– Нет, – согласился Дрискилл, – но нельзя игнорировать такую возможность. А если это убийство, у кого имеется мотив? Взгляды всего мира обратятся на нас, друзья мои. Выигрываем именно мы…

– Боже всемогущий, Бен! – вскричал президент. – Дай же ты хоть минуту покоя! И без тебя все достаточно паршиво. Нам придется поддерживать тесный контакт с федеральным управлением авиации и с ФБР. Все, что они раскопают, поступает к нам – понятно, они молчать не будут… Ларки, ты можешь связаться с ФБР?

– Конечно.

– Тогда вернемся к письму. Подумаем, как лучше его опубликовать. Только не в широкой печати. С этим успеется. Может, стоит сперва ознакомить с ним делегатов: можно бы обернуть письмо в свою пользу. Надо сообразить. Мы можем опубликовать фотокопию письма, так? Но вот когда, надо хорошо рассчитать. – Боннер взял письмо с кофейного столика и стал рассматривать на просвет. – Окончательно проверим все утром. И разработаем план действий. Люди, я устал, как собака. Ларки, придумай что-нибудь насчет LVCO – от моего лица еще одно опровержение; надо натравить прессу на Саррабьяна. Нам понадобится что-то основательное. Давайте встретимся здесь же завтра в семь.

Пресс-конференция началась в восемь часов утра.

Она проводилась не в зале Рамсеса, в котором, по словам Мака, не дозволялось устраивать столпотворения и который к тому же был слишком мал, а в бальном зале «Мемфис», увешанном огромными плакатами с ликами президентов-демократов, скрещенными флагами тех же президентов и их родных штатов, огромными зеркалами в золоченых рамах, золотистыми коврами на полированном полу и тому подобным. Одно то, что прессу собрали не в напичканных электроникой помещениях центра съездов, а в «Марлоу», создавало впечатление, что президент, избравший отель своей штаб-квартирой на время съезда, лично занимается решением загадки: что же все-таки произошло с Бобом Хэзлиттом.

Боб Макдермотт первым поднялся на трибуну и подождал, пока стихнет гомон. Начал он с того, что от лица администрации, лично президента и от имени Демократического съезда принес самые искренние соболезнования семье Боба Хэзлитта и всем, кто столь преданно его поддерживал. Объявил, что церемония прощания состоится в мэрии Хартленда в ближайший воскресный вечер и что на ней будут присутствовать президент и первая леди. Прощание пройдет «на земле его рода, в сельской местности близ Хартленда, где он вырос, где начиналась его замечательная жизнь, трагически оборвавшаяся вчера. Далее мы намерены сделать важное заявление, имеющее большое значение для Демократической партии, нации и для всего мира». Подойдя к этому знаменательному мгновению, Боб выдержал паузу.

– Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов!

Чарльз Боннер, порывисто шагая, вышел на трибуну в сопровождении генерального прокурора Терезы Роуэн и своего личного советника Эллери Ларкспура. Бен Дрискилл смотрел на них с края сцены, стоя рядом с Маком. По самым грубым прикидкам, не менее девяти сотен репортеров со всего света сидели в зале на складных стульях. На улице было девяносто градусов, что предвещало стоградусную жару в разгар дня. Атмосфера в бальном зале уже сейчас невыносимо раскалилась.

– Как вы понимаете, я глубоко опечален смертью моего старого друга и временного соперника Боба Хэзлитта. Мы воздаем должное его отваге. Приличествующую дань его памяти отдадут собравшиеся на съезд на следующей неделе. А сейчас… я хотел бы унять все опасения и положить конец всем слухам, которые, возможно, дошли до вас. Все доклады, сделанные мне следователями ФУА и ФБР, убеждают, что взрыв, стоивший жизни Бобу Хэзлитту, был не более чем трагической случайностью. Никаких подозрительных обстоятельств не выявлено.

