Позже в тот день его одолели угрызения совести: он поленился и нарушил правила. Он дорожил этой работой, и сам же поставил ее под угрозу! Джованни посоветовался с женой и, следуя ее настояниям, в тот же вечер вернулся в Палаццо Оссорио.

Жена поехала с ним. Они собирались проверить, попала ли посылка по адресу, а затем побродить по вечернему городу и, может быть, выпить в каком-нибудь кафе по стаканчику вина.

Заброшенный дом выглядел неприветливо. В квартире Макмаллена по-прежнему никто не отвечал, но посылка исчезла, а возле двери появилось блюдечко с молоком – очевидно, для кошки. Судя по всему, обитатель квартиры забрал посылку, но все же Джованни по-прежнему ощущал некоторое беспокойство. Несколько раз постучав в дверь, он прижал к ней ухо. Прислушавшись, Джованни напрягся: он ясно слышал, что в квартире кто-то был. За дверью раздавались шуршащие звуки, скрипнула половица. Там кто-то был, кто-то двигался. Уже темнело, и жена Джованни от страха вцепилась в его рукав. Поежившись, она оглянулась по сторонам.

– Пойдем отсюда, Джованни, – прошептала жена. – Пойдем, у меня от этого места – мороз по коже.

– Прислушайся, – тихо ответил Джованни, приложив палец к губам. – Там кто-то есть. Я слышу… Но если он дома, то почему не открывает?

– Я ничего не слышу. Это просто ветер. – Тем не менее она тоже приложила ухо к двери. И тут же резко отпрянула. – Что это за жуткий запах, Джованни?

– Да уж, воняет что надо! Даже хуже, чем утром. Канализация, наверное.

Он отстранился от двери и еще раз постучал. Теперь в квартире воцарилась тишина. Полная тишина.

– Ну прошу тебя, Джованни, пойдем. Пожалуйста!

– Хорошо, хорошо. Господи, до чего же холодно! Ты вся дрожишь. Ну все, уже уходим…

Они зашли в маленькое кафе на углу соседней площади и выпили по бокалу красного вина. Джованни попытался расспросить хозяина забегаловки – знаком ли ему синьор Макмаллен, живет ли кто-нибудь в Палаццо Оссоре? – но ничего не узнал. Неразговорчивый хозяин только пожимал плечами. Кто там живет? Кажется, одна только сумасшедшая старуха, которая кормит штук пятьдесят приблудных котов. Больше никого. А на дом этот всем наплевать, так что он того и гляди рухнет в канал.

Неизвестно, знал ли об этом сам хозяин кафе, но его информация была неверной. Когда Джованни с женой еще раз проходили мимо здания, возвращаясь домой, Джованни поднял голову. Окно квартиры номер шесть находилось на самом последнем этаже, в углу, и оно единственное было освещено.

Джованни постоял, глядя вверх. Нет, он не ошибался сейчас, как не ошибся чуть раньше. И тогда, и сейчас в квартире кто-то находился. Ставни были закрыты, но он явно видел пробивавшиеся полоски света.

Женевьева Хантер жила в квартире на первом этаже высокого дома викторианской эпохи, балконы которого выходили на одну из самых восхитительных площадей Айлингтона. Курьер СМД приехал сразу же после того, как часы пробили девять утра, а она поняла, что опоздала на работу. В тот момент, когда в дверь первого этажа постучали, Женевьева находилась наверху, в комнатах, которые занимала ее престарелая соседка. Открыв окно, она увидела внизу мужчину в униформе с посылкой и папкой под мышкой.

– Одну минуту, сейчас я спущусь, – окликнула она его. Взглянув наверх, мужчина поежился, переступил с ноги на ногу и кивнул.

Женевьева аккуратно заперла окно. Затем она оглядела убогую спальню, в которой ее старая соседка миссис Хеншоу провела пять лет своего вдовства, а до этого почти сорок лет замужней жизни. Пол был покрыт линолеумом, а из мебели здесь был только массивный комод и такая же огромная и древняя кровать. Отопление было газовым. Убедившись, что газ выключен, Женевьева взяла две большущие сумки миссис Хеншоу и стала спускаться вниз.

Ее соседка была одним из немногих жильцов, оставшихся здесь с тех пор, как это место стало приходить в упадок, и еще помнила, каким оно было раньше. Сейчас ей предстояло провести десять дней в гостях у замужней дочери в Девоне. Старушке было шестьдесят восемь, и она терпеть не могла путешествий. Судя по весу сумок, она набрала с собой вещей с расчетом на двухмесячное отсутствие.

