Мы проходим по улице дальше и наконец я вижу подходящий дом. Большой двор, в который можно поставить наш ЛК, чистенькое крыльцо.

– Пойдемте-ка, взглянем. – говорю я, и мы направляемся в дом.

Дверь не открывают несмотря на наш весьма громкий стук. Наконец Колыбанов не выдерживает и, разбив окно в подвале, исчезает в доме. Мы втроем ждем на крыльце.

Внезапно в доме звучат несколько коротких очередей. Я мгновенно выхватываю "Лахти" и, не заботясь о целости дверей (моего наводчика убивают, а я тут буду двери жалеть?), трижды стреляю в замок. Семенчук резким ударом ноги выбивает дверь, и мы врываемся внутрь. Полутемная прихожая пуста, но на втором этаже, куда ведет широкая лестница, слышны ругань и возня.

– Семенчук! Отдай мне автомат и живо за теми гуленами!

Башнер, быстро оценив обстановку, вручает мне ППД и уносится за подмогой. Я осторожно понимаюсь на второй этаж. В полутемном коридоре никого, но из-за дверей одной комнаты явственно слышно пыхтение и ругательства Зиновия. Распахнув дверь я замираю от увиденного. На полу валяется охотничья двустволка и какой-то старинный пистолет. Рядом с ними на полу же сидит пожилой человек и держится за челюсть. Около него сжалась девица в темной накидке, а чуть подальше валяется еще один мужчина. Напротив, на большом венецианском стуле черного дерева, восседает Колыбанов. Левой рукой он зажимает плечо, а правой направляет на пленников автомат. Увидев меня, он облегченно вздыхает:

– Слава Богу, господин подполковник, это Вы. А то тут эти лягушки стрелять вздумали…

Внизу раздается топот ног и в комнату врывается Семенчук в сопровождении четверых мотострелков. Они с интересом разглядывают открывшуюся их взорам картину и, наконец, один из них говорит:

– Ну, и чего было звать, от дела отвлекать, – это Семенчуку. И уже мне, другим тоном, – Господин подполковник, если мы не нужны, то разрешите идти? А то врываются, от дела отрывают…

Мотострелки с шумом уходят.

– Убрать! – командую я, показывая на сидящих, а сам отправляюсь в экскурсию по дому. Ого! Домик-то не из бедных будет. На стенах – вполне приличные картины, в шкафу – серебро, старый фарфор. Это мы удачно зашли. Так, часики… Господи помилуй, да не ужели? Нет, ошибки быть не может, вот и фамилия. Часы, мало того, что золотые, так еще и изготовлены Бомарше. Сыном или отцом – не важно. Нет, право же, какой интересный дом. Я выпускаю Танкиста:

– Иди, дружок, погуляй. Посмотри что тут где.

Танкист деловито пускается на осмотр нового дома. Я присаживаюсь в кресло, и размышляю: где в этом доме коньяк, чтобы обмыть такую находку…

Должно быть, я задремал, потому что в сознание вдруг врывается гомон громко ругающихся голосов. Я подхожу к окну, отдергиваю тяжелую портьеру. На улице какая-то возня: танкисты что-то тащат по земле. Внезапно они расходятся и я вижу лежащего мужчину. Семенчук со злостью бьет его ногой. Кроме него и Колыбанова участвует еще человек пять танкистов. По-моему, они из роты Тучкова. Внезапно один из них наклоняется и начинает сдирать с этого человека брюки. Остальные нагнувшись следят за этим процессом. Так! Это что это они удумали?! Это мне что ж, с бригад-иерархом объясняться, по поводу содомии?!

Я бегом бросаюсь вниз. Выскочив на улицу, громко ору:

– Отставить! Отставить, мать вашу! В лагерь захотелось?!

Они моментально выпрямляются. Перун-милостивец, это надо же так ошибиться. Да им же просто лень было писать табличку "еврей", вот и решили продемонстрировать, так сказать, наглядно – кто таков. Вон уже и петелька на фонаре ждёт. Я машу рукой: играйтесь, если еще не наигрались.

