– Ты никогда не носила меня, мама. Я приемный сын, ты вспомнила? – Он встал. – Я вернусь к твоему дню рождения.

Когда они выходили, она завыла. Услышав этот вой, Ивен закрыл глаза. Он молчал, пока они не сели в машину Дэвида.

– Мне очень жаль, Ивен, – сказал Дэвид. Ивен откинулся на сиденье.

– Я хочу, чтобы она умерла.

– Ты так не думаешь, Ивен.

– Я так думаю. Я хочу, чтобы она умерла, пока у меня сохранились два-три хороших воспоминания о ней. Если так будет продолжаться, у меня их не останется.

Может быть, Ивен был прав. Его мать страдала, дальше будет все хуже и хуже. Если Ивен желает ей смерти, значит, и Дэвид должен этого желать. Потому что после Шон Ивен был самым близким ему человеком.

В зале ожидания аэропорта им пришлось занять разные места. Первый перелет должен доставить их в Майами. Там они пересядут на самолет, следующий в Лиму. Из Лимы, уже на небольшом самолете, перелетят в Икитос. Шон подавляла вся эта маршрутно-пересадочная суматоха. Столько мороки, чтобы приехать туда, куда она меньше всего стремилась попасть.

Она сидела, зажатая в углу, рядом с седовласой женщиной с маленьким ребенком на руках. Тот постоянно плакал. Женщина перебрасывала хнычущего ребенка с одного колена на другое, сжимая в руках билет на самолет, и Шон тщетно пыталась разглядеть на билете номер посадочного места, надеясь оказаться в самолете как можно дальше от этой пары.

Она вытянула перед собой одеревеневшие ноги. На ней был теплый шерстяной костюм, натянутый поверх шортов и майки; поездка предстояла долгая, и она хотела чувствовать себя посвободнее. Дэвид сидел в соседнем ряду напротив, в коричневых хлопчатобумажных брюках и синей полотняной рубашке; так и должен был выглядеть солидный занятой человек при подобных обстоятельствах. Никто не скажет, что мы – супружеская пара, подумала она. Никто не догадается, что мы едем в одно и то же место. Новый фотоаппарат Дэвида, купленный специально для поездки, стоял у ножки его кресла. Аппарат находился в небесно-голубом футляре, водонепроницаемом и снабженном устройством, которое удержит его на плаву, коли он свалится в воду.

Он уже погрузился в чтение романа в мягкой обложке. «Убийство в квартале Б». Заголовок сверкал кроваво-красными буквами на белом фоне. Дэвид выглядел человеком, находящемся в отпуске. По пути в аэропорт она заметила, как напряженное выражение сменяется у него на лице беспричинной рассеянной улыбкой. В то время как каждый мускул ее тела готовился к встрече с опасностью, Дэвид расслабился, как лист на ветру.

Роман, который Шон держала на коленях, был открыт на первой странице, и хотя она прочла первый абзац четыре раза, она не могла бы сказать, о чем там шла речь. В последний раз, когда она ждала рейса на Перу, три долгих года назад, она была вооружена кипой путеводителей по Икитосу, картами района Месеты, гидрологическими картами. На этот раз она оставила все это дома. Вполне преднамеренно. Ей хотелось, чтобы это путешествие как можно меньше походило на предыдущее. Она обрадовалась, когда Тэсс сказала, что в Икитосе они надолго не задержатся. Никаких отелей. Никакой возможности получить по телефону известие, способное разрушить ее жизнь.

Эта поездка и на самом деле была другой. Тогда экспедиция состояла всего из двух человек – ее и Ивена. Она вспомнила, как сидела рядом с ним в аэропорту – кажется, возле этого входа, – предвкушая предстоящие приключения. Вспомнила, как ей хотелось, чтобы Дэвид поехал с ними, но он не смог взять отпуск. Вечером накануне отъезда они поехали поужинать. Она давно уже не вспоминала ту ночь, ту невероятную ночь. На этот вечер они одолжили у приятеля моторную лодку и после ужина поплыли на ней вдоль берега залива. Бросили якорь, легли на одеяло, покрывавшее деревянное дно лодки, и смотрели на звезды. И занимались любовью. Дно лодки было перекрыто деревянными перекладинами, и они знали что синяков им не избежать. Особенно у него на спине и у нее на ногах. Синяки проступали мгновенно, заметные даже при лунном свете.

