Ула подбежала к Рому и платком вытерла кровь с его лица. Она хотела сделать то же для Тибора, но он передернулся и демонстративно повернулся к ней спиной. С удивлением и обидой смотрела Ула, как Тибор подошел к Розалинде, и та охотно оказала ему первую помощь.

— Вы не имеете права нас задерживать, префект, — заявил Пер, который ничем себя не проявил во время предшествующих событий.

— Это почему же, молодой человек?

— Мы из Вероны и прибыли в Мантую, чтобы вернуть домой пару, — он кивнул в сторону Улы и Рома, — сбежавшую против воли родителей. Это наше право.

— Вот как? А жечь машины и разрушать дома — тоже ваше право?

— Досадное недоразумение. Разумеется, ущерб будет полностью возмещен. Я могу подписать обязательство.

— И я, — сказал Тибор, — моя фамилия Капулетти.

— Хорошо, на таких условиях я согласен отпустить вас. Садитесь по машинам и чтобы духу вашего здесь не было.

Тибор облегченно вздохнул. Ром и Ула задрожали.

— Кроме этих двух, они будут отвечать за нарушение права собственности.

У Тибора вытянулось лицо. Вперед выступила Розалинда.

— Но позвольте, префект, вы отнимаете у нас нашу добычу.

— Ах, вот в чем дело, синьорита! Я и забыл, что вы на них охотились. Сожалею, но ничего не могу поделать. Соседка Ферфакса официально уведомила префектуру, что в его дом забрались неизвестные. Я обязан провести расследование.

— Но вы можете отпустить их на поруки.

— Не могу, даже ради ваших прекрасных глаз, — сказал учтивый префект, с интересом оглядывая аппетитные формы Розалинды. — Закон есть закон. Не огорчайтесь, через пару дней вы их получите. У меня из камеры они никуда не денутся.

Поняв, что с гранитным хранителем закона спорить бесполезно, Розалинда вздернула плечами и направилась к месту, где они запарковались. Тибор последовал за ней, даже не оглянувшись на сестру, Голем и остальные поплелись за ними. Один Пер задержался. Он подошел к Уле.

— Не бойся, я сделаю все, чтобы тебя освободили завтра же.

— Не трудись, Пер, я не нуждаюсь в помощи, у меня есть муж. — Она положила руку на плечо Рому.

Пер посмотрел на нее взглядом, полным горечи, и, понурив голову, пошел за своими. У Рома шевельнулось даже чувство жалости к своему поверженному сопернику. Но ему надо было в первую очередь жалеть самого себя. Под конвоем двух полицейских роботов их препроводили в префектуру, в подвале которой были оборудованы камеры для задержанных. Префект собственноручно задвинул решетку, навесил замок и удалился. За всю дорогу он не проронил ни слова, а Ула и Ром, потрясенные драматическими событиями этой ночи, не пытались ни о чем его расспрашивать.

Так влюбленные закончили свой первый вольный день на тюремном ложе.

Ранним утром Рома разбудили и повели к префекту. Тот спросил, как они попали в дом Ферфакса. Ром объяснил, что это друг его наставника, он готов был их приютить и, вынужденный срочно уехать по делам, специально оставил дверь незапертой, чем они и воспользовались. К великому облегчению Рома, префект не стал расспрашивать дальше и подозвал его к себе подписать протокол допроса, составленный автописцем. Склонившись над столом, Ром увидел лежавший чуть в сторонке листок, на котором красовалось его изображение. Под ним шло набранное жирным шрифтом объявление, обязывавшее всех, кто встретит Рома Монтекки, похитителя Улы Капулетти, задержать его и доставить местным властям. Ром испуганно взглянул на префекта, но тот безмятежно разглядывал узоры на потолке.

— Подписал?

— Да.

— Тогда забирай свою милую и ступай на все четыре стороны. Впредь будь осторожней и не попадайся к нам в лапы.

