– В другой раз оставайтесь под стадом и подыхайте там! Слышите?
Никто ему не ответил.
– Вы с плантации Текос?
По-прежнему молчание.
– Вот увидите, расскажу хозяину!..
И он умчался.
А стадо подошло к следующему повороту, за которым начиналась трясина. Быки прижимались к скале и скользили по камням, которые время от времени катились вниз, подпрыгивая, ударяясь о деревья, запутываясь в лианах и наконец навсегда исчезая в пропасти. Пройдя поворот, первый бык попал в трясину, и его затянуло по брюхо. Новое беспокойство в стаде, жалобное мычание, разъяренный лай собак. Стадо снова заколебалось и остановилось. Над рыжим морем бычьих спин погонщики увидели мохнатую зыбь поднятых хвостов; передние быки попятились и остальные, сгрудившись, стали налезать друг на друга.
Погонщик, угрожавший невольникам, закричал:
– А ну-ка, подстегни их, Лазиньо!
Рослый краснолицый погонщик, тоже верхом на лошади, откликнулся ему в тон:
– Подстегиваю, Жоан Пала!.. Что там случилось? Прибежавший мальчишка-кабокло сообщил, что завяз один бык. Собаки, как бы поняв его слова, опустив головы и глухо лая, бросились в самую гущу стада к трясине. Пробравшись к застрявшему быку, они принялись тянуть его за хвост, кусать ляжки; бык, стараясь найти точку опоры, мычал и хрипел, в отчаянии выгибая спину. Наконец, последним рывком животное поднялось сначала на задние, потом на передние ноги и, разбрызгивая жидкую красноватую грязь, стремительно бросилось вниз по склону. Шедшие сзади быки помчались вслед, расплескивая грязь и стараясь боднуть собак, которые злобно хватали их за складки на груди. По лесу разносился запах пота, горячего навоза.
Лазиньо поднял лошадь на дыбы и закричал:
– Оа, бык! Оа, бык!
Спуск заканчивался. Внизу расстилалась равнина, виднелись стальные блестящие полоски рек и зеленовато-медные мангровы. Можно было даже различить каменное здание энженьо, хижины, загоны для скота. Пройдя еще немного, стадо наконец удалилось от пропасти. Когда Лазиньо и Жоан Пала подъехали к пересекавшему дорогу потоку, где в хижине жили прокаженные, они натолкнулись на отряд кавалеристов, которые, судя по всему, кого-то поджидали. Вперед выступил младший лейтенант, остановил погонщиков и спросил:
– Не видели ли вы по дороге беглых негров?
– Видели. Они спускаются.
– Можете следовать дальше.
Младший лейтенант вернулся на свой пост; погонщики поскакали догонять стадо, которое уже ушло далеко вперед. Их палы развевались по ветру.
XVIII
Свобода
Затерявшиеся в горах невольники – остатки колонны Пио – стали собираться вместе. Обсудив положение, они решили переночевать на лужайке, покрытой толстым ковром из сухих листьев. Небо нависало над самыми вершинами. Было темно и душно. Туман, уносимый ветром, рвался на тончайшие белые лоскуты. Постепенно становилось холодно. Негры сбились в кучу, тесно прижимаясь друг к другу, кутаясь в лохмотья.
Беспокойная негритяночка, которая неподалеку от Пайнейраса патетически взывала к покровительству Санта-Риты, не выглядела усталой. Она расхаживала взад и вперед, размахивая длинными худыми руками, показывая сквозь рваную юбку костлявые ноги. Она разговаривала сама с собой и смеялась…
Неожиданно в разрыве между облаками показалось ясное небо, на котором сияла полная луна, прозрачная, как мыльный пузырь. Ночь расстилала над пропастями свои льняные покрывала.
Просвет между облаками стал расширяться. Появились первые звезды, казавшиеся цветами, рассыпанными по небосводу. И погода стала меняться. Порывы теплого ветра шевелили листья деревьев. Туман стал оседать, словно его притягивал к себе темный склон горной цепи, поредел и наконец рассеялся. Небо совсем очистилось; оно было высокое, глубокое, светлое, как звездный сад.
Негритяночка, забравшись на камень, воздела руки и воскликнула:
– Смотрите, что там!
