Все последующие три дня я вместо аукционов занимался куплей-продажей; вообще-то я не люблю это, но в тот раз я покупал от имени одного большого дилера с Бонд Стрит — такое мне как раз нравилось. Третьего дня он объявился у нас собственной персоной после того, как я пытался его убедить с помощью фотографий; завершив сделку, мы поужинали с ним в отдельном кабинете в ресторане «Георга». Здесь обслуживают всегда хорошо — мать владельца отеля готовит, а я выбираю вина. Учтите, речь идет о серьезной пище: там и жареное, и вареное, и фруктовый пирог, и прочая и прочая; и это требует изрядных усилий — ведь семья, владеющая гостиницей, зарабатывает себе на жизнь. В отдельном кабинете мой приятель заметил также очень милые панели, обшитые жатой тканью. Он пожелал приобрести их, но владельцы гостиницы не согласились. Мы слышали, как старая леди на кухне говорила об этом, так что настаивать было бесполезно. После ужина я, привел дилера к себе и дал ему продегустировать вина, лично отобранные Морган Ле Фэй, затем проводил его, опьяневшего, к нему домой. Естественно, я тоже взял себе выходной, а там наступил уикэнд.

Когда я в пятницу вечером подъезжал к форту, моя машина благоухала, как, восточный храм, — весь ее багажник был забит сандаловым деревом. Я нашел мистера Трета в состоянии крайнего возмущения: можжевельник торчал у него в волосах, а посиневший глаз заплыл. Зная цыган, я не платил им вперед за можжевельник, снабдив их запиской, в которой просил мистера Трета выплатить им оговоренную сумму, заверив, что рассчитаюсь с ним по приезде. Однако они совершили подлость — пытаясь подделать цифры, они все перепутали и исковеркали, в результате чего появилась клякса, из-за которой было абсолютно невозможно разобрать истинную цену. Тогда он решил оценить работу по-своему, предложив им либо брать деньги, либо отправляться со своим грузом восвояси. Его цена была значительно меньше изначально оговоренной в записке, так что цыгане сочли себя оскорбленными. Сбив его с ног, они навалили на него весь груз можжевельника, и мистер Третоуэн не был раздавлен лишь благодаря усердию своей жены. Когда я приехал, она как раз прикладывала кусок свежей говядины к его глазу.

Я помог ему нагрузить можжевельник в его пыхтящий драндулет, и процессия отправилась. Кедровых чурбаков вышло порядочно — по состоянию дороги я видел, что старина Трет неплохо потрудился. Распиливать кедр весьма трудно, и я не мог поверить, что из одного дерева получилось столько чурбаков; у меня даже появилось подозрение, что предприимчивый наследник старой смотрительницы скупил все кедры в округе. Все-таки крестьянский череп внутри устроен гораздо лучше, чем снаружи.

Просунув голову в машину, Морган потянула носом и с восхищением узнала запах сандалового дерева. Она сказала, что этот запах напоминает ей Кашмир, и что мой псевдокитаец на самом деле был, скорее всего, тибетцем. Так или иначе, мы лелеяли большие надежды на Костер Азраэля, и она поджарила мне тот самый кусок, говядины, который использовался в качестве примочки для глаза Третоуэна. Рука об руку мы вышли на оконечность утеса и немного посмотрели на море, казавшееся спокойным; затем мы вернулись в дом, и она сварила мне кофе, и вновь я играл ее звездчатыми сапфирами у огня камина, наблюдая, как внутри камней переливались и искрились огоньки.

Утро воскресенья мы провели, карабкаясь по холмам в направлении звона колоколов Старбера, составив представление о местном ландшафте в предвкушении великого события.

Белл Хед смотрит прямо на море, указывая в направлении Америки; когда дует западный ветер, большие волны с Атлантики несутся на нас во весь опор — вот почему волнение около утеса всегда сильное. Оно образуется из гребнеобразно вздыбившихся волн, слоями набегающих одна на другую, что приводит впоследствии к образованию глубокой водяной пропасти между двумя соседними верхними гребнями. Вершина холма отполирована непогодой до почти плоского состояния и вздымается, подобно киту на гребне волны, над пропастью, отделяющей холм от земли. Узкий перешеек из детрита соединяет с равниной то, что когда-то было островом; совсем рядом проходит старое русло реки Дик, в непогоду превращающееся в ручеек и пересыхающее в период засухи, так как не осталось ни одного источника, который питал бы его.

