Он хватает Димку за трусы. Он меня защищает. Я только взвизгну — он сразу бежит! Сопит и переваливается. Он ещё свои ноги не очень хорошо запомнил. Но бежит! Путька у меня дворняжка. Вот как мне повезло!

— Ммяууу! — кричу я.

— Голова кругом идёт, — говорит мама. — Хотела почитать спокойно, не дали. Как в зверинце живу…

Мама сказала, что я самый занятой человек в институтском посёлке. Мне и правда так некогда! Я даже времени не замечаю. Уже брусника поспела и грибы, а я ничуть не удивилась. У меня с Путькой столько хлопот. Он всё время растёт. Он раньше на каждой ступеньке садился и на меня жалобно смотрел: ступеньки такие крутые! А теперь прямо с крыльца прыгает. Сразу на землю! И смотрит — чего это я так долго спускаюсь? Но крыльцо высокое, я ведь с него не буду прыгать.

Мне с самого утра некогда. Я бы, конечно, свою кровать убрала. Я бы и мамину убрала, подумаешь! Но ведь времени нет! Надо Путьку на прогулку вести. И до завтрака успеть. А мама говорит, что Путька один прекрасно может гулять: всё равно я его не на верёвочке вожу, он сам по себе бегает.

Но я боюсь Путьку одного пускать. Он у меня на глазах бегает, а не сам по себе! А то он к озеру побежит и сырую воду будет пить. Вот я чего боюсь! Он даже при мне иногда пьёт. Я пока добегу, он уже напьётся. Но всё-таки я ему не разрешаю. А если я дома буду сидеть? Он тогда целый литр может выпить. Мне мама сама говорила, что даже от одного стакана сырой воды заболеть можно.

Конечно, мне некогда. Мама разные поручения даёт, когда на работу уходит, — подмести пол, а перед этим веник сделать: веток наломать и связать вместе — будет веник. Потом молоко из бидона перелить: нам баба Рита в бидоне носит, но оно киснет в бидоне.

Почту из ящика тоже надо вынуть.

Мама столько писем получает! Ей разные друзья пишут. Некоторые с ней ещё в школе учились. Просто удивительно — так давно учились и до сих пор пишут! Некоторые с мамой позже учились. Или работали. Они сначала нашего адреса не знали, а теперь узнали. И вот пишут! Нам только недавно письма стали носить. А то у нас почты в посёлке не было, мы так жили. Зачем нам почта, если мы все рядом живём?

У маминых друзей письма в одинаковых конвертах. Они, наверное, сговорились нарочно. Вот будем ей писать в этих конвертах, что она скажет? А мама на конверты даже не смотрит. Она их так неровно обрывает, как попало. Потом читает и всё смеётся. А мне не велит без причины смеяться. Может быть, ей друзья только про смешное пишут? У них такие конверты — белые, а по бокам флажки, как на ёлке, красные и синие. В середине нарисован самолёт. У самолёта наверху четыре крыла бантом, а хвост длинный-длинный.

Я каждый день жду, когда у них эти конверты кончатся. Нет, не кончаются. Я бы с удовольствием другую картинку посмотрела. Мама смеётся, а мне ничего не говорит. Только передаёт приветы. Говорит: «Тебе, Тата, привет!» Или: «Тебе, Татуся, сегодня большущий привет!» Я спрашиваю: «От кого?» А мама улыбается.

Я на улицу иду, Путьку тренировать. Я пол не подмела, и молоко в бидоне киснет, из него простокваша будет. Мне некогда!

«Рры!» — кричит Путька.

Он теперь «рэ» отлично выговаривает — лучше, чем я. Но лаять не любит. Он только вот так, один раз, гавкнет. Это значит — ему хорошо. Он как будто «ура!» сказал. Нам хорошо вдвоём гулять. Нам больше никто не нужен.