Префект пододвинул к себе протокол и начертал резолюцию:

Первые дни пребывания Тропинина на Гермесе были до отказа заполнены осмотром столицы и ее окрестностей, посещением предприятий, лабораторий и учебных центров. Возвращаясь к себе поздно вечером, он работал еще несколько часов — с помощью считывающего устройства знакомился со статистическими данными, листал энциклопедические издания и справочники, пытался составить представление о местной жизни по телепередачам. Постепенно из обрывков разношерстной информации у него начинало складываться более или менее цельное представление о здешней цивилизации.

Внешне она выглядела вполне респектабельно, и если у нее имелись какие-то пороки, то они гнездились (или были упрятаны) в недоступной поверхностному наблюдению глубине общественного организма. Насколько мог судить Тропинин, гермеситы располагали неплохой техникой и сумели переложить на плечи машин всю сферу производства и обслуживания. Роботы добывали железную руду и рубили уголь, прокладывали дороги и возводили здания, прилежно трудились на заводах и фабриках, изготавливая все, в чем нуждается человек. Роботы конструировали и производили себе подобных. Роботы учили детей в школах, лечили больных в клиниках, заведовали канцеляриями, стояли за прилавками магазинов, подавали еду в ресторанах, регулировали движение на автомагистралях, водили железнодорожные поезда, корабли и самолеты. Кстати, тот молчаливый водитель, что вез их в день приезда, тоже оказался механическим. Домашние роботы стирали, убирали, готовили, ходили за покупками, нянчили детей.

Избавленные от повседневных житейских забот, гермеситы целиком посвятили себя наукам. Казалось бы, имея подобное преимущество, они должны были достигнуть на этом поприще невиданных высот. Но, если не считать отдельных выдающихся открытий вроде суперисчисления, уровень фундаментальных исследований не поразил Тропинина. Он существенно уступал земному. В чем тут загадка, не в том ли, что чрезмерная специализация сужала горизонт мышления, обедняла воображение, мешала охватить природные феномены в их взаимосплетении и целостности? Или следствием тотальной механизации стали некая вялость и леность мысли?

Тропинин пытался расспрашивать специалистов, с которыми встречался. Неотлучно находившийся при нем Мендесона не вмешивался в такие разговоры, демонстрируя, что инспектору, как и обещал Великий математик, будет предоставлена возможность беспрепятственно собирать всю интересующую его информацию и вступать в прямые контакты с гермеситами. В таком вмешательстве, однако, не возникало и нужды, рассудил Тропинин. Пока речь шла о специальных вопросах, ему отвечали с увлечением, раскрывая подробности, которых он подчас не в состоянии был уразуметь. Но стоило ему коснуться тех или иных аспектов общественного устройства, как энтузиазм улетучивался, из собеседников не удавалось вытянуть ничего, кроме трафаретных похвал по адресу профессионального кланизма. При этом отнюдь не возникало впечатления, что они придерживают языки в присутствии высокого чиновника — вообще Тропинин не ощущал в гермеситах скованности или робости, держались они открыто и с достоинством, как свободные и уверенные в себе люди. Просто специалисты, пояснявшие, как устроена установка по производству водотоплива или какие принципы заложены в основу электронного мозга, имели весьма туманное представление обо всем, что находилось вне круга их профессиональных знаний и интересов.

Самое главное, пожалуй, состояло в том, что их ничуть не смущала собственная ограниченность. Напротив, когда Тропинин задавал вопросы, не относящиеся, так сказать, к делу, то это воспринималось с легким недоумением, как проявление бестактности или отсутствие должной культуры, которое можно простить только инопланетянину да вдобавок важной персоне. Нормальный человек не должен выяснять у физа строение клетки, а у била — архитектонику атома. В такой же мере нелепо выспрашивать у хима то, что обязан знать юр, а у мата выведывать профессиональные секреты иста. Объем так называемых «смежных сведений», входивших в программу школьного обучения, и определялся, по всей видимости, тем, чтобы каждый клан представлял, чем заняты другие, к кому за чем следует обращаться. Поэтому в ответ на свои расспросы Тропинину чаще всего приходилось слышать: «Это не мой предмет, обратитесь к тем-то и тем-то».