В дверь постучали, и хорошо поставленный женский голос спросил:

– Леди Филиппа! Вы у себя? Это Клер.

– Хотите, я скажу, что вы уже уснули? – прошептала Эдме, хорошо знавшая нелюбовь Филиппы к хозяйке дома (надо сказать, обоюдную).

Стук повторился.

– Леди Филиппа! У меня для вас записка, – сообщила Клер и добавила насмешливо: – Известный вам джентльмен пожелал, чтобы она была доставлена незамедлительно.

Филиппа подавила стон. Еще одна любовная записочка!

– Входите!

Дверь распахнулась. Хозяйка замка Холторп переступила порог. Это была очень элегантная женщина в платье из переливчатого темно-синего шелка, причесанная волосок к волоску. Ее драгоценности были восхитительными: сплошь сапфиры и жемчуга. Однако натура ее лишь отчасти была столь изысканной, о других ее свойствах говорила кожаная перчатка на левой руке, крепко сжатая острыми когтями сокола с колпачком на голове. Сестра Олдоса обожала хищных птиц и собственноручно обучала их охотиться, причем повсюду носила с собой, чтобы приучить не бояться людей.

– Ах! – воскликнула она тем же насмешливым тоном, оглядев соблазнительное неглиже Филиппы. – Уже готовы для постели – постели моего братца, вне всякого сомнения. Давно пора! Порох скоро посыплется через край из его пороховниц!

Краем глаза Филиппа заметила, как Эдме залилась краской.

– Мой братец весьма расстроен тем, что не получил ответа на свою утреннюю записку, а посему мне пришлось еще раз услужить ему.

– Я не знала, что нужен ответ.

– Он и не был нужен, – отмахнулась Клер. – Олдос ждет, когда же, наконец, осуществится ваша великая любовь… и, по-моему, спятил на этой почве.

Утренняя записка гласила:

«Той, кого я жажду, чей голос слаще соловьиного пения, от несчастного Олдоса, сраженного стрелой Амура. Твой верный раб мечтает быть распростертым у твоих ног. Утешишь ли ты его сладостным объятием, утолишь ли его печали и подаришь ли ему рай? Если да, то приходи ко мне во мраке ночи, ангел души моей, голубка сердца моего! Знай, что я твой, и только твой. Я отринул радости плоти, чтобы наше слияние не было омрачено даже тенью твоего недовольства. Жду встречи с трепещущим сердцем! Войди без стука и без единого слова, чтобы я мог заключить тебя в объятия со всем пылом моей исстрадавшейся души, а потом мы сдадимся на милость друг друга».

По прочтении этой напыщенной чепухи у Филиппы зародилась идея.

Между тем Клер запустила руку за низкий корсаж и достала миниатюрный свиток пергамента.

– Я категорически заявила брату, что этот фарс начинает действовать мне на нервы.

Она сунула записку Филиппе и обошла комнату, периодически насмешливо усмехаясь. В самом деле, было над, чем посмеяться. Гобелены на стенах так обветшали, что распадались от каждого прикосновения, мебель была сделана столетия назад. На жесткой кровати лежал соломенный матрац, прикрытый меховым зимним покрывалом. Насколько было известно Филиппе, свою собственную спальню Олдос обставил куда более старательно. Можно было не сомневаться, что перина у него из гусиного пуха.

«Приходи ко мне сегодня ночью! – писал он в этот раз без цветистых предисловий. – Я больше не могу ждать».

– Не густо, – заметила Клер, перебирая туалетные принадлежности Филиппы. – Хороший цвет лица требует усилий. Настойка свинца на розовой воде творит с кожей чудеса. Могу дать вам адрес своего парижского аптекаря. Раз уж образ одаренного отродья барона Ги де Бове остался в прошлом, попробуйте лучше вписаться в тот круг, к которому вы теперь принадлежите.

Она открыла флакон душистой эссенции, вдохнула, пренебрежительно хмыкнула и заглянула в зеркало, чтобы убедиться, что помада на губах не размазалась. Пока Филиппа подыскивала слова отповеди, которая не перешла бы границ вежливости, по замку разнеслось приглушенное «бум». Сокол издал скрипучий крик и захлопал крыльями.

– Спокойно, Соломон, спокойно! Это всего лишь скатилась бочка с вином.

Филиппе звук был знаком. Он донесся из подвала под главной трапезной, где Орландо Сторци и Истажио занимались своей таинственной деятельностью, и так сильно походил на раскат грома, что поначалу она решила – идет гроза.

