Искренно Вас любящий и уважающий

Н. Лесков.

Варя и Елена Вас ожидают. Вы вот всё убегаете соединения мыслей вкупе, а я ищу единомыслия, но, во всем подлегая величию ума Л. Н., я не могу принять их взгляда на отношение полов, как несогласное с требованием природы и задачею человечества — совершенствоваться в целой цепи поколений, обязанных явиться по благословению: «множьтесь». Х<ристо>с не высказался о браке, но в его время брак был многоженный. Можно ли держать союз с тем, с кем ум и дух в полном разладе и дисгармонии? Природа этим возмущается, и она права, а они все, сколько бы их ни было, — неправы.

Не знаю, серьезно или нет Вы сомневались в том, хорошо ли Вы сделали, что побывали в Ясной Поляне. Посылаю Вам полученное мною письмо Л<ьва> Л<ьвовича>, где есть упоминание о том — какое впечатление получил от Вас Л. Н—ч. Может быть, Вам это будет интересно и даже приятно, а во всяком случае — успокоительно, и Вы поймете мое желание сделать это для Вас известным. Письмо Л. Л. мне возвратите при свидании. — Роман Баранцевича начинает меня интересовать, так как там есть усилие изобразить «толстовца», и для модели взят Пав<ел> Ив<анович> Бирюков; но делается это довольно неискусно и без достаточных знаний (напр., стр. 64, толстовец говорит даже о «силе и гордости будущей России…»). И у попов, и у патриотов, и у этих пересмешников все «гордость» в числе необходимых условий жизни христианского общества!.. В статье Волынского напрасно задет Протопопов (не к делу) и на 120 стр. сказано, будто «полуневежественная Обломовка не дала ни одного борца за теоретическую истину». А раскол?! А сожженный попами Курицин и его товарищ? А Косой и Матвей Башкин и вообще «религиозные вольнодумцы»? Неужели это не «борцы за теоретическую истину»? Льву Льв — у я написал о том, что мне кажутся неудачными его опыты разрешать вопросы «взаимного мужей к женам соизволения».

Пред<анный> Вам

Н. Лесков.

Однако я вчера нехорошо написал Вам, Лидия Ивановна, в ответ на вопрос Ваш о Л<ю>б<ови> Як<овлев>не. В простоте моего «сократического метода» была своего рода коварность, недостойная не только Вашей чистоты, но и моего недостоинства. Полагаться на Ваш разум мне очень легко и выгодно, а Вам пришлось бы при этом себя неволить и «совокуплять суетная и ложная». В ночи я все об этом думал, и мне стало стыдно, и я спешу поправить мою вину перед Вами (ибо надеюсь, что перед Лб. Як. мы еще не провинились). Теперь я думаю так, что нам совсем не надо ничего соображать и совокуплять, а надо сказать ей все прямо, как есть, и пусть она соображает — как ей угодно поступить, имея в виду, что помещение в Меррек<юле> ей может быть устроено так же, как и Вам, и что я и, вероятно, Вы, конечно, будем счастливы (я — непременно) ее видеть; а она и Менышик<ов> — оба очень умные люди и, конечно, знают, как встретиться. Лично они друг против друга ведь ничего же не имеют. А читать большое сочинение Толстого раньше всех в России, и в такой компании, как мы собираемся это сделать, — есть (по-моему) слишком большое удовольствие, от которого больно отказаться, и грубо было бы лишить этого такого милого человека, как Лб. Як—на, из-за единого подозрения, что, может быть, ей будет неприятно встретить М—ва или М—в будет стеснен при ней… А может быть, это совсем и не так! Я думаю теперь, что нам (с Вами) не следует останавливаться перед такими сложными соображениями, а с нашей стороны лучше верить в большие достоинства лиц, о которых мы думаем, и говорить с ними, не унижая себя глаголемою «неполной истиной». Оставим это церковным пастырям и учителям. От себя я усердно прошу Вас сказать Лб. Як—не полную правду, — что есть у нас в соображениях, и добавить к тому, что я буду счастлив, если она приедет, и что свободы здесь найдется всем вволю. Мы сейчас осматривали с Варей №№ в салоне: сейчас все занято, но 5-го очистится один № с окнами на море, цена 1 руб. 50 коп. в сутки, и № окно в лес, двойной — 3 руб., и есть лишняя комната на даче у моего соседа (удобная). Мужчин же я помещу у себя обоих или по крайней мере одного. Прошу Вас только о двух вещах: не приезжать сюрпризом (без извещения) и брать с собою пледы и подушку. Затем будем радоваться о господе, как умеем: уложим себе «чин сокольничья пути», и Вы станете нам читать с Модестычем, а мы будем слушать то, что наш Лев почитает сам за «самое славное» свое сочинение, и будем при сем во имя его соблюдать умеренность в пище и питии, пребывая в любви друг ко другу о духе святе. Неужели это ничего не говорит сердцу и воображению боголюбезной сестры нашей Лиды! (которая, однако, сродни и Киту Китычу, ибо пока ее обидишь, — она сама всякого сумеет обидеть). По-моему, Лб. Як—ну даже надо стараться привезть. Я ее и люблю и очень много сожалею, потому что она ведет дело денежное, а этого нет поганее на свете. Я хоть и не дорос до Вашего величия, чтобы сказать «мне деньги не нужны», но я всю жизнь считал заботы о деньгах «проклятием» и допускал их только в самом необходимом (как мне казалось) количестве. «Совокуплять» же их для «предприятий», и еще рискованных, как журнал, — это положение адское! Увлекайте ее с собою, чтобы она очунела. Она умная, образованная и порядочная девушка во всех смыслах. Таких не много на свете, а у нас меньше, чем где-либо; а на плечах у нее лежит дело ужасной тяжести, и притом… «око ее не свободно»… Это грозит нехорошим. Вчера было письмо от Модестыча, который отличился перед нею: пришел, застал ее одну и сказал ей, что она — «Мария на развалинах». (Каков!) А она его поправила и сказала: «Здесь идет созидание, а не развалины»… Я очень радуюсь, что Вы для них что-то сделали, и Вы со временем почувствуете, что это сделано хорошо. Я не думаю, чтобы Вы, я или даже сам Л. Н. могли упрочить дело этого издания, в положении которого есть роковые вещи; но мы должны делами оказать дружескую помощь этой милой особе. Пусть мы не будем укорять себя, что «мы могли сделать, да не делали». Пусть не от нас будет в ее деле что-либо нежеланное.

