Он показал мне бомбу. Это была динамитная палочка, зашитая в кожу; с одного конца торчал запал.

Он продолжал:

– Справа от нас – gente генерала Роблеса. У них тоже есть granadas,[76] а кроме того – винтовки. Они должны атаковать Черро-де-ла-Пилья…

Внезапно ночную тишину прорезали звуки частой стрельбы со стороны Лердо, где должен был наступать Макловио Эррера со своей бригадой. И почти в ту же минуту впереди нас тоже затрещали выстрелы. К нам подбежал солдат с горящей сигарой, блестевшей, как светлячок, в изогнутой ладони.

– Скорей прикуривайте от нас, – сказал он, – но до тех пор не подносите их к шнурам, пока мы не будем у самых стен.

– Черт возьми, капитан! Это очень трудно. Ну как мы узнаем, когда зажигать шнур!

В темноте раздался властный бас:

– Я вам скажу. За мной!

Солдаты вполголоса прокричали: «Вива Вилья!» Вилья, держа зажженную сигару в одной руке (он никогда не курил), а в другой бомбу, перебрался через канал и нырнул в кустарник. Солдаты последовали за ним…

Теперь уже по всей линии трещал ружейный огонь, хотя из-за деревьев я не мог рассмотреть, началась атака или нет. Артиллерия молчала. Враги были слишком близко друг к другу, чтобы в темноте прибегать к шрапнели. Я отъехал немного назад, затем вправо, где мой конь наконец сумел взобраться на крутой берег канала. Теперь мне были видны танцующие огоньки выстрелов в Лердо и почти сплошная лента огня вдоль нашего фронта. С левого фланга донеслись гулкие раскаты – это били по Торреону скорострельные пушки Бенавидеса. Я застыл, ожидая начала атаки.

Она началась с внезапного взрыва. Раздавшиеся в направлении скрытого темнотой Бриттингем-Корраля отрывистый треск четырех пулеметов и грохот непрерывных винтовочных залпов заглушили все другие звуки. В небе вдруг встало багровое зарево, и я услышал оглушительные взрывы динамита. Я представил себе, как солдаты с дикими криками несутся по улице при вспышках огня, колеблясь, задерживаясь, устремляясь дальше, а во главе их Вилья, то и дело бросающий им через плечо слова одобрения, как он всегда это делал. Участившийся огонь с правой стороны указывал на то, что части, брошенные на Черро-де-ла-Пилья, достигли подножия горы. И вдруг в отдаленном конце кряжа, у самого Лердо, вспыхнули огни. Значит, Макловио взял Лердо! Вдруг предо мной зажглась волшебная картина. По крутому склону Черро, охватывая его с трех сторон, медленно поднималось огненное кольцо – это атакующие вели непрерывный ружейный огонь. Вершина горы тоже вспыхивала огоньками, учащавшимися по мере того, как огненное кольцо, ставшее теперь зубчатым, подвигалось вверх. Вдруг огромный сноп света вырвался из вершины, за ним – другой. Через секунду до меня донеслись звуки орудийных выстрелов. По небольшому отряду, атакующему вершину, федералисты открыли огонь из пушек! Но он продолжал подниматься по черному склону. Огненное кольцо разорвалось теперь во многих местах, но движение его не замедлилось, и наконец оно, казалось, уже начало сливаться со вспышками страшного света на верху горы, как вдруг потухло, и теперь только отдельные светлячки скатывались вниз по склону – все, что осталось от цепи атакующих. И когда я считал уже все потерянным, удивляясь отчаянному героизму этих пеонов, которые поднимались на гору под дулами неприятельских пушек, вверх медленно поползла новая цепь огоньков… В эту ночь конституционалисты семь раз подряд ходили в атаку на Черро, каждый раз теряя семь восьмых убитыми…

А у Корраля ни на минуту не прекращался адский гул взрывов и вспышки красных огней. На мгновение гул вдруг затихал, но тут же возобновлялся с еще большей силой. В атаку на Корраль ходили восемь раз… В то утро, когда мы вступили в Гомес, на улицах валялось столько убитых, что с трудом можно было проехать на лошади, несмотря на то что федералисты в течение трех дней беспрерывно сжигали трупы, а на Черро можно было разглядеть семь четких валов из убитых повстанцев…

В густом мраке, окутывавшем равнину, замелькали смутные тени – это в тыл пробирались раненые. Их вопли и стоны были явственно слышны; несмотря на грохот сражения, заглушавший все другие звуки, можно было различить даже шелест кустарника, когда они пробирались по нему, и шорох передвигающихся по песку ног. Под тем местом, где я стоял, проехал всадник, отчаянно ругаясь, что ему пришлось бросить сражение из-за перебитой руки, и всхлипывая в промежутках между проклятиями. Затем у подножия холмика, на котором я стоял, сел пехотинец и принялся перевязывать раненую руку, без умолку разговаривая сам с собой о чем попало, лишь бы не свалиться от нервного потрясения.

