабушка только что ранила ее в самое сердце.

Питер убрал руки с ее плеч.

– Проклятие, Чарли! Ты ведешь себя как избалованный ребенок. И это после всего того, что мать для тебя сделала...

Он ударил ладонью по столу, и Чарли показалось, будто он дал ей пощечину.

– Боже мой, Чарли, прости меня. Это было глупое замечание.

Чарли крепко обхватила себя руками. Она смотрела на мужа и молчала.

– Я не знаю, как это у меня выскочило.

Наконец она взяла его за руку.

– Ты сказал это потому, что веришь в свои слова.

Питер покачал головой. В его глазах стояли слезы.

Чарли вспомнила их первую ночь здесь, в особняке. Тогда она тоже видела слезы в глазах Питера: его мать чуть их не выгнала. Вот почему Чарли так старалась, вот почему ходила на симфонические концерты, в музеи и на балет. Ей казалось, что таким образом она угодит Элизабет и заставит ее примириться с ней, а Питер поймет, как ему повезло, что он женился на ней. Прошло несколько лет, прежде чем Чарли поняла, что Элизабет считала это пустым времяпрепровождением, так как главным для нее был бизнес. И вместо того, чтобы сблизить их, усилия Чарли еще больше углубляли разделявшую их пропасть. Ирония заключалась в том, что задолго до того, как в ее жизнь вошел Питер, Чарли сама хотела заниматься бизнесом, но Элизабет посмеялась над ней. Чарли рассталась с мечтой о карьере, а постоянная занятость и бешеный ритм жизни стали для нее своего рода убежищем, способом убить время, поводом выбраться из особняка на волю, избавиться от пристальной опеки ревнительницы матриархата. Она надеялась, что когда-нибудь завоюет одобрение и уважение Элизабет, и не отступала от цели.

– Твоя мать не виновата, что была такой, – сказала Чарли и вытерла слезу со щеки мужа. – И я тоже. Все мы стараемся перебороть свою натуру. Это все, что мы можем сделать.

Питер закинул назад голову, словно не давая вылиться новым слезам.

– Не знаю, как бы я справился без ее поддержки.

Чарли почувствовала боль в сердце. Пятнадцать лет совместной жизни связывали ее с Питером. Интересно, любовь или ссоры упрочили их брачные узы?

– Ты справишься, Питер, – убежденно произнесла она. – А теперь пойду поищу Дженни. Вряд ли она понимает события так, как мы с тобой.

Питер остался стоять у окна, а Чарли, выходя из комнаты, мучилась вопросом, сумеет ли Питер или кто-либо другой из них справляться с делами без Элизабет Хобарт.

Резкий запах навоза и сена ударил в нос Чарли, когда она вошла в конюшню. Стараясь не дышать, она быстро прошла мимо стойл, заглядывая в каждое в поисках Дженни. Чарли знала, что девочка где-то здесь, с самого раннего возраста она лучше ладила с животными, чем с людьми.

У стойла с надписью «Колокольчик» Чарли остановилась. Дженни находилась внутри, сено прилипло к ее коричневому шелковому платью, а сама она прижалась нежной белой щекой к шее царственно прекрасного жеребца. Она что-то нашептывала ему, но Чарли не разбирала слов.

Отчего ее дочь стала такой мрачной и когда это случилось? Когда печальное темное облако закрыло для нее радостное сияние детства? И самое плохое, отчего Чарли так долго этого не замечала?

– Милая, у тебя все в порядке?

Шепот прекратился. Дженни отбросила назад длинные темные волосы и ниже склонила голову. Она принялась чистить лошадь.

– Я чувствую себя отлично, мама. Я просто решила почистить Колокольчика.

Чарли сделала шаг внутрь стойла.

– В шелковом платье?

Дженни продолжала чистить лошадь.

Чарли протянула к ней руку.

– Милая...

Ей пришлось остановиться, так как Дженни начала чистить другой бок лошади.

– Со всеми этими похоронными делами я совсем забросила лошадей, – сказала Дженни очень отчетливо и не глядя на Чарли.

– Но для этого у нас есть конюхи. Это их обязанность ухаживать за лошадьми.

Дженни молчала. Было слышно только мягкое равномерное движение скребницы.

– Я подумала, не расстроило ли тебя завещание бабушки, – заметила Чарли.

Дженни прекратила работу.

– Почему? Потому что Даррин получил коттедж в Хэмптоне? Я там почти не бывала, мама. Ты ведь помнишь, что летом я гощу у тети Тесс?

– Я имела в виду драгоценности. То, что она оставила их Пэтси.

– Кому нужны драгоценности? Тесс считает, что покупать драгоценности – это все равно, что выбрасывать деньги на ветер, поскольку они доставляют удовольствие не тебе, а тем, кто на тебя смотрит. – Она продолжала равномерные движения. – К тому же я получила яйцо. По крайней мере я сама могу им любоваться. Сама получать удовольствие.