– Это случилось тем ужасным летом, – начала Мэри. – Летом восемьдесят второго. Для меня это был страшный год, один из самых тяжелых. Сэма я не видела уже сто лет, он был в Бейруте…

Мэри продолжала рассказывать: о телефонном звонке от директрисы школы, где училась Джини, о необходимости общения с полицией, об облегчении, которое она испытала поздно ночью, года Джини позвонила ей из отеля «Ледуайен» и сообщила, где находится. Она поведала и о разговоре, состоявшемся той же ночью с Сэмом, который был уже слегка пьян – на уровне трех бурбонов, как определила Мэри. Сэм небрежно успокоил ее, сказав, что с Джини все будет в порядке и он не спустит с нее глаз, но волнение Мэри от этого не уменьшилось. Бейрут был опасным местом, а Сэм Хантер никогда в жизни не утруждал себя заботой о дочери.

– Прекрати паниковать, Мэри, – заявил ей Сэм. – Коли она уже здесь, то пусть поживет немного. Может быть, после этого у нее появится хоть капля здравого смысла. Представляешь, что она несет? Говорит, что хочет стать журналисткой. Господи Боже!

– Она говорит это уже на протяжении пяти лет, Сэм. Если бы ты в тех редких случаях, когда видишься с ней, хоть изредка слушал ее, то знал бы об этом.

– Послушай, Мэри, ведь мы говорим о ребенке! О шестнадцатилетней девчонке…

– Пятнадцатилетней, Сэм. Шестнадцать ей исполнится только через четыре недели.

– Пятнадцать, шестнадцать – какая разница! – Его голос потонул в шуме помех на телефонной линии.

– …Журналисткой, видишь ли! – услышала Мэри, когда посторонний шум пропал. – Ну что ж, пусть увидит, что значит быть репортером. Гарантирую, что через неделю она уже будет дома.

Глядя в огонь камина, Мэри подумала, а потом продолжила свой рассказ. Сэм, конечно, ошибся. Прошла одна неделя, пролетела вторая. Она сама пыталась дозвониться до них, но телефон Сэма в Бейруте не отвечал, а Джини, похоже, даже не заходила в номер.

Мэри рассказала, как ежедневно чуть ли не под лупой изучала газетные репортажи из Бейрута. И вот в один прекрасный день без всякого предупреждения на пороге ее дома возникли Сэм и Джини. Было десять утра, их рейс задержался. Мэри услышала, как перед ее домом в Кенте остановилось такси, и выбежала, сгорая от нетерпения увидеть их лица и задать десятки накопившихся вопросов. Выбежала и замерла.

Лицо Джини было белым и по нему катились слезы. Сэм выглядел весьма воинственно и без устали сквернословил. У него была разбита скула, над глазом красовался шрам с наложенными на него десятью швами, и он заметно хромал. Сэм наполовину втолкнул, наполовину втащил Джини в прихожую.

– Вот так, – прорычал он, – а теперь отправляйся в свою комнату и оставайся там, черт бы тебя побрал! Выйдешь только тогда, когда я тебе разрешу, и ни секундой раньше! Господи Иисусе, Мэри, я не спал всю ночь. Налей что-нибудь выпить, ладно? Только побольше!

Джини, не оборачиваясь, бегом взбежала по лестнице наверх, где располагалась ее спальня. В отдалении грохнула дверь. Сэм и Мэри перешли в гостиную, и он закрыл за ними дверь. Мэри изумленно смотрела на бывшего мужа, а он выпил залпом полстакана бурбона и только тогда перешел к делу.

– Хочешь узнать, в чем дело? Интересуешься, что случилось? Прекрасно, я тебе расскажу. Случился мужик. Его зовут Паскаль Ламартин. Чертов французишка! Фотограф. Из тех придурков, что всюду шляются с «лейкой» на брюхе. Вот что случилось. Возьми себя в руки, Мэри: он ее трахал. Он день и ночь трахал Джини на протяжении нескольких недель…

Сэм умолк.

– Классно, просто классно, правда? – Он налил себе еще один бурбон. – Впервые за три года встречаю собственную дочь, и что же я вижу? Оказывается, что она – маленькая чертова врунья. Паршивая сучка! Хочешь узнать, как все было? Он затащил ее в постель в первый же день их знакомства, и они не вылезали оттуда три недели! Торчали там по утрам, все дни напролет и по ночам! Ей все казалось мало! И это – моя дочь! Господи Иисусе!

Сэм осушил стакан одним глотком и вытер лицо.