Джини улыбнулась, ловко маневрируя с сумками в узком лестничном проеме. Когда она купила свою квартирку на первом этаже – с центральным отоплением, современной кухней и ванной, – миссис Хеншоу посматривала на нее с некоторым подозрением и беспокойством. Еще бы, высокая худая незамужняя американка, работающая в лондонской газете.

– Предпочитаю одиночество, – сказала миссис Хеншоу, разглядывая Женевьеву в дверную щелку, когда та впервые пришла знакомиться. Однако со временем ее подозрительность улетучилась. Миссис Хеншоу обнаружила, что молодая американка держит кошку – великолепного шоколадного цвета кота по кличке Наполеон, – а в кошках миссис Хеншоу души не чаяла. Таким образом, был разрушен первый бастион ее предвзятости. Затем, к собственному удивлению, старушка выяснила, что эта энергичная, по-мальчишески одетая молодая женщина, работавшая не покладая рук, умеет выкроить время, чтобы зайти в бакалейную лавку за покупками для самой миссис Хеншоу, когда у нее особенно сильно разыгрывался артрит, и даже часами просиживать рядом с ней за чашкой крепкого чая, разглядывая альбомы со старыми выцветшими фотографиями и выслушивая воспоминания миссис Хеншоу о тяжелых временах, когда она растила здесь своих шестерых детей. Состарившись и превратившись в обузу для своих близких, она жила одна, все ее дети обзавелись собственными семьями, и теперь она никому не была нужна, кроме своей молодой соседки. Вот почему каждый раз, заходя в бакалейную лавку мистера Пателя, она восклицала:

– Женевьева для меня – как дочь!

Спустившись по лестнице, Джини застала миссис Хеншоу, которая с нетерпением дожидалась ее в холле. На ней были надеты сразу три кардигана, пальто, новый шерстяной шарф, подаренный ей Женевьевой, и ее лучшая шляпка, на ногах – меховые ботинки на молнии. От волнения миссис Хеншоу не находила себе места. Когда Женевьева спустилась вниз, пожилая женщина в третий раз проверяла содержимое своей сумочки, бормоча что-то себе под нос. Билеты, очки, носовой платок, кошелек, ключи, пенсионная книжка. Поставив сумки на пол, Женевьева ласково обняла ее за плечи. Даже самая пустяковая поездка превращается в целую проблему, когда ты стар, беден, одинок и не привык путешествовать дальше, чем за три улицы от дома, подумала она. Главное – не торопить миссис Хеншоу и не выказывать собственного нетерпения.

– Миссис Хеншоу, – обратилась она к старушке, – какая на вас потрясающая шляпка! Вы выглядите просто великолепно!

Лицо миссис Хеншоу порозовело. Тревога и беспокойство отступили. Покосившись на свое отражение в маленьком зеркале, висевшем в холле, она улыбнулась.

– Это моя лучшая шляпка. Последний раз я надевала ее, когда крестили младшенькую моей Дорин, восемь лет назад. Она всегда нравилась моей Дорин, вот я и…

Со стороны двери вновь послышался стук, и миссис Хеншоу опять ударилась в панику.

– О, Джини, милая, у меня от этого стука все мысли разбегаются. Я выключила газ? А что с молоком? Я, кажется, забыла предупредить, чтобы его не приносили в эти дни…

Женевьева подошла к двери, открыла ее, попросила курьера подождать еще минутку, а затем начала сложные переговоры с миссис Хеншоу, убеждая ее не волноваться о доме. Она старалась не думать о том, на сколько она опаздывает в редакцию «Ньюс», повторяя один и тот же успокоительный рефрен: да, газ выключен, она проверила по всем комнатам, да, молочник предупрежден, чтобы молоко пока не приносили, да, все окна надежно закрыты. Да, в Лондоне шофер такси поможет ей донести сумки и посадит ее на поезд, а дочь встретит ее на вокзале. Все будет в порядке.

Женевьева помогла миссис Хеншоу спуститься по ступенькам. Пожилая женщина в свое время перенесла операцию на бедре, и теперь походка ее была медленной и неуверенной. Когда миссис Хеншоу что-то отвлекло, Женевьева сунула таксисту щедрые чаевые.