Война окончена! Мы стоим в Нанси, где еще три дня назад пытались сопротивляться остатки французской армии. Как гласит наша поговорка: "Попытка – не пытка", но только не в этом случае. Попытка сопротивления обошлась пуалю еще тысяч в тридцать убитых и раненных. Так им и надо: нечего лезть, если не трогают!…

Я сижу в небольшом кафе. Только что окончился футбольный матч "Александр Невский" – 2-я танковая дивизия. Несмотря на отчаянное сопротивление мы проиграли со счетом 7:5. Нас не спасло даже то, что в матче участвовал сам командир бригады. Кстати, Алексей Михайлович оказался весьма неплохим футболистом, но, увы, немцы были лучше. У них, между прочим, тоже генерал-майор играл. Хуже чем Махров. Это во мне говорит обида: мы почти свели на ничью, но проклятые пенальти пустили все насмарку. Я стискиваю стакан с коньяком и залпом опрокидываю его в рот. По телу разливается приятное тепло и я несколько успокаиваюсь: в конце концов не последний раз играли! Еще сочтемся…

Перед кафе разворачивается новое соревнование. Мой батальон сошелся с 24-ым мотопехотным немецким полком и пытается выяснить: кто кого перепляшет? И наши и германские танцоры уже изрядно подвыпили, и, вообще-то, я должен бы вмешаться. Но я не вмешиваюсь: победа в войне на многое позволяет закрыть глаза. Гулко поют три аккордеона. Наш Михеев и двое немцев стараются во всю. Аккордеоны трофейные, вернее реквизированные тут же, в городе. Каюсь, я и сам принял участие в этом изъятии музыкальных инструментов… Нет, камераден, тут вам ничего не светит: мои бойцы снова пускаются вприсядку, и ходят, выламываясь, вокруг оторопевших немцев. Тем, конечно, сложнее: их танцы скопировать легко, а вот попробуйте-ка отколоть трепака, если вы такой танец видите впервые…

– Ну, что, Всеволод Львович? Кто побеждает? – рядом со мной садится генерал-майор Махров.

– Наши, Алексей Михайлович.

– Ну и хорошо, ну и славно, – комбриг мнется, и я понимаю что он собирается мне что-то сообщить, но не знает с чего начать.

– Что-то случилось, господин генерал-майор?

– Да нет, ничего особенного не случилось, но Вы понимаете, Всеволод Львович, – он не то пьян, не то очень смущен, не то все вместе, – получен приказ об откомандировании Вас в распоряжение генерал-лейтенанта Ватутина в Берлине…

– Ясно, – сказать, что я огорчен, значит ничего не сказать. – Кому прикажете сдать батальон?

– Поверьте, Всеволод Львович, мне действительно очень жаль отдавать Вас. Мы с Вами давно и хорошо знаем друг друга, мы прекрасно служили вместе, и, право, я буду вспоминать о совместной службе только с благодарностью…

Он еще говорит, говорит, а я уже понимаю, что теперь я – отрезанный ломоть. Мне не удастся досмотреть состязание в танцах, мне предстоит заполнить всю документацию по топливу боеприпасам и матчасти, сдать батальон Лавриненко, заполнив кучу бланков на личный состав, довольствие и т.д., собрать вещички и завтра же отбывать по новому назначению. Меня уже нет в бригаде, но меня еще ждет гора работы вместо веселья…

Мой поезд прибывает в Берлин в 9 ⁰⁰. Я засовываю Танкиста в кофр, подхватываю чемодан и выпрыгиваю на перрон. Теперь только получить багаж, оставить его в камере хранения и – вперед, к новому месту службы.

Такси за полторы марки довозит меня до здания ОКВ ОКХ. Генерал Ватутин – начальник русского отдела, так что мне сюда.

Часовые у входа с изумление взирают на корноухую башку Танкиста, торчащую из кофра, но на посту не поговоришь. Зато дежурный обер-лейтенант сразу среагировал:

– Герр оберст, минутку…

Я протягиваю ему свое предписание. Он чуть мнется, а затем спрашивает:

– Простите, герр оберст, а кот тоже с Вами?

Я широко улыбаюсь:

– Я бы с удовольствием оставил его, но Вы видите, обер-лейтенант, я прямо с поезда, с вещами.

– Если Вы позволите, – он не отвечает на улыбку, но моя форма и ордена наводят его на мысль, что спорить не стоит, – я послежу за Вашими вещами и Вашим питомцем, пока Вы пройдете по делам.

Он еще раз взглядывает на мое предписание:

– Второй этаж, налево, герр оберст.

– Благодарю, – я протягиваю ему кофр с котом и ставлю рядом чемодан. Затем говорю, обращаясь к коту:

– Будь умницей, посиди с поручиком, – и отправляюсь в указанном направлении.