Ведь если брак есть благоволение Божье, как это утверждает церковь, — то лишь потому, что он есть внешнее, видимое проявление внутреннего, духовного благоволения; но это благоволение не есть милость Распятого на Кресте — это есть благоволение Великой Изиды — создательницы жизни на Земле. Мы богохульствуем, когда считаем, что это грех, — на самом деле мы совершаем ритуал вызывания силы, имя которой — Жизнь. Это — ритуал поклонения Красоте, а также Мудрости и Силе, которые образуют Три Святых Столпа, подпирающих святые Небеса. В этом заключается мистицизм Природы, ее элементальных сил, а также мистицизм духа; и все это составляет не две сущности, но два аспекта одной сущности, ибо Бог есть проявление Природы, а Природа — самовыражение Бога; отрицая природное, мы отрицаем дар Божий, который служит нашей пользе и Его славе. Можем ли мы лучше служить Господу, нежели освящать акт творения, содержащий Его дар жизни? Существует ли что-нибудь более святое, лучшее средство от греха, чем попытка вызвать к жизни всю красоту души человека, его изъявление любви? Говорить подобное небезопасно — и тем не менее, необходимо.
День за днем, по мере того как власть Луны все больше распространялась на Молли, я наблюдал, как она превращается из маленького, тихого, забитого и верного создания — очень милого, но совершенно лишенного Самости — в вариант карманного издания Морган, обладающий той же жизненной силой и магнетизмом, той же неуловимой грацией и голосом, напоминавшим перезвон колокольчика; похоже, что сила Луны награждает женщин именно этим.
Я также видел, как в Молли отражались изменения лунных приливов — они накатывали и отступали, подобно морским приливам, никогда не повторяя себя; и познал я ее право требовать поклонения, принадлежавшее ей как жрице святого храма — ведь только ей было позволено знать ритм лунных приливов; ведь приливы мужчин — это солнечные приливы: они меняются согласно временам года, причем в цивилизованном обществе эти изменения настолько незначительны, что ими можно пренебречь.
В эти дни на ферме жило не двое, а трое, ибо мы с Молли постоянно чувствовали гостя, периодически приходившего к нам из другого измерения. В вечерних сумерках, лишь только свет луны падал на дым костра, мы видели (или думали, что видели) неясную фигуру Учителя; в своем воображении мы создавали ее из теневых черт нашего воображения. Как и учила Морган, каждый из нас видел в священном костре лица, на наших глазах обретавшие жизнь и говорившие с нами. Мы не занимались измышлением фантазий — мы представляли тени реальности — и реальное спускалось к нам, одушевляя созданные нами формы. Думаю, что именно так боги являлись перед теми, кто им поклонялся.
Каждую ночь, призываемый нашей верой и воображением, Лунный Жрец приходил к нам — точно так же, как он приходил к Морган Ле Фэй, когда она была стареющей и чахнувшей женщиной, принося с собой хлеб и вино причастия, превращавшиеся в удивительную силу и жизнеспособность. Он был создан для этой работы, ибо секреты ее он унес с собой с берегов погибшей Атлантиды в те забытые времена, когда прибыл на Морские Острова с кораблями Морского Царя, — то были секреты зарождения и возрождения, осуществляемые с помощью вина жизни, являющегося также лунным вином — Сомой.
Он рассказывал нам о древней Атлантиде и ее забытых, утерянных искусствах, о ее знаниях, уничтоженных катаклизмом невиданных масштабов потому, что их использовали во зло. Он рассказал нам, как, предвидя приближавшуюся катастрофу, он совершил путешествие к Морским Островам, прихватив с собой свои книги, — это послужило основой легенды о Чаше Грааля, ибо по обычаю всем старым традициям примеряли христианские одежды.
Поскольку сердце человека становилось все более одержимым злом, секретные знания были изъяты, дабы не повторилась трагедия Атлантиды; однако сейчас возможно найти путь к восстановлению этих знаний, и он нашел начало этого пути с помощью Морган, и приступил к работе, и дошел туда, куда оказалось возможным.