Они говорили о том, что будет означать для них разлука. За все время брака они никогда не расставались более чем на несколько дней. Они зависели друг от друга. Ей было страшно. Она боялась не зависимости от Дэвида – в этом не было греха, – но соседства с Ивеном: она окажется с ним рядом, так и не сумев преодолеть влечения к нему. И это несмотря на то, что он стал почти членом их семьи, несмотря на его тесную дружбу с Дэвидом. Шон не могла заставить свое тело не реагировать на его присутствие. Она должна была осознать тот факт, что любила сразу двух мужчин, но могла жить только с одним из них.

Она знала, что поездка станет испытанием для ее воли. За все время ее взрослой жизни ей не приходилось обходиться более двух или трех дней без близости с мужчиной, не считая времени после рождения детей. И вот теперь ей предстояло провести три недели в джунглях с мужчиной, о котором она мечтала уже годы. На каком-то уровне своего сознания Дэвид, должно быть, понимал это, потому что он сжимал ее тело и говорил, что они будут вспоминать друг о друге каждый раз, когда увидят синяки.

Это оказался последний раз, когда она хотела Дэвида. Шон посмотрела на него. Его глаза были опущены, он перевернул страницу. Дэвид выглядел безмятежно, неприятные воспоминания не тревожили его. Она ощутила, как ускорилось ее дыхание, участился пульс. Боже, как она устала от этого чувства, от этой разъедающей ненависти по отношению к нему. Чем скорее она положит конец их совместной жизни, тем лучше.

Ивен и Робин сумели занять места рядом друг с другом, на несколько рядов дальше Дэвида. Ивен перелистывал толстую пачку научных брошюр. Порой он останавливался на одной из них, читал абзац или два, почесывая бороду, затем принимался за следующую. Она знала, что он нервничает. Он хотел все предусмотреть и боялся неожиданностей.

У Робин на коленях лежала стопка журналов. Она читала очень толстый номер журнала «Вог», знакомясь с последними достижениями цивилизации. Выглядела она свежо и элегантно в своей желтой рубашке с короткими рукавами и в золотистых отутюженных брюках. На этот раз, вместо массивного ожерелья, ее шею украшала золотая цепочка, и Шон захотелось узнать, почему она выбрала именно ее. Имела ли она какое-нибудь особое значение? Может быть, ее подарил Ивен?

Сначала Шон не хотела, чтобы Робин ей нравилась. Она предпочитала удивляться: что только сумел найти Ивен за этим шикарным фасадом? Но со временем нельзя было не признать мягкости и какой-то ребяческой честности Робин. Она была управляющим ювелирного магазина, но относилась к своей карьере как к хобби. В чем Робин действительно нуждалась, так это в материнстве, в семейном гнездышке, которого так недоставало когда-то Ивену.

Тэсс стояла у окна. Шон хорошо видела четкий силуэт женщины, наблюдающей за самолетами. Она загасила четвертую или пятую сигарету – одну из тех длинных, коричневых, иностранного вида сигарет – в стоящей поблизости пепельнице и посмотрела на зал. В это утро она объявила, что с ними поедет подруга, одна из ее студенток, которая была профессиональным фотографом и намеревалась запечатлеть их путешествие на фотопленке. Подруга опаздывала, и Тэсс уже начинала нервничать. Ее силуэт на фоне окна потерял четкость очертаний, волнение выдавали сигареты и пальцы, поправлявшие короткие светлые волосы.

Наконец рядом с Тэсс появился второй силуэт – молодой женщины, с ног до головы увешанной сумками и чехлами различных форм и размеров, в одном из них безошибочно угадывались очертания штатива-треножника. Она была на голову ниже Тэсс, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы поцеловать Тэсс в щеку. Тэсс не оказывала девушке никакого снисхождения: она не нагнулась, чтобы сделать свою щеку более доступной, не освободила подругу ни от одной из ее сумок. Вместо этого она закурила следующую сигарету и стала смотреть в окно, пока девушка-фотограф что-то ей говорила, оживленно жестикулируя, хотя Тэсс не могла ее видеть. Девушка была блондинкой, ее волосы были светлее, чем у Тэсс. Освещенная светом из окна, ее прическа напомнила Шон гриву лошадки-паломино.