– Знаешь, что будет дальше? Беременность, вот что! Она, черт ее задери, наверняка забеременела, я это точно знаю: с этой дуры станется. Забеременеть в пятнадцать лет! Неужели я это заслужил? Ну ладно, пусть только попробует! Я оплачу аборт, и делу конец. Хватит с меня ее художеств, я умываю руки. Пошла она к черту! Пошла к черту эта идиотская школа, куда ты ее пристроила, и пошли к черту те деньги, которые за нее приходится платить! Надеюсь, они вышибут ее из школы пинком под зад! И, надеюсь, ты понимаешь, Мэри, что во всем виновата ты. Ты живешь с ней, и ты должна за ней следить!

Так продолжалось несколько часов. Из Сэма, как из рога изобилия, сыпались обвинения, упреки, оскорбления… Мэри не перебивала его, пока перед ней не развернулась вся картина происшедшего – по крайней мере, в таком виде, в каком изобразил ее Сэм.

Она узнала, что Паскалю Ламартину тридцать лет и он пользуется сомнительной репутацией. Между ним и Сэмом была драка, в которой Сэм избил его до полусмерти и не сетовал до сих пор только на то, что ему не удалось довести дело до конца. Рассказывая, он перескакивал с одного на другое, часто возвращаясь к уже сказанному. Во второй, в третий раз она слышала рассказ о комнате на берегу залива, о постели, о простынях.

– Сэм, – спросила она наконец, – он знал, сколько лет Джини? Ты в этом уверен?

– Уверен ли я? Еще как!

– Он в этом признался?

– Мне – нет. А ты подумала, что он вот так возьмет и во всем сознается? Он не дурак! Джини, правда, пыталась покрывать его, заявила мне, что соврала и сказала, будто ей уже восемнадцать. Она, видишь ли, его обманула! Маленькая врунья! Да все он прекрасно знал! Ему просто хотелось потрахаться, Мэри, он ошивался с ней в барах, ресторанах. Он совратил мою идиотку-дочь. Конечно, он затащил ее к себе в постель в первый же день! Конечно, ей было пятнадцать лет, но ведь несовершеннолетние девочки самые аппетитные! Он рассказывал об этом всем, всем! Господи Иисусе! Бармену, всем журналистам, официантам. Они все об этом знали. Я превратился в посмешище! Он не просто рассказывал, а еще и описывал, как учил ее трахаться, что выделывал с ней…

– А что он с ней выделывал? – внезапно спросил Хоторн, застав Мэри врасплох. Она подняла на него удивленные глаза, затем вздохнула и покачала головой.

– Извини, Джон. Я была за сотни километров от нее, и все же я буквально наяву представляла себе все, о чем рассказывал Сэм. Ты не представляешь, что я испытывала, когда он говорил… Прости, ты о чем-то спросил?

– Да нет, ни о чем, – выпрямился в кресле Хоторн. Мэри встала, приготовила кофе и, пока они его пили, быстро досказала Хоторну финал истории. О том, как она решила ничего не говорить Джини. Девочка считала, будто отец сдержал обещание и хранит все в тайне. Если для Джини это имело такое огромное значение, значит, так тому и быть. Мэри сделала вид, что поверила в идиотскую историю, рассказанную ей в качестве «официальной» версии их возвращения из Бейрута: якобы Джини где-то задержалась и вернулась домой пьяная. Потом, решила Мэри, когда Джини будет готова довериться ей, когда ей потребуется помощь близкого человека, она сама расскажет ей обо всем, и Мэри сможет ей помочь.

– Но этот момент так и не настал? – спросил Хоторн, и Мэри показалось, что он уже не так внимателен, как в самом начале, словно эта часть истории интересовала его гораздо меньше. Она кивнула.

– Прекрасно, – перегнулся он через столик и дотронулся до ее руки. – Теперь я все понял и могу наконец дать тебе совет…

Так он и сделал. Совет его, как всегда, был чрезвычайно мудрым.

– Ничего не предпринимай, – сказал он.

Мэри поднялась со стула и окинула взглядом кавардак, царивший на кухне. Она уже выбивалась из графика. Нужно было поскорее кончать с муссом и приниматься за фазанов. Она вновь, но уже без былого воодушевления, принялась сбивать белки. Затем Мэри отмерила нужную порцию сливок, и вдруг ее снова охватили сомнения. Был ли этот совет действительно хорош? Во время их беседы она не усомнилась в этом ни на секунду, настолько взвешенными казались доводы Джона в пользу такого решения, настолько убедительно и спокойно звучал его голос, хотя теперь он показался Мэри более жестким, чем прежде.