– Вопросов больше не имею, – сказал Картер, садясь. По-прежнему высоко держа голову, Нора покинула свидетельское место. Искусство, которым она занималась, было ее щитом, и, вздымая его перед собой, она закрывалась им от всего мира. Под его прикрытием она была в покое и безопасности.

Был еще один свидетель. Чарльз. Его свидетельство дословно подтвердило все, что уже было сказано, поэтому, как я предположил, и не вызвали Виолетту. Коронер наконец обратился к жюри, поручив ему вынести решение.

Они отсутствовали не более пяти минут. Старшина огласил вердикт:

– Данным жюри установлено, что пострадавший Антонио Риччио погиб в результате удара, нанесенного острым инструментом, который был в руках Даниэль Норы Кэри, несовершеннолетней, обоснованно защищавшей свою мать.

Помещение суда взволнованно загудело, и я увидел, как репортеры облепили коронера, ударом молотка возвестившего об окончании слушания. Отступив в сторону, я пропустил Нору с Гордоном. Они проследовали через дверь, и я увидел вспышки камер. Я решил обождать, пока фоторепортеры успокоятся, и сел обратно.

Зал суда почти опустел. Я огляделся. В нем осталась только молодая женщина, которая делала заметки в небольшом блокнотике. Закрыв его, она посмотрела на меня и поздоровалась. Прежде чем я узнал ее, я автоматически кивнул ей. Инспектор по надзору.

Я приподнялся.

– Как поживаете, мисс Спейзер?

– Здравствуйте, полковник Кэри, – тихо ответила она.

– Вы видели Дани утром? Она кивнула.

– Как она?

– Пока еще она несколько растеряна. Но с ней будет все в порядке, когда она привыкнет к обстановке. – Она тоже встала. – Теперь я должна идти.

– Да, конечно, – слегка поклонился я.

Пропустив ее, я смотрел ей вслед, пока она быстро шла к выходу. Дани привыкнет, сказала она. Словно ей это нужно. Привыкать к пребыванию в тюрьме.

Когда я направился к выходу, коридоры уже опустели. Яркий солнечный свет ослепил меня, и я не увидел Харриса Гордона, пока он не оказался прямо передо мной.

– Ну, полковник Кэри. Что вы думаете? Я прищурился.

– Был ли то суд или нет, но они вовсю постарались, чтобы все повесить на Дани.

– Оправданное убийство – это далеко не то же самое, что просто убийство, – сказал он, пристраиваясь в ногу со мной.

– Ну да, – мрачно согласился я. – Остается только поблагодарить, что нам выпала такая удача.

– Было и еще кое-что, о чем там не говорилось, но о чем, я думаю, вы должны знать.

Я взглянул на него.

– Что именно?

– То, что сказала Дани после того, как подписала заявление в управлении полиции.

– Почему вы позволили ей это сделать?

– У меня не было выбора. Она настаивала. А когда я попробовал ее убедить, что не надо подписывать, она настояла и на этом. Я помолчал.

– И что же она сказала? Он посмотрел на меня.

– «Теперь меня отправят в газовую камеру?» И затем она начала плакать. Я сказал ей, что ничего подобного ей не угрожает, но она мне не верила. Чем больше я убеждал ее, тем все в большую истерику она впадала. Я позвонил доктору Боннеру, он приехал и вколол ей успокоительное. Он поехал вместе с нами в суд, но даже его присутствие ничего не дало. Дани колотила истерика. Это и было основной причиной, почему ее передали в тот вечер под мою опеку. Она билась в истерике, пока ее бабушке не пришло в голову кое-что сказать ей, что наконец и успокоило Дани.

– Что же она ей сказала?

– Что приедете вы, – ответил он. – И вы не позволите, чтобы с ней что-то случилось.

Когда Дани была совсем маленькой и не хотела оставаться в темноте, она смотрела на меня, стоя в своей кроватке, и говорила тоненьким голоском: «Папа, выключи ночь.» Я зажигал ночничок в ее комнате, после чего она закрывала глазки и засыпала, спокойная и довольная, в окружении доброго и знакомого мира.

Как бы мне хотелось, чтобы сегодня это можно было сделать так же легко, как и тогда. Но под руками у меня больше не было выключателя, которым можно было бы потушить ночь. После решения жюри я убедился в этом.

