– Что ты там делаешь? Не режь там ничего!

– Уже отрезала. Он страшно острый.

– Знаю, сам точил. Поосторожнее с ним.

– Похоже, кожа не новая. Она довольно мягкая. – Этела вылезла из-под кресла, размахивая зажатой в руке узкой полоской толстой кожи. – Теперь сядьте на пол, чтобы я могла все сделать.

– Что – сделать?

– Прикрепить ваш меч. Вы увидите. Садитесь же!

Тауг неохотно подчинился.

– У меня мало времени. Сэр Свон, вероятно, уже ждет меня.

– Мы больше времени потратили на разговоры.

Стоящая у него за спиной Этела потянула за пряжку на наплечном ремне.

– Видите, эта штуковина у вас для того, чтобы делать лямку длиннее или короче, а у меча вот здесь кольцо, за которое хозяин привязывал его к поясу. Вы перерезали ремешок, помните?

– Конечно, – сказал Тауг.

– Так вот, под сиденьем у этих кресел натянуты широкие ремни, которые держат подушки. Я отрезала полосу от одного и теперь привязываю меч к пряжке.

– Ты умеешь завязывать крепкие узлы, Этела?

– Я умею вязать крючком!

Пыхтя от напряжения, она затянула узел.

– Теперь вставайте.

Он встал, и маленькие ручки произвели окончательную подгонку.

– Видите? Он висит у вас на спине немного наискось, чтобы рукоятка находилась не за головой, а над плечом. Возьмитесь за нее.

Тауг нашарил длинную костяную рукоятку, которую он собирался обточить, и потянул меч вверх вместе с ножнами, мгновение спустя соскользнувшими с клинка и повисшими у него на спине.

– Он тяжеленный, правда?

Получасом позже, когда они со Своном заканчивали седлать лошадей, Тауг вспомнил вопрос Этелы и свой ответ, далекий от правды.

– Сэр Свон?

Свои, затягивавший подпругу, на мгновение отвлекся:

– Что?

– Я хотел спросить, сколько времени вам потребовалось, чтобы привыкнуть носить кольчугу.

– Я и не привык.

Свон вскочил в седло с такой легкостью, словно кольчуга, шлем и меч не весили ровным счетом ничего.

– Не привыкли?

– Пока – нет. Я постоянно чувствую тяжесть кольчуги и всегда испытываю облегчение, когда ее снимаю. Спроси у сэра Гарваона. – Свон немного помолчал. – Но я и надеваю ее с радостью. Ты боишься, что не заберешься на коня со своим боевым мечом? Приторочь его к луке седла, рядом со щитом. Многие так делают.

Тауг уже поставил левую ногу в стремя; крепко взявшись за луку седла, он вскочил на коня со всем своим оружием.

– Не такая страшная тяжесть, как ты предполагал, верно?

Тауг кивнул.

Свон причмокнул губами и отпустил поводья. Мунрайз легкой рысью выбежал в пустынный двор, горя желанием поскорее покинуть темную конюшню.

– Ты знаешь, что гораздо тяжелее?

Тауг поспешил следом.

– Ваш шлем?

– Нет. Вот этот кошель. – Свон потряс кошель, висевший у него на поясе, и прислушался к мелодичному звону монет. – Если потеряю шлем или щит, я смогу обойтись и без них. Но потеряй я это, кто станет доверять мне?

– Я.

Свон рассмеялся:

– Хороший ответ. Честно говоря, мне мало кто доверяет сейчас. – Несколько минут Свон ехал в молчании. – Скоро прибудет герцог Мардер. Сэр Эйбел так сказал.

– Я его не знаю.

– А я знаю, и он считает, что знает меня. Он был моим сеньором, но никогда не доверял мне.

Бок о бок они проехали через ворота Утгарда и проскакали по гулкому мосту, которым Тауг проходил пешком прошлой ночью и возвращался обратно с боевым мечом на плече и Этелой, бегущей вприпрыжку за ним по пятам.

– Лишь нося кольчугу и меч, мы становимся сильными, – сказал Свон, – и лишь стоически вынося невзгоды, становимся смелыми. Другого способа нет.

– Мне нужно поговорить с тобой, Мани.

Мани кивнул и запрыгнул мне на руки.

– Я хотел бы занять свое место в вашей переметной суме. Вы окажете мне такую любезность?

– Конечно. – В подтверждение своих слов я посадил Мани в суму.

– Теперь говорите, дорогой хозяин. Или вы хотите, чтобы говорил я?