Я ломаю ветку сирени. Она мне для дела нужна. У нас под окнами столько сирени! Её даже нужно ломать. А то из комнаты ничего не видно. Сирень так густо растёт, что в её кустах всегда как будто ночь. Посмотришь туда, а там чёрное всё. Страшно! Путька туда не лезет. Мы с ним боимся темноты. Мама всё собирается сирень подрезать. Она всё лето прособиралась. У неё ножниц нет. Нужны такие специальные, садовые ножницы. А у неё только ма-ни-кюр-ные. Или те, которыми она меня стрижёт, мою чёлку. Они сирень не берут. Лучше уж руками ломать.

Я бросаю ветку в траву.

— Неси! — говорю я Путьке.

Путька морщит брови и думает. Ямочки у него на лбу двигаются. Он сильно задумался. Я смотрю на Путьку — он красивый. На носу белое пятнышко. А сам Путька чёрный. Мы его сколько раз мыли, и он ни капельки не отмылся. Он даже чернее Димкиных волос. И глаза у него сейчас жёлтые. В каждом глазу как будто пляж. Я даже песок разглядела. И солнце. А потом он как начал моргать.

— Неси! — говорю я Путьке.

Он думает — ну зачем ей ветка? Она же её сломала, я сам видел, и нарочно бросила. Вот если бы случайно уронила, тогда понятно. Или была бы не ветка, а какая-нибудь нужная вещь. Пояс, например. А то ветка.

Путька так думает. Ему кажется, что я новую игру придумала. Но смысла в ней он не видит. И весёлого ничего нет — ветку тащить! А я не могу объяснить ему. Вон собака из маминой книги тросточку носила. Но у меня же нет тросточки!

Я решила Путьке всё показать.

Бросила ветку и сама к ней побежала. Потом встала на четвереньки. Как Путька. Головой мотаю — «ввва!». Я его так передразниваю. Ветку зубами схватила и несу.

Путьке сразу понравилось. Он с другого конца в ветку вцепился. Мы так дружно несём. У нас восемь ног! И на двоих один хвостик. Он немножко загнут.

— Ой, — сказала я.

Я ладошку уколола. Я думала, что на шиповник наскочила. Ладошка вся прямо горит. И красная. Оказывается, я на крапиву наступила. Если бы у меня были садовые ножницы, я бы всю крапиву срезала. Зачем ей расти? Она разве цветы? Мне сразу пришлось вскочить.

Я ветку бросила. И Путька её тоже бросил. Он решил, что игра уже кончилась. Поносили, и хватит.

— Бери! — говорю я.

И сую ему ветку. А он не берёт. Он смеётся! Я прямо не знаю, как его воспитывать.

Мы с Путькой на песок вышли. Он, наверное, тёплый. Через сандалии разве разберёшь? Песок набился в дырочки. Так неудобно идти! Мама не велит босиком бегать. Но что же делать, если песок сам в сандалии забрался? Я осторожно шла. А Путька в песке норы роет. Он то носом роет, то ногами. Быстро-быстро у него получается. Я так и руками не смогу. Путька меня всю песком обсыпал. Вот и пришлось разуваться.

Мы когда в городе жили, я босиком не ходила. А тут научилась. Только по траве мне всё-таки колко. Димка даже по стеклу может. У него ноги такие, кожаные. Как у ботинок. Он целое лето босиком бегает. Но мне мама не разрешает. Потому что у меня нет привычки. Откуда же она возьмётся, если сама не разрешает? Я по песку зато могу. Мягко. Тепло.

Я тихонько иду. И думаю. Потом посмотрела — я вперёд ушла, а Путька где-то сзади фырчит. Он всё роет. Я так задумалась, что сандалии потеряла.

— Путька, я сандалии забыла! — кричу я.

Вдруг вижу — Путька бежит, и в зубах у него сандалии. Он за ремешки держит. Одну сандалию Путька крепко взял, а вторую по песку везёт, вот-вот потеряет. И лицо у Путьки такое довольное. Вот это он понимает! Он такое нужное дело сделал. Он мне сам сандалии принёс. А то бы мне пришлось возвращаться.

Я обулась, и мы с Путькой к дому пошли. Всё-таки надо пол подмести. Мама с работы придёт, а у нас чисто. Она скажет: «Какой же это добрый человек у нас такой порядок навёл?» А я скажу: «Мы с Путькой тут подмели немножко. Разве заметно?»