Три года назад самой характерной чертой Икитоса был запах. Дым, нечистоты и сладкий запах гнили. Она и Ивен сошли с самолета, и оба сморщили носы.

Они сели на такси, сказав шоферу название своего отеля. Гид из местного питомника должен был зайти за ними утром и повести в джунгли. Шон уже мечтала о том, как она выберется из этого городка и окажется в дождливом лесу. Поскорее бы закончился этот этап их путешествия.

Они сидели на заднем сиденье, слишком усталые, чтобы разговаривать. Пружины сиденья напоминали о синяках, которыми накануне наградил ее Дэвид. Теперь ей казалось, что тот сладкий вечер в лодке был давным-давно. Ивен внезапно схватил ее руку и прижал к своим губам. Она знала, что это был знак чистого восторга по поводу того, что они здесь, но горячая волна прошла по всему ее телу. Она подумала о том, как легко было бы переспать с ним сегодня ночью.

Прошло четыре с половиной года с тех пор, как пожар в каньоне уничтожил большинство красноухих и изменил характер их отношений, которые основывались теперь на странном сочетании вожделения и сдержанности. Шон не покидало чувство вины, но и желание тоже не оставляло ее. В разговорах друг с другом они никогда не упоминали того кануна Рождества, говоря при случае об «огне», и в глазах Шон это слово приобрело двойное значение. Иногда она убеждала себя в том, что их близость той ночью была не более чем сном. И тогда она ловила на себе его взгляд, и было в этом взгляде нечто настолько грубое и неутоленное, что она понимала: забвение дается ему не легче, чем ей.

– Ивен.

– Да. – Он прижался щекой к ее ладони.

– Я хотела бы, чтобы у меня не было совести. Он понял ее мгновенно и выпустил ее руку, как будто она обожгла его.

– Но она у тебя есть, – сказал он. – У нас обоих. Она кивнула.

Он улыбнулся.

– Каждый раз, когда я думаю о нашей близости, я вспоминаю о том, как тебя рвало в туалете. Вот что заняло место романтических мыслей в моей голове.

Она засмеялась.

– Неадекватное поведение. – Немного поколебавшись, она спросила: – Как часто ты думаешь о нашей близости?

Он посмотрел на нее:

– Хочешь, чтобы я ответил так, чтобы ты смогла с этим жить, или правду?

– Правду.

Он прислонил голову к обивке сиденья.

– Я думаю о нашей близости, когда я ночью один. Я думаю о нашей близости, когда я занимаюсь с кем-нибудь любовью. И я думаю о нашей близости, когда вижу тебя в питомнике… и не имеет значения, что ты в этот момент делаешь – ведешь наблюдение, занимаешься бумажной работой, пьешь мой кофе… – Его голос затих, и он посмотрел в окно. – Боже, какое дерьмовое местечко.

– О, Ивен!

Они обменялись тревожными взглядами, когда выбрались из машины возле убогого здания маленького отеля. Когда-то, во времена каучукового бума, это, возможно, было неплохое здание. Маленькие балконы и подъезд были украшены завитками кованого железа, покрытыми ныне толстым слоем потрескавшейся белой краски. Пустые ящики для цветов повисли на стенах, и со всех сторон надвигалась волна горячего влажного воздуха, перенасыщенного запахом уже увядающих цветов.

– Надеюсь, внутри пахнет приятнее, чем снаружи, – вслух подумала Шон, когда они поднимались по ступенькам к парадной двери. Она ощущала какой-то несвежий привкус во рту и надеялась найти в своем номере бутылку с водой; тогда она сможет почистить зубы.

У женщины, сидевшей за регистрационным столиком, цвет кожи напомнил Шон свежевыпеченный хлеб. Складки кожи свисали с ее щек. Она говорила с ними на испанском языке, которого они не знали. Она схватила Ивена за запястье и протянула ей клочок бумаги. На нем был нацарапан номер. 619-555-1555. Шон поразила его симметричность.

– Это номер в Сан-Диего, – сказала она Ивену. Он тебе не знаком?

Он покачал головой.

– Чей это номер? – спросил он женщину громким голосом, как будто так его легче было понять.

Женщина тараторила по-испански, тыкая оплывшим пальцем в руку Шон. Затем она показала пальцем в темный проем холла.

– Телефоно, – сказала она, подталкивая Шон по направлению к холлу.

