– Носи, чертушка, – ухмыляется Павел Андреевич. – Повезло тебе, дурню, на редкость. В день твоего "подвига" Александр Павлович как раз подписал указ об учреждении нового ордена. Вот тебе и пофартило. Ребятам твоим – тоже. Их к новому ордену "Звезда Мужества" представили.
Он кладет на мою постель небольшую книжку:
– Почитай. Статут нового ордена. Носить будешь впереди всех, так как и "Георгий" и "Николай" у тебя уже на шее…
Потом мы целый час беседуем с ним о Москве, о войне и о жизни. Павел Андреевич рассказывает мне, что семью мою навещал совсем недавно, что Люба все хорошеет, что Севка-младший вымахал в здоровенного детину, вытянувшись за эти полгода неимоверно, что Аришка уже совсем невеста, что Левушка ждет не дождется, когда сможет идти в кадеты… И так далее. Я вежливо интересуюсь его семьей. Все хорошо. Наталья Александровна жива-здорова, чего и всем остальным желает, Александр Павлович-младший – уже поручик, недавно награжден "Георгием" 4-й степени, Андрей Павлович в этом году заканчивает училище… В общем, все хорошо. На прощание он сообщает, что мне будет предоставлен отпуск для лечения на Минводах в Пятигорске.
– Ну, что, до свидания, "гений русского сыска", – Кольцов усмехается и осторожно приобнимает меня за здоровое, правое плечо. – Только я тебя умоляю: больше не играй в сыщики-воры. А то, честное слово, перед соратниками неудобно: рекомендовал тебя как рассудительного, выдержанного человека, а ты вон что удумал. Маньчжурские страдания вспомнил?
Он уходит, а еще через день и я покидаю константинопольский госпиталь. На рейсовый самолет до Севастополя, а там пароходиком до Новороссийска и автобусом – в Пятигорск.
У ворот санатория для дружинных частей меня встречает Люба. Еще из госпиталя в Царьграде я позвонил ей, и она пообещала попробовать вырваться ко мне в отпуск. Конечно, отпуск в военное время – дело не слишком легкое, но за сотрудницу Корниловского Райкома Партии Любовь Соколову просило слишком много ходатаев. От инструктора того же райкома Кузнецова (получил-таки соратник повышение!), до Натальи Александровны Кольцовой, дочери самого Верховного Правителя включительно. Разумеется, первый секретарь райкома не смог устоять перед таким натиском. А дом осталался под недреманным оком Марковны. При ней и прислуга будет в ежовых рукавицах, и Соколовы-младшие, хоть и разбалуются, но, по крайней мере, будут сыты, одеты и чистые. Впрочем, это относится только к Аришке и Левушке – Севка уже в корпусе. Выпускной курс – нужно постараться! Правда, Всеволод – вице фельдфебель, и можно рассчитывать на выпуск по первому разряду. Но, все равно – трудиться, трудиться и еще раз трудиться!…
…Все это Любаша излагает мне, пока мы шагаем к приемному отделению. Страшно неудобно жить с рукой на перевязи. Хорошо еще, что пострадала левая рука, однако тащить в одной руке целых три чемодана, даже в правой – то еще удовольствие! Зачем Любаша притащила к воротам мои вещи, прихваченные из дома – ума не приложу. Естественно, она пытается нести багаж сама, но уж не настолько я увечный, чтобы женщина таскала за мной пожитки!
В приемном покое меня встречает очень симпатичная сестра-хозяйка – высокая брюнетка с сияющими глазами и изумительной фигурой. Она так мне улыбается, что в жар бросает. Но Любаша меряет девушку ледяным взглядом, всем своим видом как бы говоря: "Попробуешь протянуть к моему мужчине руки – протянешь ноги!" Сестра-хозяйка все понимает и дальше общается со мной так, словно я – родной брат Танкиста. Кстати, он тоже здесь. Стоит у моих ног с самым невинным видом. Не притворяйся, приятель, не притворяйся. Думаешь, я так быстро забуду того карликового пинчера, которого ты якобы принял за крысу? Между прочим, это был любимый песик главного врача госпиталя, который обошелся мне в двести рублей и, чуть было, не стоил отпуска! Нет, я понимаю, что пинчер сам насквозь виноват: соображать надо было, на кого лаешь, но, все-таки, съедать его было лишним…
… Мой сосед по комнате – симпатичный итальянский майор-чернорубашечник Витторио Леоне. Он действительно симпатичен мне, потому что кроме аляповатых итальянских наград на его форменной рубашке неброско посверкивают "Николай" 2-й степени, Железный крест и медаль за маньчжурскую кампанию 1939-40 гг. – такая же, как и у меня. А уж когда римлянин докладывает, что штурмовал Бэйпин, он вообще становится мне почти родным. Почувствовав это, он радостно рассказывает мне о своей военной карьере, о своей семье и планах на послевоенное будущее, о своей жизни в Фашистской партии, и еще о самых разнообразных вещах. Его полные экспрессии и восточного темперамента рассказы сопровождаются показом фотографий, иллюстрирующих повествование. Майор демонстрирует мне своих почтенных родителей, свою очаровательную невесту, своего генерала, своих боевых товарищей, школьного учителя, одноклассников и все это венчает собой показ его любимой кобылы по имени Зара.
