Заспанный пассажир смотрит на крыши из гофрированного железа и волнистого пластика, на стены из украденных со стройки досок, поддонов, рекламных плакатов и старых жестяных щитов для объявлений, нарисованное мороженое еще проглядывает кое-где среди ржавчины: «Корнетто», «Коппа дель Нонно», «Коппа Мармолада». Смотрит на связанные кроватные сетки, которыми огорожены эти импровизированные жилые кварталы, совсем как дачи штакетником. Глядит на груды тряпья, на бидоны для воды, тележки из супермаркетов, мусорные кучи, на завязанные пластиковые мешки — что в этих мешках, одному богу известно. Поезд идет медленно. Окно почти поравнялось с концом кладбищенской ограды, и тут пассажир замечает тело мужчины. Наверное, бомж, спит на животе, думает он сначала. Но потом, увидев лицо, обращенное к железной дороге, замечает, что глаза как будто открыты, а на синей майке большое пятно, похожее на кровь. Ему только кажется, он не уверен. Пока он опускает окно, хочет выглянуть — уже поздно. Можно, конечно, сорвать стоп-кран, ну а вдруг это ложная тревога, придется платить штраф, все равно через пять минут приедем на станцию. На вокзале человек колеблется: пойти в полицию или к карабинерам? Так ведь замучают вопросами. А если опоздаю на завод? А вдруг он просто спит? Мне что, больше всех надо, пускай другие думают. Начинает спускаться по лестнице, что ведет в здание вокзала, но каждая ступенька — как новый укор совести: трус — дикарь — эгоист. А может, человеку плохо. Может, его еще можно спасти. Дойдя до касс, он поворачивает обратно и становится на эскалатор, чтобы снова подняться на перрон. Теперь он решился. Идет прямиком к полицейской будке и рассказывает, что видел. Дежурный записывает, потом спрашивает паспортные данные и благодарит. Рабочий уходит, отчасти с облегчением, отчасти с тревогой. Ну правильно, я поступил как надо, ничего они мне не сделают. Вспоминает, что на проходной отмечают время прихода на работу. Ну и пошел он к черту, начальник цеха.
И вот в результате полиция находит труп. Патрульные окружают квартал. Полосатой красно-белой лентой окружают место происшествия, совсем как в Америке, только скромнее, — ни тебе шикарного желтого цвета, ни надписи «crime zone». Обитателей трущоб и след простыл: задолго до сирен они услышали выстрелы и скрылись.
Но той ночью я был в другом месте. Последние клиенты из бара Армана ушли в десять, а я, теперь уже почти член семьи, включил телевизор. По France 2 показывали глупейшую картину начала восьмидесятых, называется «Les Babas cool», что-то вроде «Детей цветов». История одного парижского служащего, которого в Провансе судьба приводит в общину: природа, поэзия, свободная любовь, голые попы и бюсты в невероятных количествах. Он возвращается домой, успевает оставить жену и, не теряя зря времени, — обратно в коммуну. Опять голые попы, но теперь вдобавок к попам драки, мелкие пакости, сведение счетов по поводу и без повода. Коммуна распадается, служащий, ясное дело, возвращается в Париж, жена его принимает с распростертыми объятиями и, как говорят французы, patati et patata.[16]
Знаю прекрасно, что телепрограмму я мог прочесть в любом журнале или на любом сайте, то же относится и к сюжету. Но правда в том, что в прошлый четверг я был здесь, в гостинице, мы с месье Арманом сидели перед телевизором, комментировали глупости в этой дурацкой комедии, пока не пришли к выводу, что двадцать лет назад женщины оставляли на лобке куда больше волос.
А теперь перейдем к вскрытию. Медицинское заключение гласит: «Две пули, поразившие жертву со спины, достигли миокарда, что привело к его разрыву», или нечто подобное.
Заключение содержится в файле aut_Guidi.doc, который, в свою очередь, находится в папке «Вскрытия» в компьютере профессора Лючано Гауденци, судмедэксперта. Если хотите, я назову вам даже идентификатор сети, но в этом нет нужды: мне кое-что известно потому, что я проник на жесткий диск.
