– У меня к тебе большая просьба, – прошептал он. – Давай отложим эти прыжки. Ненадолго, только до того момента, как мальчики окончат школу и будут способны выжить без матери. Тогда и я займусь парашютным спортом вместе с тобой.

Шон восприняла это так, будто он предложил ей отрезать правую руку.

– Окончат школу? Но Хэзер только два года. Дэвид ничего не говорил, только поглаживал ей щеку в напряженном ожидании. Сегодня она продемонстрировала собственную хрупкость. Крыть было нечем.

– Может быть, сойдемся на моменте их перехода в старшие классы? – Шон решила поторговаться.

Дэвид знал, чего ей стоила такая уступка. Она месяцами спала и видела эти прыжки с парашютом.

– Переход в старшие классы – это пойдет, – согласился он.

В ту ночь она позволила боли взять над собой верх. Он прижимал ее к себе, а она стонала, вонзая ногти в его тело. Дэвид был благодарен ей за доверие, которое она ему этим оказывала. Он ее не выдаст, шептал он ей. Он никому не скажет, что на самом деле она не такая сильная, какой хочет казаться.

Боль в животе снова напомнила о себе, Дэвид воспринимал ее как знак грозящей беды. Он со вздохом оделся, взял свой сильно похудевший рулон туалетной бумаги и фонарь и выбрался из палатки. Луны не было видно. Рука, державшая фонарик, вспотела. Он его выключил, чтобы испытать себя. Не так уж страшно. Туман и мгла, но кое-что можно разглядеть. Он снова зажег фонарь и пошел дальше, по направлению к северу. Выхваченные лучом фонаря деревья сверкали зеленым блеском, но остальное пространство леса являло собою царство теней. Стебли вьющихся растений хлестали по лицу. Новый приступ боли заставил его спустить брюки и присесть на корточки.

Закончив, он почувствовал себя намного лучше. Он повернулся, чтобы пойти обратно к палатке, но остановился, заслышав голоса. Он сделал по направлению к ним несколько шагов. Перед ним стояла палатка светло-зеленого цвета, почти неотличимого от цвета окружавших ее кустов. Тэсс и Мег? Похоже на то. Он забрел на их территорию. Боже, еще не поздно было отвернуться и уйти прямо сейчас.

Он слушал. Они не разговаривали; они занимались любовью. Он застыл, стыдясь самого себя. Почему он сразу не пошел отсюда к своей палатке? Ублажаемой стороной явно была Тэсс, чьи сладострастные стоны достигали его слуха. Он почувствовал позыв к рвоте, горький вкус на задней части языка, но это быстро прошло. Ему случалось встречать пары лесбиянок, не это выбило его из колеи. И все же ему трудно было примириться с мыслью о том, что делает сейчас Мег с телом Тэсс. Отплатит ли ей Тэсс взаимностью? Или и в минуты физической близости их взаимоотношения оставались такими же односторонними? Ему хотелось остаться здесь и слушать. Он хотел убедиться в том, что и Мег получает свою долю удовольствия. Но, может быть, он пришел слишком поздно, и она ее уже получила? Или, быть может, все, чего она желала, – это быть рядом с Тэсс? Не все женщины испытывают такой сексуальный голод, как Шон. Как Шон когда-то.

Раздался смех, прозвучавший как звон колокольчика, затерявшийся в зеленом шатре деревьев. Этот звук поразил его. Их взаимоотношения казались ему сугубо серьезными. Теперь они разговаривали, но так тихо, что он не разбирал слов. Журчание из глубины палатки. Боже, они выходят наружу!

Он выключил фонарик и прижался к дереву, едва дыша. Кора царапала его грудь. Тэсс вышла из палатки первая и обернулась, чтобы помочь Мег, протянув ей руку. Они хихикали и прижимались друг к другу, и он решил, что они обе изрядно приложились к «Писко». Мег шла босиком, синяя рубашка в белую полоску расстегнута. Бледный луч луны высветил одну грудь Мег, и Дэвид опустил глаза. Он не должен здесь находиться. Мег имела право на свою личную жизнь. Она не была по натуре открытым человеком, и он должен ценить ее доверие: ведь она с каждым днем становилась все откровеннее с ним. Она была бы обескуражена его подглядыванием, его предательством. Он должен как можно быстрее прекратить свои неблаговидные действия.