До свидания, дорогой и уважаемый друг, — не толстовка, не Титания и не что-либо иное, «еще можно есть изрещи на языке человеческом».

«Никто вас, Кита Китыч, не обидит, — вы сами кого угодно обидите».

Н. Лесков.

P. S. Сейчас еще получил письмо от М—ва и буду ему отвечать в том же духе, как пишу Вам по отношению к Лб. Як—не.

Не горячиться и не сердиться, когда говорят о Т. пошлые люди, я тоже не умею. Это, может быть, и нехорошо, но я туг бессилен. Это, я надеюсь, бог простит.

Достоуважаемый Анатолий Иванович!

Позавчера получил Ваше открытое письмо, в котором Вы извещаете меня о своем добром намерении навестить меня в Меррекюле до 5 июля и спрашиваете: будет ли это благовременно? Прежде всего дружеское спасибо Вам за доброе желание приехать; а затем — просьба: пожалуйста, приезжайте, но срок приезда измените. Причиною к этой последней просьбе служит то, что недели за две до этого условлено, что «в первых числах июля» ко мне приедут два гостя; а когда именно «первые числа» начнутся, — я этого с точностию не знаю и сказать о том не умею. Во всяком разе, я буду ждать Вас к себе и — просить Вас приехать тогда, когда мои ранее условленные гости погостят и отбудут. Тогда я Вам не упустительно напишу с моею покорной просьбою — не пренебречь, коею хатою и хлебом-солью. — Пожалуйста, напишите мне: когда выходят в свет письма Энгельгардта? Я почему-то думаю, что о нем как будто должен написать что-то поправившийся Глеб Ив<анович> Успенский, — и это было бы прекрасно. За диссертацию о Герберте автору присуждена премия митрополита Макария, как за «лучшее историческое сочинение». Ввиду запрещения высокопробных трудов Терновского и Голубинского это имеет очень большое, характеристическое значение, определить величину которого было бы достойным делом исторического журнала. Предтеченский и Городецкий, однако, отошли от дел сего мира, и за отшествие их поскорбел Петр Васильевич Быков. Сколько, в самом деле, русская земля теряет «полезных деятелей» такого сорта, что их во все времена все путные люди могли бы и не понять и не оценить!.. О господи! Доколе, о господи, будет идти это наглое и ничем не вынужденное литературное бесстыдство! Прав Л. Н. — «лучше быть ругаемым».