Выстрелы, как свидетельствуют рапорты, были сделаны с расстояния более десяти метров. И тем не менее они поразили цель в нужной точке, в самой уязвимой точке. Это означает, что убийца — меткий стрелок: он из тех, кто тренируется, ходит на стрельбище, может, даже профессионал. Хотите знать, как стреляю я, господин судья? Достаточно сказать, что года полтора назад или около того я ходил в Луна-парк с одной девушкой; в тире я сказал, чтобы она встала поближе, сейчас я выстрелю, попаду в цель и нас щелкнут на полароид. Я просадил уйму денег и не попал ни разу, потом передал ружье девушке, и ей достаточно оказалось спустить курок, как мы получили наш снимок. Кассирша, разжалобившись, даже подарила мне плюшевого зайца. Словом, господин судья, стрелять я не умею, я даже вблизи не видел настоящего оружия, в руках не держал патронов — я из тех баб, которые стали отказниками, лишь бы не служить в армии. Не я всадил Мирко две пули в спину. Однако здесь опять вам приходится полагаться только на мое слово.
Мое преимущество в том, что я еще в состоянии задаваться вопросом: кто убил Мирко Гуиди? Почему? А вам-то это зачем, у вас уже есть ответ, и он мешает вам задумываться над новыми вопросами, мешает добраться до истины.
Но давайте на минуту представим, что убийца опять я. За это время я раздобыл пистолет и научился стрелять. Давайте.
Как бы мне удалось затащить Гуиди в это глухое место? Подхожу к нему в баре, ставлю аперитив и говорю, поехали со мной на кладбище Греко?
Господин судья, моя физиономия красуется во всех газетах. Если бы я и впрямь оставался в Милане, как вы подозреваете, я бы носу не высунул на улицу. Если бы Мирко меня завидел даже издали, он бы первым делом позвонил в полицию: я ведь убил его сообщника, не забывайте, господин судья.
Конечно, я мог его выследить, целыми днями ходить за ним по пятам, пока он сам нечаянно не окажется в каком-нибудь уединенном месте, где его легко убить. Но зачем вдруг Гуиди отправится на кладбище, один, да еще ночью?
Давайте восстановим сцену преступления.
Мирко Гуиди снимает проститутку где-нибудь на бульваре. Договаривается о цене, и они садятся в машину. Я на машине, неизвестно откуда взявшейся, по-прежнему следую за ним. Замечаю, что он выбирает безлюдные улицы, и думаю: наконец-то подвернулся подходящий случай. Он въезжает на небольшую автостоянку у кладбища на улице Де Марки. Мотор стихает. Проститутка задирает мини-юбку, он принимается расстегивать штаны, но в эту минуту появляюсь я. Ударом пистолета разбиваю окошко и направляю на него оружие. Заставляю выйти. Он валяется у меня в ногах. Рассказывает, что это Джулиано потребовал подсадить вирус на мой компьютер, просто чтобы избавиться от конкуренции, отбить у меня клиентов, отнять рынок. Я спрашиваю, как ему удалось атаковать компьютер, он не отвечает. Приказываю убираться прочь, сгинуть, никогда больше не попадаться мне на глаза. Он бежит в темноту, к трущобам, и когда он уже почти пересек конус слабого света от единственного фонаря, я стреляю. Две пули, прямо в сердце. Он валится вперед, лицом в землю, и умирает.
Я скрываюсь в ночи, и для вас остаются тайной два обстоятельства: куда подевались гильзы от патронов? И где машина Гуиди?
Мой следственный эксперимент, господин судья, кажется вам убедительным?
Мне бы даже в голову не пришло вспомнить про гильзы, но в полицейских рапортах, которые я перехватил, ясно сказано: выстрелы были сделаны из пистолета 9-го калибра, вероятно, «глок-19», но никаких гильз не обнаружено. Куда я их девал? Подобрал в темноте? Не торопясь, светя себе под ноги фонариком?
И наоборот, вам не приходил в голову вопрос о машине, потому что вы с самого начала были, уверены, что Гуиди туда привез я.
Нет, господин судья, я не говорю, что вы глупы и не подумали обо всем, что я сейчас сказал. Просто я ставлю себя на ваше место: если уже есть преступник, зачем искать кого-то еще?
Проститутка в испуге уезжает на машине и бросает ее неведомо где.
Возможно.