К великому облегчению Дэвида, женщины направились в кусты, прочь от того места, где он стоял. Но вдруг Тэсс повернула Мег к себе лицом. Она поцеловала ее и запустила руку ей под рубашку. Он отвел глаза и уставился в землю, мысленно умоляя их прекратить ласки и продолжить свой путь. Втайне он желал, чтобы они отстранились друг от друга, чтобы между ними вспыхнула ссора.

Ладно, признался он самому себе, он не в силах переварить это: видеть, как они целуются, ласкают друг друга. Значит ли это, что он мужской шовинист, ненавистник однополой любви? Или он просто мужчина, который хотел бы сам сжать Мег в своих объятиях?

Рано утром она услышала хруст веток возле палатки. Кто-то подошел совсем близко, остановился на мгновение и пошел дальше. Итак, Мег – человек из плоти и крови. Она издает шум при ходьбе, как и все мы.

Она тихо села и раздвинула молнию на москитной сетке. Лес был окутан густым туманом. Шон наблюдала за его медленным танцем и пыталась решить для себя один вопрос: стоит ей заглянуть в туфли Дэвида или не стоит. Первый раз она нашла записку случайно. Она за это не отвечала. Но на этот раз взять записку – значит преднамеренно вторгнуться в чужую личную жизнь.

Она должна посмотреть, что там написано. Она смотрела на туфли, их грязные подошвы, шнурки, свернувшиеся на земле, и старалась понять, для чего ей это нужно. Впервые она не была уверена в том, что досконально знает каждую мысль своего мужа. За последние несколько дней он превратился для нее в загадку. Записка содержит в себе ключ к тайне, убеждала она себя. Она должна владеть этим ключом.

Она достала листок из ботинка и развернула его.

«Помнишь арию Калафа из третьего акта «Турандот»? – Вот что написала Мег. Ключ ничего не мог открыть для Шон. Возможно, все эти дни они ничем другим и не занимались, кроме как вопросами оперной викторины? Одного этого было бы достаточно, чтобы сделать Дэвида счастливым. Шон положила записку на место и снова легла. Она чувствовала себя обманутой и опустошенной. Она не прочь так и пролежать в палатке весь день. Порезы на ногах давали о себе знать: они горели от пота, покрывшего ее тело. Издалека слышались утренние крики ревунов, по коже Шон пробежал холодок.

Может быть, она ревновала? Невероятно, но это почти так. Мег общалась с Дэвидом на таком уровне, который был недоступным для Шон. Но почему это должно ее беспокоить? За шестнадцать лет их брака она никогда не испытывала подобных чувств. Теперь, когда Шон решила развестись, она вдруг взревновала мужа к женщине, которая даже не интересуется мужчинами. Чушь какая-то.

Между тем поводов для ревности всегда было более чем достаточно. Дэвид имел дело со множеством женщин, которые не скрывали своего восхищения его голосом, они звонили ему поздно вечером под смехотворными предлогами, и Дэвид всегда обходился с ними вежливо, стараясь соответствовать имиджу фирмы. Были и настоящие фанатки. Когда Дэвид только приступил к работе, журналистка, ведущая в газете колонку местных сплетен, сообщила, что ей удалось краем глаза взглянуть на нового репортера по дорожному движению; она убедилась в том, что «бархатистость его голоса могла соперничать с блеском его внешности». Женщины толпились на стоянке машин офиса радиостанции, желая убедиться в правоте ее слов. Дэвид стал звездой прессы Сан-Диего. Хотя в статьях часто упоминалась его «привлекательная жена-зоолог», это не мешало поклонницам посылать ему письма. Некоторые вкладывали туда свои фотографии. Среди них встречались хорошенькие, но по большей части дамы были слишком полными и густо накрашенными. Время от времени попадались снимки поклонниц в голом виде. Эти фотографии он брал пальцами за края, как бы боясь запачкаться.

– Кем надо быть, чтобы решиться на такое? – вопрошал он. Он читал все послания, отвергал соблазнительные предложения и пренебрегал грубой лестью, но откликался на те письма, где его о чем-нибудь просили: встретиться со школьниками или поучаствовать в каком-нибудь благотворительном мероприятии.