Он был Потрясен словами Дженни. Что могла знать Клер, будь она неладна? – Ближе к делу.

– Изволь. Сколько ты должен Митчеллам?

Глаза Майклу застила красная пелена, голова пошла кругом от жгучей, нечеловеческой ярости. Должен… Его пальцы на плечах Дженни все сжимались, пока не почувствовали хрупкие косточки под нежной плотью. Каких мерзостей Клер наговорила Дженни?!

– Нисколько, – с трудом выговорил он, хотя лоб его горел, а зубы пришлось стиснуть так, что заболели челюсти. – Что за гнусный вопрос. Я ни единого цента не должен этим паршивым ублюдкам.

Ничто в лице Дженни не изменилось. Страх, тоска и отрешенность никуда не делись, словно она и не слышала его ответа.

– А почему? – с отсутствующим видом спросила Дженни. Казалось, она в трансе, и Майкл в отчаянии подумал, не стоит ли шлепнуть ее по щеке, чтобы она пришла в себя, пока не сказала что-нибудь непоправимое. – Может, они сами у тебя в долгу? Может, ты когда-то оказал им большую услугу?

– Дженни, ты в своем уме или Клер окончательно лишила тебя рассудка? Что она тебе рассказала? Зачем ты ее слушаешь? Какую услугу мог я оказать этим подонкам?

Вместо ответа Дженни начала качать головой, словно та не подчинялась ей, словно ее мысли были слишком страшны, чтобы поверить им. Две слезы выкатились из невидящих глаз и потекли по щекам, оставляя за собой блестящие дорожки.

И тут Майкл понял все. Теперь он знал, о чем думает Дженни. «Не говори, Дженни – вопил отчаянный голос в его содрогающемся мозгу, – не надо, Дженни».

Но она все-таки сказала. Дрожащим от слез голосом она произнесла то, о чем, видимо, мучительно думала все эти шесть лет:

– Ты мог согласиться оставить моего брата на складе одного в ту ночь. Одного, чтобы было одним свидетелем меньше. – Из горла Дженни вырвался сдавленный всхлип, предвестник новых горьких слез. – И чтобы убили его одного.

Эхо слов Дженни растаяло в воздухе. Майкл выпустил ее, словно вдруг его руки перестали слушаться и не могли больше ничего удержать. Он отступил на шаг назад и изумленно уставился на Дженни, будто видел ее впервые в жизни.

Дженни же не знала, как ей теперь быть. Противоречивые чувства раздирали ее. Она прижала ледяные ладони к пылающим щекам и тихо застонала.

Боже правый, как она могла позволить такому обвинению сорваться с губ? Она же совсем не хотела делиться с Майклом своими подозрениями – знала, что это бесполезно! Если он действительно виноват, то ни за что не признается. А если нет…

Если нет, значит, она сказала непростительную гадость, он ведь когда они с Клер беседовали, все звучало так убедительно, каждая мелочь казалась полной скрытого смысла: случайное отсутствие Майкла в ночь гибели Кина, его упорное молчание о том, что произошло в ту ночь, его поспешное бегство из Техаса и необъяснимое везение в делах; наконец, его согласие помочь старому Керни отыскать Клер… Трое молодых людей когда-то были самыми близкими друзьями, и, если у Алекса завелись темные делишки с Митчеллами, почему бы Майкл остался в стороне?

Но подобно тому, как меняется, становясь то синим, то зеленым, цвет морской воды, так рядом с Майклом все становилось другим. Здесь, около него, Дженни ясно понимала: то, что Клер считала очевидным, на поверку оказалось нагромождением страхов и предрассудков. Они с Клер сами создали жутковатую тень и принимали ее за чудовище, а подозрение – за неопровержимое доказательство.

А как же тогда очевидность ее собственных ощущений? Когда она была с Майклом, то испытывала лишь желание и боялась только одного: полностью отдаться его чарам.

Например, сегодня… Ее силы были на пределе после общения с Клер, но все же она не поехала домой, где оказалась бы один на один с Майклом на втором этаже. Вокруг дома – бескрайние пустые пастбища и луга, а больной отец и робкая сиделка не смогут защитить ее. Потому Дженни и помчалась в «Кернико», где, благодаря отцовскому маниакальному стремлению к безопасности, днем и ночью охранялись все входы и выходы и на каждом этаже дежурил охранник, готовый кинуться на выручку, стоило только нажать кнопку.

