На острове имеется всё, что нужно для отдыха — деревья, жаль, что не пальмы, пляж, солнце и шум прибоя. Иван сразу увёл свой «Тунгус» на противоположный от нас край острова и попросил не будить без особой необходимости.

На острове и случилось то, чего я панически боялся. Идиот. Вечер, солнце ушло за горизонт, звёзды, костёр и предусмотрительно захваченная с собой «самобранка» — подарок Андрея. Ничто, как говорится, не предвещало.

— Саш… — мысленно нарушила молчанье Алёна, — а давай попробуем то, о чём Чарли так загадочно намекал.

Ох уж этот Чарли с его намёками. Отказаться? Невозможно. Стандартно пошлая фраза из другой, правда, оперы:

— Ты точно этого хочешь?

— Да, — очень серьёзно ответила она. — Но не знаю, что нужно делать. Что ты сейчас чувствуешь?

Кроме холодка между лопаток я почувствовал нечто, чего раньше никогда не знал. Как будто теплые ласковые ладошки тронули меня где-то позади глаз.

— Представь, что ты — это я…

Представил. Подозрительно легко представил. И тут началось. Слов для описания произошедшего не придумали.

Поначалу моя стеснительная мужская душа стремилась гнать, отгородиться от чуждых и таких странных ощущений — я женщина. Мысль — моя? «Дурачок, это же я. Правда, здорово?» Да, это я. Я — это она, я — это он. Мы — это я. Воспоминания, самые дорогие. Кармагин идёт по улице, боже, какой же он! Алёна выходит из подъезда — какая же она! Почему я раньше не замечал! Испуг, тоска, тяжесть — две человеческих фигуры возле лесовоза, выстрел, судорога отвращения. Тоска — Земля, мама, грусть — папа, мама, дом, Земля. Горе — Круглый, как же так? Дима, такой большой и добрый. Счастье — мы вместе. Вместе. Радость — я знал, что ты любишь, я знала, что любишь. Мы знали, теперь мы знали всё…

… Мы очнулись утром и разжали объятья. Жить так постоянно не представлялось возможным, поэтому мы оставили только мысленный контакт, медленно и осторожно разъединив наши души. Теперь я постоянно чувствовал присутствие Алёны, как чувствуют замолчавшего собеседника, мог задать вопрос — образ и получить такой же ответ. Пропала нужда в словах, даже произносимых про себя. При желании я мог видеть её глазами, слышать то, что слышит она. Я почувствовал боль, когда она наступила босой ногой на острый камень. Точно так же я почувствовал волну её тревоги, когда пришёл вызов от Чарли.

Несчастье на орбите случилось на четвёртый день отдыха. Я собирал дрова для костра, Алёна забралась в модуль за одеждой, к вечеру слегка похолодало. Здоровенный сучок никак не хотел отламываться от валявшегося на земле ствола, я напрягся изо всех сил и едва не упал, когда почувствовал — случилось плохое. В ответ на немой вопрос я услышал скороговорку Соломона. Так он ещё никогда не разговаривал:

— Он находился в полном контакте довольно долго, минут десять. И вдруг — шок, остановка сердца. Требуется ваша помощь, срочно. Чарли ничего не может сделать, аптечка кресла оказалась бессильна. Его нужно отнести в медбокс.

Пока я ломился через кусты, не разбирая дороги, в сторону «Тунгуса», Алёна выдала всё, что услышала, единым посылом. Мирон решил испытать, что такое полное слияние, на свой манер. Он вошёл в контакт с сознанием Чарли. Тот, занятый строительством привода, обратил внимание на «посторонние шумы в периферийных контурах» далеко не сразу и поднял тревогу, только когда заметил, что Мирон потерял сознание.

Мы поднялись в воздух, когда пришёл сигнал от Ивана:

— Я вас догоню. Отставание тридцать секунд.

Первый раз я полностью отключил у «Тунгуса» ограничения по мощности, в предельном режиме заряда батареи хватало не более чем на полчаса. А больше нам и не требовалось. Оставляя за собой огненный шлейф горящего воздуха, модуль буквально выпрыгнул на орбиту. Большой Друг предстал в виде огромного облака огня, работы невозможно остановить ни на мгновенье, как я знал. Запросил Соломона — как прорваться через эту огненную завесу. Тот ответил, что в «Тунгусах» нам ничего не грозит, ещё пытался добавить о каких-то там вторичных эффектах, но подробности меня не интересовали. Торможение, синхронизация, манёвр сближения, всё заняло не более пяти минут. Ещё пару минут мы добирались до рубки, успев тысячу раз проклясть медлительность человеческого тела.