Гордон сел в свою машину и уехал, а я смотрел ему вслед. Повернувшись, я еще раз бросил взгляд на здание суда, а затем побрел к стоянке на Голден Гейт-авеню, где оставил свою машину.

В голове у меня крутилась старая песенка: «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай упал со стены…»

В первый раз я понял, как должна себя чувствовать вся королевская рать, которая «не может Шалтая, не может Болтая собрать». Как идиоты. Первым делом они должны были не дать ему упасть. И я не должен был дать Дани упасть.

Может быть, это было моей ошибкой. Я вспомнил, как вчера сидел в ее каморке в помещении суда для несовершеннолетних и пытался объяснить, почему не приезжал к ней. Теперь я понимал, как это выглядело. Даже если это было правдой – а я знал, что так оно и было – я видел, что в это трудно было поверить.

И несмотря на сигарету, которой Дани так умело затягивалась, она все еще ребенок. Во что она верила? Я не мог сказать этого. Но знал, что она хотела верить в меня, что она хотела доверять мне. И все же она не была уверена, что может мне довериться. Я уже ушел от нее и уходил снова.

Ничего этого не было сказано. Во всяком случае, этими словами. Но я видел, что она думала об этом, это чувствовалось и в ее мыслях, и в ее словах. Она была уже слишком взрослой, чтобы прямо сказать мне об этом, и слишком юной, чтобы скрывать. Так много мы должны были сказать друг другу, так много узнать друг от друга, но у нас просто не было для этого времени.

Когда пришло время прощаться, невысказанные слова стояли между нами, как облако.

– Я завтра приду к тебе.

– Нет, – сказала она. – Они не пускают посетителей в течение недели. Но я увижу тебя во вторник. Мисс Спейзер сказала мне, что будет слушание.

– Я знаю.

– Мама придет? Я кивнул.

– И твоя бабушка тоже будет. – Наклонившись, я поцеловал ее. – А ты будь хорошей девочкой и ни о чем не беспокойся, котенок.

Внезапно она обхватила меня руками за шею и плотно прижалась щекой к моему лицу.

– Теперь я ничего не боюсь, папа, – жарко зашептала она. – Теперь, когда ты опять дома.

И лишь когда я вышел на свет дня, то понял, что она имела в виду. Но я не приехал сюда, чтобы остаться дома. Я только посетил его.

Было уже около четырех, когда я вернулся к себе в мотель. На телефоне мигал красный огонек вызова. Я снял трубку. Как только я связался с оператором, он погас. Я назвался и дал номер комнаты.

– Вам звонила мисс Хайден. Она просила, чтобы вы связались с ней, как только придете. Это очень важно.

– Благодарю. – Нажав рычаг, я тут же набрал номер, который дал мне оператор. Ответила горничная, но старая леди тут же подошла к телефону.

– Ты один у себя? – спросила она настороженным голосом.

– Да.

– Мне необходимо тут же увидеться с тобой.

– В чем дело?

– Я не хотела бы говорить об этом по телефону, – сказала она. – Но верь мне, Люк, это очень важно, иначе я не беспокоила бы тебя. – У нее был какой-то странный голос. – Можешь ли ты приехать к обеду? Я позабочусь, чтобы мы были лишь вдвоем с тобой.

– Во сколько?

– Можешь к семи?

– Хорошо. Буду.

– Спасибо, Люк.

Закончив разговор, я скинул с себя одежду. Горячий душ помог избавиться от напряжения, в котором у меня застыли все мышцы. Я попытался представить, что нужно от меня старой леди, но так ничего и не придумал. Если она считает, что меня будет беспокоить ее завтрашнее присутствие в суде, то ей не стоит волноваться. У меня все равно нет выбора.

Несмотря на то, что вечер был лишь слегка прохладен, когда горничная провела меня в библиотеку большого дома, в камине бушевало пламя. Старая леди сидела в одном из кресел лицом к огню.

– Налей себе, Люк.

– Спасибо. – У буфета я плеснул себе бурбона, добавив туда кубик льда и немного воды, после чего повернулся к своей теще. – Ваше здоровье.