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне про зал Утраченной Любви. Ты упоминал о нем. Расскажи все, что знаешь.

– Я туда не заходил. – Мани помолчал, с отсутствующим выражением изумрудных глаз. – Кажется, я говорил.

– Расскажи все, что ты о нем слышал.

– Вероятно, Ульфа знает больше, – медленно протянул Мани. – И Поук тоже. Они пробыли в Утгарде дольше меня.

Гильф тихонько заворчал, почти зарычал.

– Их здесь нет, – сказал я. – А ты здесь. Откуда ты узнал все, что тебе о нем известно?

– Изначально? От Халд. Ангриды не способны любить. Полагаю, это ни для кого не новость. В этом состоит основная разница между ними и вами. И вы, и они большие. Ангриды побольше, конечно, но и вы, и они большие и шумные. Вы мало думаете – и одни, и другие. И умеете говорить. Что хорошо, надо признать.

– Расскажи мне про зал.

Погонщики навьючивали кладью последних мулов. Мардер и Воддет уже сидели в седле, а Анс помогал Идн взобраться на коня, подставив ладони подобием ступеньки ей под ногу.

– В мире должно быть место для потерянной любви. – Мани говорил медленнее обычного, обращаясь столько же к себе самому, сколько ко мне. – Люди ведут себя так, словно потерянные вещи бесследно исчезают. Мы, коты, не такие. В прошлом у меня был дом, который я любил, крохотный домик в лесу, где привольно живется полевым мышам и кроликам. Я ушел оттуда – по приказу своей хозяйки – и теперь редко вспоминаю о нем. Но он по-прежнему стоит там.

Гильф поднял взгляд, явно ожидая от меня реплики, но я молчал.

– Он никуда не делся, – продолжал Мани, – если только не сгорел. Это я ушел.

– Я не вполне понимаю, к чему ты клонишь.

– Я похож на любовь, – пояснил Мани. – В каждом коте много любви. Не все в это верят, но это правда. Зависимость и раболепие – не любовь.

– Я люблю Бертольда Храброго, – Сказал я.

– Ну вот, видите? Теперь представьте, что вы перестали его любить. Вы почувствуете какую-то пустоту в душе, правда ведь?

– Пожалуй.

– Точно почувствуете, если действительно любили Бертольда. Пустота образуется на том месте, которое раньше занимала любовь. Это все равно что потерять зуб. Когда зуб выпадает, вы его выбрасываете. Скорее всего вы никогда больше его не увидите. Но ведь где-то в мире он по-прежнему существует. Возможно, ваш зуб найдет какой-нибудь крестьянин, копающий землю, или галка притащит его в свое гнездо.

Я рассеянно кивнул:

– Гильф, принеси мое копье, пожалуйста.

– С любовью то же самое, и она обычно уходит туда, где в ней сильнее всего нуждаются. Потерянный кот идет к воде, коли может.

– Я не знал.

Облако, слушавшая Мани, передала мне мысленный образ пятнистого бело-коричневого пони, поднимающегося на один холм за другим и наконец достигающего подножья высокой горной гряды.

– Поэтому потерянная любовь уходит в Йотунленд, где нет любви или, по крайней мере, очень мало – как в сердце несчастной рабыни, единственным другом которой является ее кот. Во всяком случае, Йотунленд – одно из мест, куда она уходит.

Я взял копье из пасти Гильфа и сел в седло, перекинув через него правую ногу по широкой дуге, чтобы не задеть Мани.

– Она хранится в зале Утраченной Любви в Утгарде. Те, кто потерял любовь… Если верить слухам. Как я сказал, мне не удалось проникнуть туда. Те, кто потерял любовь, могут войти и найти утраченную любовь, иногда. – Мани вздохнул и втянул свою лоснящуюся черную голову поглубже в суму. – Я не терял любви. А если и потерял когда-то, я не помню, какая она была. Вот почему я не смог войти туда.

Опережая отряд на расстояние длинного полета стрелы, я скакал один по дороге, тянувшейся меж пустынных полей и лесов, и задавался вопросом, откроется ли передо мной дверь в зал Утраченной Любви.

– Вот здесь, – сказал Тауг и указал рукой. – Здесь они ковали кирки и лопаты – все инструменты.

Еще не успев договорить, он услышал низкие скрипучие голоса ангридов. Мгновение спустя один из великанов, тяжело ступая, вышел из-за угла дома. Он нес на плече киркомотыгу, но на поясе у него висел длинный меч, подобный тем, какими сражались Скоэл и Битергарм.