В конце холла она и Ивен засмеялись в темноте, пока она пыталась нащупать телефонный аппарат. Они оба были настроены несколько легкомысленно. Эйфория Шон была следствием недосыпания. Улыбка Ивена была усталой, но такой доброй и нежной, что она снова подумала о том, как легко будет сегодня заполучить его в свою постель. Неужели это такой тяжкий грех – просто спать вместе, сжимать друг друга в объятиях?

После долгой серии пощелкиваний и скрипов в трубке прозвучал отдаленный женский голос.

– НСП, – отозвалась женщина.

«НСП? Наверное, название какой-то фирмы», – подумала Шон.

– Алло.

– Да, – сказала женщина.

– Я нахожусь в Перу и точно не знаю, зачем я должна вам позвонить…

Ивен хихикал и тер глаза, пока она говорила.

– Я остановилась в отеле, и мне дали этот номер…

– Это миссис Райдер? – спросила женщина.

– Да. С кем я говорю?

– Подождите минутку, миссис Райдер. Не вешайте трубку.

– Кто это? – спросил Ивен. Шон пожала плечами.

– Ты не знаешь, что может означать НСП? Ивен помрачнел.

– Ты имеешь в виду больницу? Неотложную «скорую помощь»?

– Да нет, наверное, это название какой-нибудь фирмы или… – Слова застряли у нее в горле. Она посмотрела на Ивена и увидела, что все следы смешливости стерлись с его лица. Неотложная «скорая помощь». Может быть, это отец? Нет, он не мог быть в больнице Сан-Диего.

– Шон? – Это был голос Дэвида, донесенный до нее потрескивающей телефонной линией.

– Дэвид?

– Ты в отеле? – Его голос звучал теперь отчетливо и уверенно, несмотря на расстояние. Ничего страшного случиться не могло.

– Да. Ты звонишь из больницы? Что происходит?

– Дорогая, послушай. Здесь Хэзер. Я…

– Хэзер? Но почему?

– Тс-с. Послушай меня. После того, как ты уехала, мы с детьми отправились купаться, и Хэзер… хлебнула слишком много воды, и она…

– Что это значит, что она хлебнула воды? – Шон почувствовала, как пальцы Ивена сжали ее руку.

– Я имею в виду, что она оказалась под водой, и они… они ее спасли, и теперь она здесь.

– Боже мой, Дэвид. Она жива?

Молчание, как будто телефон умер, но это прервался голос Дэвида.

– Дэвид?

– Она очень больна.

– О Боже! – Круглый диск телефона стал расплываться перед ее глазами, и Ивен обхватил ее за талию.

– Ты можешь вернуться следующим рейсом, дорогая?

– Что говорят врачи? Она будет жить? Долгая пауза.

– Они не знают.

– Дэвид, пожалуйста, скажи мне, что все будет в порядке.

– Я звонил в аэропорт. Есть рейс из Икитоса в два по вашему времени. Ты можешь успеть на него?

Ее часы показывали десять минут первого.

– Да. – Она подумала, что Дэвиду нелегко там одному. – С тобой все в порядке, Дэвид?

– Со мной все в порядке. Поспи в самолете, дорогая. Не волнуйся, от этого лучше не будет. Будет лучше, если ты немного поспишь.

Было сущей пыткой возвращаться на самолет, с которого она только что сошла. Заснуть оказалось невозможно. Шон говорила себе, что будет теперь особенно внимательной по отношению к дочери. Она видела перед собой Хэзер, бледную и ослабевшую, в постели, слишком большой для нее. Она немного покашливала, плакала, потому что у нее болело горло. Она выглядела испуганной, потому что рядом с ней не было матери. Шон сгорала от нетерпения обнять ее, почувствовать мягкость волос Хэзер на своих губах, ощутить прикосновение ее слабеньких ручек к своей шее.

Но ее представления о Хэзер, страдающей в больничной палате, оказались наивными. Это была вина Дэвида. Он нагромоздил гору лжи. Когда он говорил ей по телефону, что Хэзер «хлебнула воды» и что «ее спасли», Хэзер в бессознательном состоянии лежала в НСП, подключенная к аппарату, который дышал за нее, но не мог вернуть жизнь в ее мозг. Дэвид попросил врачей не отключать аппарат, пока не вернется Шон, чтобы дать ей возможность в последний раз увидеть Хэзер, потрогать ее еще теплую кожу. Но присутствие Шон ничего не могло изменить. Для Хэзер это было уже безразлично.