Я вспомнил Элизабет и подумал, как хорошо было бы увидеть ее снова. Но только не в таком виде. Я не хотел предстать перед ней бродягой. Я пошел работать на стройку, и через семь месяцев, когда стройка была завершена, я был уже помощником прораба. В карманах джинсов у меня было шестьсот баков, и я обладал старой колымагой, которую мог считать своей.

Усевшись в нее, я без остановки погнал в Феникс. Здесь я узнал, что она перебралась в Тускон, где ее босс организовал новый отдел. Во второй половине дня я уже был в Тусконе. Офис стоял в стороне от автотрассы, и первое же, на что я обратил внимание, въезжая на стоянку, было объявление: «Требуются строительные рабочие».

Открыв двери, я вошел в контору. В приемной сидела темноволосая девушка. Она вопросительно взглянула на меня.

– Да?

– В объявлении говорится, что вам нужны работники.

Она кивнула.

– Нужны. У вас есть какой-то опыт?

– Да.

– Садитесь, пожалуйста. Сейчас с вами займется мисс Андерсон. Сняв телефонную трубку, она что-то шепнула в нее. Затем протянула мне бланк.

– Заполните его, пока вы ждете.

Я почти закончил писать, когда телефон снова зажжужал, и девушка жестом попросила меня пройти во внутреннее помещение.

Элизабет не взглянула на меня, когда я вошел. Она была углублена в изучение каких-то расчетов.

– У вас есть опыт? – спросила она, по-прежнему не глядя на меня.

– Да, мэм.

Ее глаза по-прежнему не отрывались от письменного стола.

– И какого рода?

– Какой угодно, мэм.

– Какой угодно, – нетерпеливо повторила она. – Это как-то неопределенно… – Наконец она подняла голову, слова замерли у нее на губах.

Она похудела, и скулы резче выделялись на лице.

– Но я приехал сюда не за этим, мэм, – сказал я, глядя ей в глаза. – Я здесь потому… я приехал сюда в поисках той, кто однажды сказала мне, что может пуститься со мной в долгое плавание.

Невыносимо долгое мгновение она смотрела на меня, а затем, сорвавшись со стула, оказалась в моих объятиях. Я целовал ее, а она, плача, снова и снова повторяла мое имя.

– Люк… Люк… Люк…

Открылась дверь с другой стороны офиса и вошел пожилой человек, ее босс. Заметив нас, он повернулся, чтобы выйти, затем посмотрел на нас еще раз и откашлялся.

Запустив руку в карман пиджака, он вытащил оттуда очки. Вглядевшись в нас, он снова откашлялся.

– Итак, это вы, – сказал он. – Долгонько же вас пришлось ждать. Ну-с, может быть, когда она перестанет рыдать, мы сможем заняться кое-какой работой.

Скользящими шажками он вышел из кабинета, притворив за собой дверь, а мы, глядя друг на друга, начали хохотать. Слушая, как она смеется, я понимал, что всегда буду хорошо чувствовать себя, если она будет рядом. Даже сейчас, когда я в Сан-Франциско, а она в Чикаго одинокой субботней ночью, ожидая меня.

Когда ровно в девять часов я вошел в холл, Харрис Гордон уже ждал меня. Мы зашли в пустое кафе и сели за столик. Было воскресное утро.

Официантка подала мне кофе, и я еще заказал кучу блинчиков размерами с доллар и сосиски. Гордон отказался.

– Я уже завтракал.

Когда официантка отошла, я спросил его:

– В каком мы положении? Он закурил.

– В одном смысле нам повезло. Обвинение в убийстве нам не угрожает.

– Не угрожает?

– Нет, – ответил он. – По законам штата Калифорнии несовершеннолетний, который совершил уголовное преступление, не может быть судим по законам, применяемым к взрослым преступникам. Особенно справедливо это по отношению к правонарушителям, не достигшим шестнадцати лет.

– Так как же выясняют вину и определяют наказание для детей?