– Ну и бочки у вас в замке! – заметила она.

– Да, вместительные, – подтвердила Клер, играя ключами в связке у пояса, обнаруживая тем самым некоторую нервозность, несмотря на присущее ей неизменное хладнокровие.

Филиппа страстно желала добраться до этой связки. Это позволило бы ей проникнуть в подвал. Она уже пыталась туда войти, но задача оказалась невыполнимой: тяжелая дверь всегда была заперта. Снаружи ее отпирала для итальянцев хозяйка замка, и они тут же закладывали изнутри засов. Появляясь по вечерам из своего добровольного заключения, они не оставляли подвал открытым – один всегда ждал у двери, пока второй не разыскивал Клер и дверь не бывала заперта.

– Вот что, утром я пришлю вам отбеливающее притирание. – Клер помедлила на пороге. – А пока займитесь делом – раздвиньте ножки и попотейте немного, чтобы выбить дурь из моего братца. Его нытье у меня уже в печенках сидит!

Дверь с треском захлопнулась.

– Иисусе всеблагой! – Эдме перекрестилась. – Как у нее язык поворачивается!

– Тебе пора привыкнуть, – вздохнула Филиппа.

– Я поступила в услужение к леди Клер как раз перед ее отъездом из Пуатье. Ее горничная подхватила малярию и отошла в лучший мир, а я в то время помогала на кухне. Не хотелось, конечно, ехать в Англию, да только на родине меня ничто не держало – миленький мой взял за себя другую. Если бы я знала, как все обернется!

– Я рада, что ты здесь, Эдме.

– Добрая вы, миледи, потому и говорите так.

Горничная принялась взбивать хрусткий соломенный матрац.

– Хотелось бы мне знать, что это за странные звуки… – пробормотала Филиппа. – Не очень похоже на скатившуюся бочку.

– Почему бы вам не спросить синьора Сторци?

– Он повторяет то же, что и Клер.

– Значит, так оно и есть.

– Послушай, Эдме, ты ведь на дружеской ноге с Истажио?

– Это он со мной на дружеской ноге. Распутник эдакий! – Горничная дала подушке пару хороших оплеух.

В самом деле, к большому удивлению Филиппы, спутник Орландо с первого взгляда отметил Эдме и с тех пор не давал ей прохода. Бегающий взгляд его блестящих черных глаз напоминал змеиный. Эти глаза не пропускали ни единой юбки, но – трудно сказать почему – совратить он пытался лишь эту крепкую, щедро одаренную природой молодую крестьянку. Впрочем, других блондинок среди прислуги не было. Возможно, решающим фактором явились волосы Эдме цвета соломы.

– Я слышала, как он хвастал тебе о фамильном ремесле – литье колокольчиков. Думаю, он старается произвести на тебя впечатление.

– И верно, старается, – буркнула горничная без всякого энтузиазма. – А не следовало бы. Ни к чему это – вечно отираться рядом и таращить на меня глаза! Я не давала ему никакого повода.

– Мужчинам не всегда нужен повод.

– И что же, мне от него теперь не избавиться? – Эдме еще больше помрачнела.

– А зачем? Истажио нам может пригодиться.

– Вон оно что! Хотите, чтобы я разузнала, чем это они заняты в подвале?

– Тебе ведь нетрудно разок улыбнуться… ну и все такое… – Филиппа смутилась, встретив взгляд горничной. – Я же не прошу тебя заходить далеко! Пусть Истажио думает, что он тебе самую малость интересен. Задай пару вопросов…

– Тогда он уж точно не оставит меня в покое.

– Да, но мы узнаем, что же происходит в подвале.

– Оно того не стоит! – отрезала Эдме.

В ее рассуждениях был резон: пыл такого, как Истажио, могло остудить только полное равнодушие, малейшее поощрение распалило бы его вдвойне. Конечно, можно было намекнуть на важность этих сведений, но Филиппе не хотелось подвергать риску свою миссию.

– Ты права. Ни к чему завлекать его ради удовлетворения праздного любопытства.

Эдме повезло, мрачно подумала она. Ей самой так просто не отвертеться. Она уже позволяла Олдосу целовать ее, а теперь и вовсе готовилась с ним переспать. Сейчас он, должно быть, ворочался в своей постели, гадая, как скоро она отошлет Эдме и явится к нему.