Итальянец тараторит без умолку до самого обеда, после которого меня ждут лечебные процедуры. Здоровяк-армянин, с печальными восточными глазами и внешностью подручного Малюты Скуратова проводит мне массаж поврежденной руки, а затем и всего тела в придачу. Он мнет меня, точно кусок глины, пытаясь видимо соперничать с Творцом и вылепить из того, что есть, что-нибудь получше. Когда он, наконец, опускает меня в бассейн с минеральной водой, мне не достает сил даже открыть глаза. Так я и лежу в теплом нарзане, пока меня не вытаскивают наружу и не предупреждают, что спать в бассейне опасно. Можно захлебнуться. Спасибо, а то я ни за что сам не догадался бы, что водой дышать нельзя…
После процедур я отправляюсь гулять по городу. В приемной меня уже ждет моя половинка, одетая в свои лучшие "доспехи" и готовая окончательно и бесповоротно "взять сей град на копье" – то есть раз и навсегда показать местному обществу, кто здесь хозяин. Решивший не оставлять меня без своих "крайне интересных и весьма поучительных" историй майор Леоне решает присоединиться к нам. Он с восхищением смотрит на Любашу и отвешивает ей дюжину самых изящных поклонов, сопровождаемых дюжиной самых изысканных комплементов. Сеньор Леоне "гениально прозревает" что моя дражайшая супруга не понимает итальянского, и весьма ловко переводит все сказанное на немецкий.
– Ja! – гордо отвечает Любаша, исчерпывая этим большую часть своего запаса немецких слов.
Бедняга макаронник силится перевести все сказанное им на русский, но после того как он произносит нечто вроде "Сеньора есть красный сосна", он оставляет свои попытки, уничтоженный Любиным взглядом и моим хохотом. Отсмеявшись, я поясняю ему его ошибку. Он-то, добрая душа имел в виду "прекрасная, как сон". Поняв, он заливисто хохочет, а потом так долго извиняется перед Любой, что она, разумеется его прощает.
Мы втроем шагаем по Пятигорску. Величественный Машук, нависающий над городом, пронзительно синее и хрустально чистое кавказское небо, оживление улиц после трудового дня – все это поднимает настроение и заставляет почти забыть о войне и ранах. А тут Люба еще и добавляет радости: завтра в Пятигорск приезжает Макс с супругой и моей крестницей. Оказывается, ему тоже предоставили отпуск, и он, побыв несколько дней в своем поместье, решил поехать к нам в гости, в Москву. Макс позвонил Любаше, узнал все новости и загорелся идеей побывать в Пятигорске. Ура!
К ужину мы с майором возвращаемся в санаторий. Кормят вкусно и обильно. После ужина большинство отдыхающих собирается в клубной комнате. Мой сосед очень недурно исполняет "Санта Лючия", присев к роялю. Разговоры, бильярд, карты – все как в обычном офицерском клубе. Вообще-то, на бильярде я играю недурно: в Манчжурии, у нас стояли два стола и, кроме карт и радиоприемника, других развлечений больше не было. Так что я научился. Левая рука, правда, слушается плохо, и пару раз я киксую но, все же, пять партий сделано. Рядом со мной оказывается мой лечащий врач, крайне симпатичный пожилой человек, чем-то похожий на Антона Павловича Чехова.
– Очень хорошо, голубчик, очень хорошо, – он смотрит на меня, поблескивая стеклышками пенсне. – Бильярд Вам, голубчик, очень полезен, руку разработает. Назначаю Вам в качестве курса лечения минимум по три партии в день. И не увиливать.
