«Пусть каждый скажет: „Я христианин“, затем: „Я русский“, и уж потом, совсем потом: „Я монархист, республиканец!“» Это говорят те же «синие, — Христовы». Что это значит? Значит: воля к России «национальной», как сила объединяющая фронт, недостаточна. Общее зло сильнее частного добра: интернационал сильнее нации. Только Россия не победит уничтожающей ее «всемирности»; только русские, мы разъединены, но соединимся, христиане-русские.

Спят живые, мертвые бодрствуют; молчат живые, мертвые кричат; в мире живые, мертвые ссорятся. Пока это будет, — не будет «единого фронта». Скоро ли это кончится? Может быть, и не скоро, но сразу и одинаково, как там в России, так и здесь, в эмиграции. Что-то блеснет в умах и в сердцах, как молния, и русские люди поймут, что быть или не быть христианству, значит быть или не быть России.

Только тогда проходящая между сердцами черта разделения войдет в сердца, пронзит и нанижет их, как ожерельная нить — жемчуга; только тогда черта между нами кровавая сделается связью кровною. И живые сомкнутся в «единый фронт». Может быть, их будет очень мало, но живые победят мертвых.

Иудаизм и христианство[30]

Антисемитизм и христианство — вечный вопрос, неразрешимый в плоскости, где он почти всегда решается, — национально или даже интернационально-политической, — разрешимый только в плоскости религиозной, где он и возник.

Четверть века назад он был поставлен в Религиозно-Философском Обществе В. В. Розановым, и вот снова ставится в «Зеленой лампе» им же, его посмертной книгой, как бы загробным голосом: «Апокалипсис наших дней». Ставился до «Апокалипсиса» тогда, и вот опять ставится уже в «Апокалипсисе». Шепотом предвещались голоса громов будущих; шепотом повторяются голоса бывших громов, а может быть, и новых будущих. Худо было тогда, что мы их не услышали; как бы не было хуже, если мы опять не услышим.

Кажется, нигде никогда не ставился этот вопрос с такою режущей остротою, как сейчас, на теле России. Быть или не быть христианству, значит ли это: быть иудейству или христианству? «Иисус, Иагве, — который же из Вас?», как в предсмертной тоске вопиял Розанов.

О, конечно, это не только русский вопрос наших дней, но и всемирный, вечный! Пусть искаженно, превратно — все же глубоко отражается он в решающей судьбе человечества, борьбе двух племен, двух кровей, семитской и арийской. Вечно и всемирно действует между ними закон религиозной полярности — притяжения-отталкивания, вражды-влюбленности.

наполняют историю и, наконец, заостряются в этом последнем вопросе-вопле: «Который же из Вас?»

Чистый ариец гениален в искусстве, науке, философии, политике — во всем, только не в религии. Дикие цветы фольклора, многобожия национального, вянущие от одного прикосновения всемирной культуры, — вот все, что создает он, в лучшем случае, а в худшем — мировую религию без Бога — антирелигию — буддизм.

Чистый семит гениален в религии: он, можно сказать, только и делает в истории, что создает религии; в худшем случае — в Египте, Вавилоне, Ханаане, — рождает богов, в лучшем, — в Израиле, — Бога. Знать и сомневаться учит людей ариец; верить и молиться — семит. У того в крови — атеизм; у этого — религия. Тот — богоубийца; этот — богоотец.

Чтобы родить Бога, мужеству арийскому нужна семитская женственность; чтобы религиозно поднять арийское тесто, нужны семитские дрожжи; чтобы зажечь сухолесье арийское, нужен семитский огонь.

В меньшей степени нуждается семит в арийце, — только для того, чтобы пожать и собрать в житницы его пустынную религиозную жатву (семит — вечный пустынник), расточить его небесное сокровище — созерцание внутреннее — во внешнем действии. Но за главным, вечным, Божьим, — хлебом жизни, не семиты протягивают руку к арийцам, как нищие, а эти к ним. Холоден был бы наш арийский дом без очага семитского; обледенела бы наша арийская земля — культура — без семитского солнца — религии.