Герке полулежал в кресле, голова запрокинулась, руки висят плетьми поверх подлокотников. Невыразительный голос Чарли, ему явно недоставало ресурсов на полноценный разговор:

— Клиническая смерть. Десять с половиной минут. Реаниматор готов, «кашпировский» тоже.

Вдвоём с Алёной мы донесли его до двери рубки, в этот момент ворвался Иван — взъёрошенный, небритый, босиком и в шортах. Он почти грубо отстранил Алёну, подхватил Мирона, бросил:

— Побежали.

В общей сложности Герке пробыл мёртвым четырнадцать минут и сорок секунд. Когда у него начало биться сердце, Алёна села прямо на пол, и я впервые за много лет вспомнил, что значит плакать. Слёзы текли не у меня, но я плакал от перенесённого страха. Страха перед чужой смертью. И одновременно я слышал удивление женщины, не понимающей моего удивления плачем. Мы, наверное, ещё долго могли бы раскручивать эту спираль взаимного удивления, но тут Мирон пришёл в себя. Он не открывал глаз и не говорил, но мы услышали:

— Спасибо, ребята. Облажался я, извините…

Иван произнёс вслух:

— Молчите, больной, вам вредно разговаривать. Разбор полётов проведём позже… Старый ты хрен.

— За хрена ответишь… — снова мысленный шёпот, — а говорить мне не тяжело. И знаете, что я вам скажу? Нет там никакого тоннеля светящегося. И чего только люди не придумают.

Алёна поднялась с пола, обняла меня одной рукой, я чувствовал её улыбку.

— Мирон, ты зачем…

— Алёнушка! Я виноват. Признаю, только не бей по голове, ей и так досталось. Я не учёл, что Чарли загружен под завязку. Меня просто сбило потоком информации, такое чувство, что попал под машину.

— Попал под лошадь, — снова Иван. Сквозь иронию пробивается истерика. — Лошадь отделалась лёгким испугом. Так что ли? Ты как хоть? Шевелиться можешь? А то доктор сегодня неразговорчивый, некогда ему всякими пустяками заниматься.

— Вроде, могу, — Мирон наконец открыл глаза, прищурился. — Ну и видок у вас. Прямо реклама «Хотите отдохнуть от суеты, приезжайте к нам на Шааясс!».

Мы посмотрели друг на друга, Иван заржал, сбросив напряжение:

— А я чувствую — чего-то мне не хватает! Оказывается, штанов…

Мы с Аленой оглядели друг друга. Мое одеянье мало отличалось от Иванова, разве что тапочками. Алена в бикини, волосы перехвачены голубой лентой, на шее ожерелье из ракушек, изготовленное мной в порыве творчества. Действительно…

— Да. А все-таки я повторю попытку, когда Чарли освободится, — упрямо заявил Мирон, словно заранее отметая возражения. — Даже в этот раз я секунд пять продержался. Вы не представляете, что такое — видеть мир, как он. Это феноменально! Передать невозможно, у меня осталось воспоминание о полноте взгляда и небывалой… Нет, не могу, слов таких нет.

Герке улыбался блаженной улыбкой, так, наверно, улыбаются верующие, узревшие в раю бога.

— Ты… это, того. Поправляйся. А уж потом видно будет, — осторожно замети Иван.

— Хе-хе. А вот и я! — Чарли обозначил присутствие в полном объёме. — Движок готов, осталось протестировать. Дня три уйдёт, но это мелочи. Не волнуйся, Мирон, всё у нас получится. Я тут посмотрел запись твоего… сеанса. Всё мы сделали правильно, просто я не был готов… Да. У тебя такой богатый внутренний мир!

Иван опять ржанул, что тот конь.

— Мирон нашёл родственную душу. Гармония алгебр, или как там — алгебраическая гармония?

— Что бы ты понимал, полковник, в гармонии. Я уж про алгебру-то молчу, — наш больной быстро шёл на поправку.

Мы с Алёной тихонько вышли в коридор и молча направились в рубку. Возвращение на остров не имело смысла, да и желание отдыхать пропало. Он выполнил свою миссию, тот остров, так и оставшийся для нас безымянным.