Разбредшиеся тени сбежались к ней.
– Что такое?
И она исступленно выкрикнула:
– Крест господа нашего!
Эхо повторило ее слева всюду: на ложе из сухих листьев, в просветах между деревьями, в самамбайях, нависших над обрывами. Казалось, ночь шепотом молится: «Крест господа нашего, крест господа нашего…»
Когда последние обрывки тумана вознеслись к небу, серебристый свет луны озарил застывшую горную цепь и коленопреклоненных негров, молящихся Южному кресту. Кресты земные не раскрыли им свои объятия; они молились небесному кресту, который ближе к богу и весь из звезд.
Потом они повалились на землю и забылись тяжелым сном.
Чудовищные массы облаков реяли между землей и небесным сводом. Иногда они подплывали к горному хребту, углублялись в чащу деревьев и слегка, совсем слегка касались их обожженной коры, будто бог хотел нежно укутать их прохладным душистым горностаевым покровом. На небе это были облака, на земле – туман. Кузнечики наполняли ночь своим тонким стрекотанием, птицы перелетали с ветки на ветку, пели водопады, и, наконец, – чудо здешних гор – глубокой ночью в самые мертвые часы звучала праздничная песнь цикад…
Негры, стоявшие на страже, разбудили спящих, чтобы и те послушали эту волшебную музыку. И, когда они тихо перешептывались между собой, тише, чем журчит источник, примерно за двадцать брас от них послышалось долгое и глубокое мяуканье. Это был ягуар. Матери старались заглушить на груди плач детей. Луна скрылась, ветер уснул в пещерах, горный хребет оцепенел от страха.
Начало светать.
Негры зашагали к Сантосу, к солнцу. Спускаясь по обрывам, они раздирали распухшие, воспаленные ноги; по стонам можно было сосчитать раны. В желтоватом утреннем свете блестели серпы на плечах. Горячий ветер с запахом древесной смолы пахнул им в лицо, всколыхнул серебристую листву веламе, протяжно застонал в отрогах горного хребта; то был норд-вест.
Негров вел Салустио. Почувствовав жажду, он опустился на колени у родника и, зачерпнув воды в пригоршни, принялся пить. Остальные негры последовали его примеру. Потом они пошли дальше легким охотничьим шагом, останавливаясь при каждом подозрительном шорохе. Ягуар, должно быть, расхаживал где-то поблизости. Но надо было идти вперед. Вдали сияло золотое пятно – это был Сантос, это была свобода.
На одном из поворотов они увидели медленно ползшую по земле темную фигурку. Они содрогнулись.
– Кончились горы? – измученным голосом спросила фигурка.
– Почти; еще немного и конец, – ответил Салустио.
Это была Лузия, негритяночка, которая дала обет спуститься с горного хребта в Сантос на коленях; двигаясь ползком по руслу потока, Лузия в конце концов выбралась к дороге, которую он пересекал, и в несколько дней совершила рискованный спуск по гальке и острым камням, перебираясь через болота, речки, лужи грязи. Она встретила нескольких путников; те приняли ее за парализованную нищенку и не обратили на нее внимания. Лузия уже потеряла человеческий облик, ноги ее представляли сплошную язву; одежда в пути превратилась в лохмотья.
Услышав, что горы кончаются, она сделала над собой усилие и снова поползла к этому сияющему пятну, которое становилось все ярче.
Дорога стала расширяться. Вот встретилась лужайка, покрытая лилиями; чахлые деревца воздевали свои худые руки к небу.
Раздался громкий окрик:
– Стой!
Негры оглянулись по сторонам. На лужайке залегли солдаты и целились в них.
Женщины настолько испугались, что даже не пытались бежать. Но мужчины инстинктивно образовали тесную группу и подняли серпы, намереваясь защищаться. Они, словно обреченные, были готовы бороться насмерть.
Кавалерийским отрядом командовал Густаво Борба, а офицерами у него были Маркондес де Брито и Олегарио Моура; пехотный отряд возглавлял Константино Шавиер э Безерра. Все они договорились проявить к беглецам максимальную терпимость, беспрепятственно пропустить остатки колонны.
Константино Шавиер много лет спустя поведал в одном письме развязку этого эпизода:
