Литмир - Электронная Библиотека
A
A

К черту и потаскушку с ее сапогами и мини-юбкой.

Я поднялся со скамейки и снова пошел бродить по городу. Так до самого вечера. И весь следующий день.

В понедельник без пятнадцати девять я уже стоял у офиса Патрика, но предпочел подождать, прежде чем войти и спросить его. Напротив оказался бар со столиками на улице, я сел и заказал кофе. Не отрывая глаз от входа, я ждал, когда покажутся рыжие вихры. Прошло пять минут. В большой чашке появился кофе, а его все не было. Я подержал кубик сахара над поверхностью и смотрел, как он намокает, как оседает в темную жидкость. Взял второй кусок, потом третий и проделал с ними то же самое, так же медленно, надеясь, что вот-вот подойдет Патрик. Я цедил кофе, не отрывая взгляда от открытой двери, от консьержки, подметающей тротуар. В девять двадцать я не выдержал. Вошел и стал подниматься по каменным ступеням.

— Месье, — окликнула меня консьержка, — вот лифт.

— Спасибо, я не заметил.

Думаю, она не столько хотела избавить меня от утомительного подъема, сколько боялась, что я испачкаю лестницу, которую она только-только вымыла.

Лифт сиял вощеным деревом и латунью. Я нажал на кнопку третьего этажа и присел на откидное сиденье.

Когда я переступил порог фирмы, у меня перехватило горло: в точности наш офис на улице Архимеда.

Девушка в приемной встретила меня улыбкой, которая за долгие годы, пока она торговала своей любезностью, стала казаться совершенно естественной.

— Я ищу месье Патрика.

Фамилию я намеренно не называл, давая понять, что мы с ним друзья, а то вдруг она отфутболит меня обычным: «Он на совещании».

— Сейчас я узнаю, здесь ли он.

Она набрала внутренний номер и прошептала что-то непонятное, а потом, положив трубку, опять расцвела улыбкой и объявила:

— Очень жаль, но он в отпуске, будет через две недели. Ему что-нибудь передать?

— Спасибо, нет. Зайду еще.

Две недели! Можете представить, господин судья, каково мне было. А я-то надеялся разрешить все и сразу! Припев «выяснить и убить» будет терзать меня еще минимум две недели.

Слава Богу, что сегодня я кое-что обнаружил: еще немного, и мне останется только убить, а там все закончится.

Немного оправившись, я сказал себе: «Ничего страшного, две недели ничего не решают». И опять превратился в туриста или, лучше сказать, бездельника, праздношатающегося.

Прогулка по берегу реки, остановка в кафе, несколько часов в библиотеке, где я не торопясь, день за днем, читаю одну и ту же книгу — «Графа Монте-Кристо». Вот бы порадовался дед, он-то за всю жизнь прочитал только Дюма и так и не научился писать. Перед смертью дед подарил мне три книги, они, сколько я себя помню, всегда лежали у него в кухне на буфете — «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо» и «Королеву Марго».

А еще ежедневно листаю утренние газеты: «Репубблика» и «Монд», сейчас, несколько дней спустя, уже только «Монд». Из «Репубблики»-то я и узнал, что вас назначили обвинителем по моему делу, моим судьей.

Мой судья.

Что-то грозное и одновременно удивительно задушевное есть в этих словах. «Судья» звучит так сурово, так бесповоротно, так осуждающе. Похоже на старого судью, что живет напротив гостиницы. Но тут есть еще слово «мой», и оно рождает близость, связывает меня и вас.

И вот я вам пишу. Чтобы не чувствовать себя так одиноко и, главное, чтобы докопаться до правды, но это я уже говорил.

К шести я возвращаюсь в гостиницу и играю роль перед месье Арманом и его женой.

— Добрый вечер. Как продвигаются розыски в архивах?

— Дело долгое, — отвечаю я всегда одно и то же, — кажется, никогда не закончу.

— Повезло, значит, наследникам.

— Еще бы, получат кучу денег.

Обычно, если в баре мало народу, мы с ними немного болтаем. Потом я поднимаюсь к себе в комнату, принимаю душ и стою у окна, ожидая, когда наступит время ужина. По вечерам мы особенно часто встречаемся глазами со старым судьей. Можно подумать, что он меня поджидает.

Сначала мне это даже нравилось: два одиноких человека составляют друг другу компанию, не разговаривая, не знакомясь, просто проверяя, тут ли сосед. Старый и молодой, судья и убийца. Какой поучительный пример городских нравов. Однако чем дальше, тем больше взгляд его становится испытующим. Что-то недоброе зарождается под его черными кустистыми бровями. Так, по крайней мере, мне показалось.