Лучшее, что есть доныне в мире, чем все еще мир живет и, надо надеяться, будет жить до конца, — христианство, — цвет и плод этой семито-арийской полярности-влюбленности. Мир победившая воля: «Да приидет царствие Твое», — родилась в первых иудео-христианских общинах, от Петра и Иоанна до Павла. Но это лишь точка, молния, миг. Сын для дщери Израиля — только Возлюбленный, а Супруг — Отец. К Отцу от Сына вернулась она, но не могла простить своему «Обольстителю» (так назван Иисус Назарей в Талмуде). И ненавистью кончилась любовь, краткий союз — вечной разлукой. Но след любви остался в мире, тень любви — христианство, и по одной этой тени, можно судить, чем была любовь.

Тайну иудео-христианской полярности, кажется, понял, как никто из христиан, никто из иудеев, Розанов; он понял святую и страшную тайну Израиля — имманентно-трансцендентный пол, человеческий пол в Боге: «Sexus и Deus» (Бог и Пол), как бы «двое малюток в одной люльке» (Розанов В. В мире неясного и нерешенного. С. 124): «Я (Бог) проходил мимо тебя (дщери Израиля), и вот, это было время твое, время любви… Ты достигла превосходной красоты; поднялись груди, и волосы у тебя выросли. И простер я воскрылия риз Моих на тебя… и покрыл наготу твою… и ты стала Моею» (Иез. 16, 7–8). Это значит: «Бог Израиля — Супруг Израиля». — «Аз есмь огнь поядающий — Бог ревнующий» (Втор. 4, 24). «Огнь ревности чистосупружеской есть в то же время огнь религиозной ревности Бога Израильского ко всем иным богам» (Розанов В. Из восточных мотивов. С. 62). Это значит: тайна Израиля — тайна обрезания — Богосупружество.

Понял Розанов и то, что кровавый разрез между двумя Заветами — Отцом и Сыном, Супругом и Возлюбленным проходит именно здесь, в обрезании. «В обрезании, — говорит Розанов, — устанавливалось вечное и невольное созерцание Бога, как бы чрез кольцо здесь срезанное». С Богом обручальное кольцо Израиля. Вот почему «все комментарии Библии, так сказать, написанные нашими чернилами, а не иудейскою кровью обрезания, не улавливают существа дела, и просто ложны» (В мире неясного и нерешенного. С. 124). Кровь обрезания и Кровь Голгофы, —

вот «Апокалипсис» всех веков иудео-христианских и наших дней.

«Стыдная рана, pudendum vulnus», говорит кто-то из древних посвященных о ране оскопившегося бога Аттиса. И рана разреза — обрезания — между двумя Заветами — тоже «стыдная». Тут мистериально половое «не-тронь-меня» всего Израиля; огненная точка плоти — «крайняя плоть» — крайний стыд и страх.

Вот почему так трудно говорить об этом: «Язык прилипает к гортани». Страшно подымать этот Божий покров с лица Израиля. «Кто подымет покров с лица моего — умрет», мог бы сказать и он, как древневавилонская богиня любви, Иштар. «Любишь меня — молчи; ненавидишь — молчи; скажешь — умрешь», как бы остерегает он друзей и врагов.

Розанов — «бесстыдник трансцендентный», «предустановленный», посланный в мир для того, чтобы обнажить эту «стыдную рану», потому что обнажить ее все-таки надо: «стыдная» может сделаться смертною.

Кажется, нигде никогда не была она более смертною, чем в наши дни, на теле России. В двух плоскостях совершается тут «роковой поединок»; кровавый разрез идет по двум линиям.

Первая — антихристианская. «Вся наша современность пронизана иудейством, абсолютным Ж (женскостью) и коммунизмом», говорит Вейнингер, тоже иудео-христианин, как Розанов, но в обратном смысле: этот отрекается или хотел бы отречься от христианства для иудейства, а тот от иудейства для христианства. Коммунизм, по Вейнингеру, есть «явление абсолютной женскости — безраздельная слиянность, неразличимое единство». — «Евреи безличны, как абсолютное Ж, и потому коммунисты»: собственность они отрицают, как социальный и метафизический атрибут личности.