И все же сейчас, одна в темном кабинете рядом с Майклом, Дженни боялась не его. Это разрушало все логические построения Клер.

Что же дальше? Пока она стояла и думала, что бы сказать, как исправить положение, Майкл отошел к окну. Он, не отрываясь, смотрел на пустую темную улицу. Одинокий фонарь светил сквозь открытые жалюзи, отбрасывая полосы света на его непроницаемое, незнакомое Дженни лицо.

– Когда мне было шесть лет, у меня умер отец, – вдруг заговорил он, и звук его голоса рассек плотную, сгустившуюся в комнате тишину. – Мать после его смерти пошла по рукам. Она жила то с одним, то с другим – сменила с полдюжины мужчин, пока в шестнадцать я не ушел из дома.

Дженни нахмурилась, удивленная и самим рассказом, и желанием Майкла пуститься в воспоминания детства. При чем здесь Кин? Или Майкл хочет объяснить, почему деньги Митчеллов были для него так соблазнительны? Неужели после стольких лет Майкл, наконец, решил нарушить молчание?

– Лучшее, на что я мог рассчитывать, – это чтобы меня не трогали совсем. Когда я был маленьким, то подолгу тренировался, учился быть невидимкой: часами не шевелился, едва дышал, чтобы никто не заметил меня, если придет пьяный или обкуренный…

Наверное, он разговаривал сам с собой. Он все смотрел в окно, стоя к Дженни спиной. Не оправдывался, а рассуждал, словно вдруг решил сам погибнуть, что к чему.

– Я не смел ошибаться. За неподходящую отметку по арифметике меня могли избить до синяков, за невыполненную домашнюю работу – вышибить пару зубов. Учителя были в восторге от моего трудолюбия, так что я легко устроился на работу, когда ушел из дома. Я работал на двух работах, чтобы оплачивать учебу в школе. А потом пошел в армию.

Армия… Дженни вспомнила Майкла в военной форме. Высокий, смуглый, мощный, он прекрасно оттенял утонченное изящество белокурого Кина, и вместе они были так хороши, что при взгляде на них у любой красотки захватывало дух.

В горле Дженни встал болезненный комок, она проглотила его, боясь вымолвить слово, чтобы не прервать полубессознательный поток его речи. Она никогда не знала и не стремилась узнать, как жил Майкл до встречи с ней. Раньше это не казалось ей важным, но теперь она понимала, как не права была, услышав его исповедь.

Майкл надолго замолчал, но Дженни мужественно удержалась от вопросов, предоставляя ему право самому все объяснить.

– В армии я познакомился с Кином и сразу понял, что он там не в своей тарелке. Я даже догадался, что он решил насолить отцу. Ведь с богатыми детками такое случается, верно?

Дженни показалось, что в уголке рта Майкла мелькнула улыбка, но возможно, это просто был обман зрения.

– Кин вечно попадал впросак, а иногда и у других из-за него случались крупные неприятности. Но он был добрым малым, чертовски обаятельным, и никто на него всерьез не сердился. – Майкл покачал головой, словно до сих пор не мог понять Кина. – Его все любили. – Он тяжело вздохнул, провел пальцем по полоскам жалюзи, и те тихо задребезжали. – Даже не знаю, почему мы с ним так сдружились. Думаю, как раз из-за полного несходства. Его забавляло мое умение избегать любых проблем… А я, – он еще раз с силой втянул в себя воздух, будто кислород в его легких кончался слишком скоро, – я ни у кого не встречал такого безрассудства, как у Кина. Для него жизнь была захватывающей игрой, вернее, он сам делал ее игрой. Мне же до встречи с ним жилось не слишком весело, и, наверное, я тогда слегка спятил.

Дженни осторожно подошла поближе, но Майкл, погруженный в воспоминания, ничего не заметил.

– Потом Кин пригласил меня к себе домой на Рождество. Он знал, что мне в праздник некуда идти. Если бы я поехал к матери, то точно пришиб бы ее очередного дружка, и поделом. Он был ненормальный, и я… В общем, тогда я и познакомился с вашим семейством. Артур принял меня как сына, Клер была так же обворожительна, как и Кин, а ты… ты была от меня в полном восторге. Ты тогда была совсем еще маленькая и любого взрослого парня, вошедшего в твой мир, вознесла бы до небес, но я был польщен. Твое обожание было точно наркотик, и скоро я к нему привык.