Кстати о кухне: хозяин не обманывал, здесь и правда отменно готовят. Конечно, все кушанья довольно тяжелые — кровяная колбаса, рубцы, тушеное мясо, — но кот-дю-Рон, который к ним подают, способен примирить даже с кровяной колбасой.

После ужина я смотрю телик в баре. Передачи такие же, как в Италии: людей запирают в квартире, забрасывают на необитаемый остров или на какой-нибудь курорт и ждут, кто первый изменит жениху или невесте, а тем временем за ними в замочную скважину подглядывают телекамеры. Но, по счастью, иногда показывают какой-нибудь старый фильм. Я четыре часа, не отрываясь, смотрел «Манон с источника» Паньоля, и в конце у меня на глаза наворачивались слезы. А потом — две картины Жака Тати и одну с Фернанделем, ту самую, где он находит несметные сокровища, одаривает своих односельчан и они начинают его ненавидеть, покуда не выясняется, что денежки фальшивые.

Если месье Арман замечает, что я заскучал, он подсаживается ко мне, наливает кальвадосу, и мы болтаем. Вчера вечером он наконец рассказал, как сфотографировался с певцом, который, по его словам, спас ему жизнь.

— Видите этого человека? — начал он тем же тоном, что и в первый вечер. — Этот человек спас мне жизнь.

Секунду подождал и спросил подозрительно:

— Вы же знаете, кто это, верно?

И вот тут у меня в голове наконец что-то щелкнуло:

— Жак Брель.

— Ну слава Богу. Нынешняя молодежь про него и не слыхивала, но он был лучше всех, полностью выкладывался на сцене. Вы бы видели, на кого он был похож, когда пришел сюда ужинать после концерта: взъерошенный, рубашка промокла от пота, еле на ногах держался от усталости, но все равно пришел, — сразу видно, что человек стоящий, раз сказал — значит, сдержит слово. В тот самый вечер, когда сделали этот снимок, он меня спас.

Жак Брель. «Ne me quitte pas», «La chanson des vieux amants»[10] — вот все, что я знал.

Месье Арман остановился и молчал, ожидая, что я попрошу его рассказывать дальше.

— Но как ему удалось вас спасти?

— Песней, как же еще?

— Вас спасла песня?

— Ну да, но моя песня, он спел ее для меня. И потом я одумался и изменил свою жизнь.

Он заметил мое недоумение и стал рассказывать с самого начала:

— Я тогда пил. Больше всех пьянчуг в моем баре. Начинал с самого утра: рюмка коньяку или виноградной водки перед открытием. Потом все утро: по глоточку, по капельке, но беспрестанно. За обедом обычно пастис, три-четыре бокала, один за другим, за компанию с клиентами, и с каждым разом пастиса становилось все больше, а воды меньше. К вечеру я уже едва передвигался, держался за стойку или за столики, от меня несло спиртным, как от вокзального бомжа. И все из-за Мадлен. Когда она меня бросила, мне было двадцать четыре, а через полгода я выглядел на все сорок. Мы всего год были женаты, ровно год. Она ушла прямо на нашу годовщину, к коммивояжеру из Ренна, этот прохвост торговал краской для волос.

Наверняка он уже рассказывал об этом раз сто. Бог знает сколько народу вот так же сидели за столиком, терпеливо слушая его исповедь. И все-таки складывалось впечатление, что он по-прежнему готов выложить первому встречному все перипетии своего злополучного супружества.

— Она жаловалась, что я уделяю ей мало внимания, что на уме у меня только это проклятое кафе. Но вы сами подумайте, как еще я мог поступить? Кафе открыл мой отец в 27-м году. Потом он погиб в партизанском отряде под Веркором, и мать одна тянула эту лямку. Чего, по-вашему, добивалась эта вертихвостка? Чтобы все их труды пошли прахом? Еще бы я не занимался баром — и баром, и гостиницей, и рестораном. Тогда она занялась клиентами. Но я на все смотрел сквозь пальцы. Она думала, я ничего не замечаю, но я-то знал, что она переспала по крайней мере с двумя. Только виду не подавал. Говорил себе: Арман, ты же знаешь, в душе она любит тебя, знаешь, что не это главное. А потом в один прекрасный день появляется тот дамский угодник из Ренна, и она недолго думая берет и уходит. Потаскуха. И я стал пить… Кстати…

вернуться

10

«Не оставляй меня», «Песня о старых любовниках» (фр.).

17
{"b":"102039","o":1}