Насколько я понимал, Морган всегда была странной — подобно Высшим Адептам, она соединяла в своем сердце черты мужчины и женщины; именно поэтому она не могла согласиться на роль камня, выстилающего дорогу к свету; так что, хотя она нашла Чашу Грааля на горе Салватч, принеся ее на сушу, она не собиралась идти обычными человеческими путями — она навсегда осталась Жрицей Моря, она всегда приходила к границе морских вод во время самого низкого прилива и выжидала, подняв над собою священный Грааль.
Наконец ее зов был услышан, и спустился с небес к ней некто, и отдала она ему Грааль в руки его, и возвратилась в море. Я вспомнил, что Морган, когда бы ни случалось ей посетить земную твердь, имела обыкновение закрывать свое лицо, подобно Великой Богине, которой она поклонялась, открывая его лишь над морским шельфом — там, почти в миле от берега.
Каждую ночь поднимался дым от Костра Азраэля, и мы понемногу восстанавливали проступавшие сквозь дымную пелену черты Лунного Жреца, пока он не стал столь же реальным, какими были мы с Молли друг для друга; и хотя мы знали, что формы его состояли из субстанции, похожей на ту, из которой складывались наши сновидения, но проступал из этих форм разум, касавшийся нашего разума, — и это было самым важным, и никто, испытавший это, не мог сказать, будто ему это привиделось.
Именно прикосновение разума Лунного Жреца к нашему разуму делало все возможным. Не будь его — и нам никогда не удалось бы сделать явью виденное нами; он дал нам начальный толчок, который позволил нам двигаться дальше самостоятельно, — и я был бесконечно благодарен ему за это, оставаясь навечно свидетелем происшедшего чуда вопреки всяческому скептицизму и очернительству. Г-жа Блаватская говаривала о своих Хозяевах с нотками искренности в голосе, хотя хлопанье пачками писем по носам присутствующих, как мне кажется, вряд ли было таким искренним, так как было рассчитано на polloi (простаков?), которые hoi (изобиловали?) в то время. Мы — Молли и я — не могли похвастаться ничем феноменальным; но нас не покидало ощущение контакта разума и исходившей силы. В конце концов, если считать, что и телепатия, и возвращение к жизни после клинической смерти — установленные факты, тогда почему бы пережившим клиническую смерть не обладать телепатическими способностями (даже если хлопанье письмами по носу остается под вопросом). Лично я бы предпочел ощущать оказывающий громадное влияние контакт разума, нежели располагать достаточным объемом объективных свидетельств.
Но Лунный Жрец точно так же не мог пересечь разделявший нас пролив, как и мы были не в состоянии присоединиться к нему. Возникала необходимость изобрести некий способ, который позволил бы всем нам встретиться посредине, в воздушной бездне, — и этим способом были магические образы, с помощью которых мы визуализировали перед внутренним взором те внутренние дворцы, которые он проецировал нам, как живые, силою собственного разума; тогда мы почувствовали контакт разума, хотя не видели человека; мы услышали слово, хотя оно и не было произнесено — ведь все это передавалось через разделявший нас поток силою одного лишь воображения, ибо, как говорилось в древних Тайнах, воображение — это тот ишак, который влечет на своей спине радугу.
Поэтому мне было странно, что я, способный визуализировать Лунного Жреца настолько, что он, казалось, стоял передо мною, подобно изображению в стереоскопе, тем не менее ощущал его тенью, заброшенной в наш мир из другой реальности; в то же время Молли, которая была в принципе не способна к такой визуализации, была совершенно уверена в его присутствии, в его реальности, внутренне общаясь с ним настолько уверенно, как если бы это происходило по телефону. Он учил меня, и от него я узнал очень многое об Атлантиде и древних путях, соединявших ее с Британией. Однако Молли он не столько учил, сколько изменял; я наблюдал перемены в ней собственными глазами до тех пор, пока не почувствовал, что Лунный Жрец принадлежал ей гораздо более, нежели мне, представившему ему Молли.