– Снова должен подчеркнуть, что в данном случае закон идет нам на пользу. Не существует такого понятия, как наказание детей. В Калифорнии считают, что ребенок не может нести ответственности за свои действия, даже если вина доказана. Вместо этого во время слушания дела в суде для несовершеннолетних идет поиск наилучшего решения ситуации, которая обеспечит социальную реабилитацию ребенка и возвращение его в нормальное общество. – Он улыбнулся. – Не слишком ли много по адвокатской привычке я говорю? Я покачал головой.

– Я внимательно слушаю вас. Продолжайте.

Вернулась официантка с моим завтраком. Прежде, чем продолжить, Гордон подождал, пока она отошла.

– Суд должен определить, какой режим содержания в наилучшей степени будет отвечать интересам и благополучию ребенка. Будет ли он находиться у одного или у обоих родителей, если так сложится ситуация, или в доме-интернате; в таком исправительном учреждении как Лос-Гуилкос или даже в больнице или психиатрической клинике, если необходимо. Но решение принимается только после тщательного изучения дела. В том случае, если суд решит держать ее в заключении, Дани могут послать в Калифорнийский центр по приему молодежи в Перкинсе, где она будет подвергнута глубокому психологическому и психиатрическому обследованию.

– Что это значит?

– Одну вещь надо твердо усвоить, – быстро ответил он. – Если вы лелеете надежду получить Дани под свою опеку, с ней необходимо расстаться. Суд никогда не позволит ребенку покинуть пределы штата.

Мы посмотрели друг на друга. Наконец я понял, на каком я свете. Мне ни в коем случае не позволят взять на себя заботы о Дани. Я постарался придать голосу бесстрастные нотки.

– Значит, я ее не получу, – сказал я. – А кто ее получит?

– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что суд решит вернуть ее Норе. Остаются три возможности – ее бабушка, определенный судом интернат и Лос-Гуилкос. Думаю, что нам удастся избежать интерната. У бабушки Дани масса преимуществ.

– Значит, решение будет только в пользу или старой леди, или заведения?

Он кивнул.

Я покончил с последним блинчиком и попросил принести еще кофе.

– И как, по вашему мнению, развернутся события?

– Вы хотите услышать мое откровенное мнение?

– Да.

– Я бы поставил десять против одного за то, что она попадет в Лос-Гуилкос.

Несколько секунд я молчал. Мысль о Дани, которой придется долгие месяцы, может быть, даже годы провести за колючей проволокой была нестерпима.

– Что мы должны делать, чтобы избежать этого? Гордон пристально посмотрел на меня.

– Мы должны доказать, что способны дать Дани все, и даже больше того, что она получит в исправительном заведении. Это означает непрестанный контроль за ней, посещение школы, религиозное образование. Если необходимо, анализ и психотерапия. И постоянный контакт с инспектором по надзору, который будет контролировать ее.

– Зачем это, если Дани будет под присмотром бабушки?

– Потому что доверять будут только мнению полиции. Она все время будет находиться в ведении суда, пока тот не сочтет, что она больше не представляет собой социальной опасности.

– И сколько это продлится?

– Предполагаю, что она будет под присмотром суда до восемнадцати лет.

– Любому невыносимо столько времени жить под микроскопом. И тем более ребенку.

Он как-то странно посмотрел на меня.

– Она убила человека, – сказал он. – И от этого уже никуда не деться.

Он был предельно откровенен.

– Что я могу сделать, чтобы помочь ей?

– Я думаю, что вам необходимо быть в Сан-Франциско, пока суд не вынесет решение по делу Дани.

– Это невозможно, – сказал я. – Суд может длиться бесконечно.

– Это не суд в привычном смысле слова, полковник. Собравшееся жюри будет решать, признать или отвергнуть вину. Закрытое слушание перед лицом судьи, в присутствии непосредственных участников. Даже полиция и окружной прокурор не участвуют в таком слушании, если их специально не приглашают высказать свое мнение относительно специфических деталей жизни и поведения ребенка. Дело будет рассмотрено достаточно быстро. Закон защищает детей от излишних проволочек. Если ребенка содержат под стражей больше пятнадцати дней и дело еще не рассмотрено, он подлежит немедленному освобождению.