Однако я выступаю перед вами, чтобы сообщить сведения, до сего момента сохранявшиеся в тайне. Все вы знаете Бена Дрискилла. – Боннер взглянул на Бена и неопределенно махнул рукой в его сторону. – И вы, возможно, заметили, что он в последние две недели не попадал под луч юпитеров, освещающих кампанию – так захотел он сам, чтобы не отвлекаться от серьезных дел, от расследования некоторых обвинений, выдвинутых против него лично и против администрации. Мистер Дрискилл, один из самых доверенных моих друзей и помощников, трудился за кулисами ради сохранения единства нашей великой партии – открытое расхождение во мнениях между людьми доброй воли иногда удается сгладить и отыскать компромисс; именно его я послал к Бобу Хэзлитту с поручением обсудить будущее партии и нации.

Дрискилл почувствовал, что губы у него невольно расплываются в легкой усмешке: сплошное вранье. Таким количеством дерьма и питон бы подавился. Как будто Ласалл никогда не обвинял его в пособничестве убийце, а прочая пресса не подхватывала это обвинение в один голос с фракцией Хэзлитта; будто мелкими проблемами, досаждавшими президенту, была не череда убийств и не махинации Саррабьяна, Ласалла, Найлса и Хэзлитта. Нет, можно было подумать, что все проблемы улажены: мелкие разногласия между друзьями, не имеющие ничего общего с убийствами, шантажом и выкручиванием рук, теперь мир может жить спокойно и благостно. Все это походило на рекламный ролик Алека Фэйрвезера, вроде того, что Бен просмотрел по телевизору этим утром. В нем вчерашняя встреча Чарли Боннера со школьниками была подана так искусно, что не оставалось сомнений: в этой великой стране еще не бывало такого отличного президента, как Чарли. Президент продолжал:

– К большой чести Боба Хэзлитта скажу, что в течение последней недели он встречался в Хартленде с мистером Дрискиллом для обсуждения вопросов, вызывавших у нас разногласия с момента, когда началось соперничество за выдвижение кандидата. Бен посетил праздник, устроенный в честь сотого дня рождения матери Боба. – Он не удержался, подчеркнув голосом поэтичность события. – Под жарким солнцем Айовы над рекой Бэкбон-Крик двое великих людей обнаружили много общего во взглядах на решение проблем, перед которыми стоит наша великая страна… И в конце концов Боб Хэзлитт вручил Бену Дрискиллу письмо с декларацией о намерениях. Письмо, которое тот должен был вручить мне и вручил вчера вечером, когда мы собрались для последнего обсуждения хода съезда… А сегодня мы с Бобом Хэзлиттом собирались вместе выступить в этом самом зале с совместным заявлением. – Президент обвел взглядом толпу репортеров.

Жужжали камеры, в зале стоял тот странный гул, который слышен уху, но почти неуловим. Президент потомил журналистов, прежде чем снова заговорить:

– Сегодня Боб Хэзлитт намеревался отозвать свою кандидатуру на выдвижение. – Раздался дружный выдох. Пока Чарли Боннер не закончил говорить, никто не мог покинуть помещение, но все готовились броситься вон, едва президент попрощается. – И предстоящий съезд должен был стать торжеством общих убеждений в борьбе с трудностями, за максимальное использование наших возможностей, за лидерство, которое неизбежно принадлежит нам, американцам, но осуществить которое можно лишь совместными усилиями. Теперь это совместное заявление о вере в будущее, увы, не состоится. Но я на неделе намерен выступить за то, на что надеялись мы с Бобом, а пока… – Боннер наконец поднял руку и показал письмо с подписью Хэзлитта, – вот великодушное письмо, написанное Хэзлиттом собственноручно. Мы раздадим ксерокопии всем присутствующим и разошлем по факсу около трех тысяч копий по всей стране, как только закончится наша встреча. Вы убедитесь, что Боб готов был вместе со мной строить новую Америку. Я понимаю, какая это важная новость, понимаю, что вам предстоит много работы. Вас ждут дела в городе, день предстоит долгий и жаркий. Если у кого-то есть вопросы, прошу адресовать их Бобу Макдермотту и его помощникам… потому что меня тоже ждет работа. Спасибо за внимание.

Реакция была бурной.

– Мистер президент, вы со времени трагедии говорили с Шерманом Тейлором?

Президент отрицательно покачал головой, голос его не слышен был уже в трех шагах, потому что он уступил свое место Маку.