– Какие мы, мексиканцы, храбрые, – сказал он насмешливо. – Поглядите, как мы убиваем друг друга!..

Вскоре я вернулся назад в лагерь, томимый скукой. Война – самое скучное дело в мире, если она длится более или менее продолжительное время. Все одно и то же…

Поутру я отправился в штаб узнать новости. Мы овладели Лердо, но гора Черро, Бриттингем-Корраль и город все еще были в руках неприятеля. Вся эта ночная бойня оказалась напрасной!

Платформа с «Эль Ниньо» находилась теперь в полумиле от города, и ремонтная бригада заканчивала исправление пути под частым шрапнельным огнем. Две пушки впереди поездов храбро отвечали на огонь неприятеля и стреляли так удачно, что, после того как шрапнель федералистов убила десятерых рабочих, командир «Эль Ниньо» вывел из строя два орудия, стоявшие на горе Черро. Тогда федералисты оставили поезда в покое и все свое внимание перенесли на Лердо, стараясь выбить оттуда отряды генерала Эрреры.

Потери армии конституционалистов были огромны. В четырехдневном сражении было убито около тысячи человек и почти две тысячи ранено. Даже великолепный санитарный поезд оказался недостаточным для того, чтобы всем им была оказана своевременная помощь. Обширная равнина, где мы находились, вся была пропитана трупным запахом. А в Гомесе, должно быть, творилось что-то ужасное. На следующий день дым двадцати погребальных костров заволок небо. Но Вилья был по-прежнему преисполнен решимости. Гомес надо взять, и взять как можно скорее. У Вильи не было ни снарядов, ни продовольствия для длительной осады, но его имя уже давно стало легендарным в лагере неприятеля – если Панчо Вилья сам руководит боем, значит, победа будет на его стороне. Нельзя было допустить, чтобы в зтом разуверились его собственные солдаты. И поэтому он решил бросить свои войска еще в одну ночную атаку.

– Путь исправлен, – доложил Кальсадо, комиссар железных дорог.

– Прекрасно, – сказал Вилья. – В течение ночи подведите все поезда как можно ближе, потому что утром мы будем в Гомесе!

Настала ночь, тихая, безветренная ночь, звеневшая лягушиным кваканьем. Вдоль городских окраин залегли солдаты, ожидая сигнала к атаке. Раненные, измученные, с напряженными до крайности нервами, они шли на передовые позиции с отчаянной решимостью – взять город или умереть. По мере того как приближался час, назначенный для начала атаки – девять часов, напряжение все возрастало, становясь уже опасным.

Девять часов! Четверть десятого – но нигде ни звука, ни малейшего движения. Почему-то сигнал не был подан. Десять часов. Внезапно справа из города раздался залп. 0о всему нашему фронту затрещали выстрелы, но после нескольких залпов федералисты совершенно прекратили огонь. Из города доносились лишь какие-то таинственные звуки. Электрические огни погасли, и в темноте чувствовалось тревожное движение. Наконец был отдан приказ идти в атаку, и, когда наши солдаты поползли вперед по равнине, передние ряды вдруг начали что-то кричать и по всей равнине прокатился радостный рев. Федералисты ушли из Гомес-Паласио! Солдаты хлынули в город. Изредка слышались выстрелы – то расстреливали отставших от своей армии федералистов, увлекшихся грабежом; федералисты, прежде чем оставить город, совершенно разграбили его. Затем принялись грабить наши солдаты. Их крики, пьяное пение и треск разбиваемых дверей доносились до нас на равнину. В некоторых местах засверкали огненные языки: это солдаты поджигали дома, где укрепились федералисты. Но повстанцы, как. всегда, забирали только еду, спиртное и необходимую одежду. Домов мирных жителей они не трогали.