В пяти милях на север расположен Дикмаут, а в трех к югу — Старбер. Пространство между двумя населенными пунктами представляет собой болото с образованными приливом протоками. Посреди болота возвышается Белл Ноул.

Слушая гам чаек над водой и крики галок на скальных карнизах, мы пришли к выводу, что дело идет к перемене погоды. В этот вечер миссис Трет вычистила камин от золы, и мы разложили Костер Азраэля, призывая темного Ангела Входа благословить появление.

Кедр горит замечательно, как и сандаловое дерево, но вскоре мы поняли, почему нам не рекомендовали использовать можжевельник в качестве топлива для костра. Как бы там ни было, это очень приятно и завораживающе: наблюдать, как пламя перескакивает с ветки на ветку, рассыпая дождем золотые искры в момент, когда полные сока клетки растения взрываются от нестерпимого жара. Однако все прекратилось, когда огонь прогорел и от можжевельника остались очень необычного цвета бледные угли; зола от веток золотисто светилась на фоне более красных остатков другого дерева. Это был замечательный костер; жаль, что еще никто не оценил по достоинству искусство костра.

Затем мы присели, глядя на него, и Морган Ле Фэй взяла блокнот, чтобы записать увиденное нами.

Я уставился в самое сердце огненной пещеры, наблюдая, сак язычки пламени, помаргивая, краснели и пропадали, одеваясь в серый пепел, — ведь костер из можжевельника догорает быстро — ив мерцающих складках жаркого угля я видел дворцы всех земных царей. Они были непохожи на виденные мной подводные хоромы, так огорчившие меня. Затем до меня донеслось ароматное дуновение сандала, и я увидел достославный Восток, услышал звон храмовых колоколов, мягкие удары гонга и пение. Вспомнив об обслужившем меня тибетце, я задумался: что он делал в далеком от его родины Бристоле и кто была та западная женщина, родившая ему сына евроазиатской наружности.

Затем мысли перескочили от тибетца на высокие плато его родины, всегда интересовавшие меня; я много читал о них и сейчас видел каменные нагромождения и бездонные провалы, окружавшие эту изломанную землю, перемешанную руками богов еще в момент зарождения земли и не претерпевшую с тех пор никаких изменений. Поговаривали, что именно гам находилась колыбель человеческой расы, именно оттуда спускались великие реки, вместе с которыми сходила на землю цивилизация. Люди, жившие на этом высокогорном унылом плато, с течением времени претерпели гораздо меньше изменений, чем остальные народы, — поэтому они, возможно, больше других знали о Промысле Божьем. Мне доставила удовольствие мысль о том, что я купил сандаловое дерево в Бристоле именно у тибетца.

Каждый народ верит, что на их самых высоких горах находятся троны богов — но на снежных вершинах Гималаев стоят троны самых главных богов, создавших остальных. Мы уговорились, что для успеха магии нам необходимо установить контакт с высокогорным плато с помощью странствующего тибетца, продавшего мне сандал на бристольской набережной. Я уверен, что в этих связях что-то есть.

Однако мы совсем не желали возвращаться к самому рождению мира, так что я отозвал свой разум с Древнего Востока; возвращаясь, я пролетал над вершинами Памира, над древним Оксом, олицетворяя суждение о том, что первая мудрость человеческая пришла на Запад вместе с восточными мудрецами; я видел, как Земля подо мной расстилалась, подобно карте, — ведь я был очень далек от нее, летя на крыльях фантазии, проникнув в другое измерение через огненные пещеры Костра Азраэля.

Я видел город Вавилон, раскинувшийся в междуречье, — там девы Израилевы повесили свои арфы на ивы, там звезды обучали мудрости Балтазара. Но я все летел и летел в сторону Запада, ведомый моею звездой, мерцавшей, подобно большому сапфиру на груди Морган Ле Фэй. Я прилетел