– Например?

Повернувшись к Прескотту, она нахмурилась:

– Вы правда хотите знать?

– Правда хочу.

– Он учил меня, как нужно давать указания слугам. Как нужно выполнять работы по дому и по хозяйству. Как разделывать поросенка, мыть пол, чистить столовое серебро. Он учил, как женщине подобает причесываться…

Прескотт вспомнил ужасающий тугой пучок, который был на голове у Эдвины, когда они встретились в первый раз.

– Он говорил вам, какую прическу носить?

– Ну да. Ах… Он любил, когда я зачесывала волосы назад. – Она скривила губы. – Полагаю, оттого что такую же прическу носила его матушка.

– Он распоряжался и другими вещами, которые касались только вас лично?

– Меня лично? Ах, ну… Как нужно правильно чистить зубы и… о да, как принимать ванну…

Прескотт поднял на нее удивленные глаза:

– Разве существует один верный способ, как принимать ванну?

Потягивая портвейн, Эдвина пожала плечами:

– Сэр Джеффри считал именно так.

– И вы мирились с этим… с этим диктаторством? Даже миссис Найджел никогда не позволяла себе такое с нами.

Эдвина опустила голову.

– Это не важно. Почему мы вообще это обсуждаем? – спросила она. Ее щеки зарделись, и Прескотт видел, что ей неприятен этот разговор. Но ему надо, просто необходимо, знать и понимать, что за человек был ее муж и как он повлиял на то, какой женщиной стала Эдвина.

– А почему вы называете его «сэр Джеффри»? Ради Бога, он ведь был вашим мужем!

– Говорите тише, Прескотт, – ласково проговорила она. – На нас обращают внимание!

Он скрестил руки на груди и, наклонившись к ней, прошептал:

– Неудивительно, что в тот наш с вами вечер вы были так расстроены из-за того, что у вас не было подходящего для этого случая «одеяния». И также неудивительно, что вы постоянно беспокоитесь, что вы что-то делаете «не так». Держу пари, что ваша свекровь была еще хуже, чем ее несносный сын. Не сомневаюсь, что они вдвоем объединялись против вас – двое на одного – и докучали вам своими нападками и указаниями.

Щеки Эдвины стали пунцовыми, и по выражению ее лица Прескотт понял, что он попал в самую точку.

– Все так и было, не правда ли? – вопрошал он. – Они командовали вами, постоянно одергивали, придирались. Не так села, не так встала, не так повернулась! А вы не знали, как им угодить.

– Ладно, Прескотт, я поняла, к чему вы клоните. Они были не так милы, как хотелось бы, а я не могла им оказать достойный отпор.

– Достойный отпор? Вы были неопытной юной барышней неполных семнадцати лет, которая надеялась, что новая семья примет ее с распростертыми объятиями. Вполне естественно, что вы старались их всячески ублажать.

Глядя куда-то в сторону, она сказала:

– Знаю, мне надо было чаще отстаивать свое мнение, но, честно говоря, когда я пыталась, это было ужасно… неприятно и не стоило потраченных нервов. Легче было уступать. Например, обращаться к мужу, называя его титул. Так ему больше нравилось, а для меня было не важно, как к нему обращаться. – Но по ее глазам Прескотт понял, что для Эдвины это все же было важно.

– Ах, Эдвина! – воскликнул Прескотт и взял ее за руку. – Неудивительно, что вы больше не хотите выходить замуж. Вам кажется, что это все равно что попасть в ад.

Эдвина подняла на него глаза. Она нахмурилась и готова была возразить, но потом передумала. Ее глаза удивленно расширились. Качая головой, она сказала:

– Я никогда… никогда не задумывалась о том, с чем это связано. Просто точно знала, что не хочу еще раз через это пройти.

– А зачем вам через это проходить? Ваш муж вел себя как настоящий самодур. Никто не смеет навязывать вам свою волю.

Эдвина вздохнула, словно у нее камень с души свалился, и подняла глаза к ночному небу.

– Да, вы правы, для меня брак означает подчинение чужому диктату на всю оставшуюся жизнь. Теперь, когда я поняла истинную причину моего страха перед замужеством, я словно чувствую себя освобожденной от цепей, которые меня сковывали. – Эдвина просияла. – Это в самом деле удивительно! – Затем она нахмурила лоб. – Однако для моего отца все это не имеет никакого значения.

– Наша с вами помолвка все равно скоро прикажет долго жить, Эдвина. Ведь мы так договорились?

– Да, но это не означает, что мы с отцом не поссоримся из-за этого. – Она нахмурилась. – Мне бы хотелось…

– Чего?

– Хотелось бы знать, как лучше улаживать щекотливые вопросы. Чтобы снова не получилось, как вчера с леди Помфри…

Прескотт ощутил неловкость.

– Вы не виноваты, Эдвина. Дафни вам и в подметки не годится как женщина.

Эдвина приподняла бровь.

– Однако по какой-то причине в свое время ваш выбор пал на нее, и здесь не было никакого притворства.

Прескотт и сам злился на себя из-за того, что свалял когда-то дурака. Но тогда он еще не был знаком с Эдвиной. Не подозревал, какая она на самом деле замечательная, чувственная. Но какой смысл обсуждать это? Сейчас ей хочется поговорить о Дафни. Так же как ему до этого хотелось поговорить о сэре Джеффри.

Он вздохнул и отвел глаза.

– Я и понятия не имел, что она способна… на такие некрасивые поступки. Когда я был с ней, она так себя не вела.

Эдвина вскинула голову:

– А какой она была? Я имею в виду… когда вы были с ней.

Прескотт пожал плечами:

– Забавной. Веселой. Больше мне и сказать о ней нечего. – Он подумал, что и о других женщинах ему тоже нечего было сказать. Пока он не встретился с Эдвиной.

– Так, значит, поэтому вы стали чичисбеем? Потому что это забавно и весело?

– Да, и потому что… ну… Это случилось само собой.

– Само собой?

Он вздохнул и взъерошил волосы. Ему было неловко говорить об этой стороне своей жизни, которую он так отчаянно желал забыть.

– Лет шесть назад в Андерсен-Холле к директору Данну обратилась молодая вдова, которая хотела стать покровительницей приюта. Она слышала много хорошего о приюте и хотела узнать о нем больше. – Прескотт пожал плечами. – В это время я жил с приятелем в городе, пытаясь хоть как-то свести концы с концами. Я пришел в приют, чтобы встретиться с Кэт, и наткнулся на эту даму.

– Значит, вам было около двадцати одного года?

– Да. Ну так вот. На даму произвели впечатление мое красноречие и манеры. И она была одинока…

– Значит, она покупала вам одежду, обеспечивала вас, а взамен ожидала…

– Она желала всего лишь, чтобы кто-то скрасил ее одиночество – чтобы у нее был приятный компаньон, который мог бы ее выслушать, сопровождал на балах и светских раутах. Все было абсолютно невинно.

– Абсолютно невинно? Это непостижимо, Прескотт! Мне что-то не верится, что ей не хотелось чего-то…

– Благодарю вас за комплимент, Эдвина. Нет, чего-то большего ей не хотелось. – Прескотт покачал головой, погрузившись в воспоминания. – Она была добропорядочной женщиной. Вышла замуж за своего двоюродного брата, чтобы, произведя на свет наследника, оставить собственность в семье. У нее было несколько выкидышей, и, когда ее муж умер, так и не оставив после себя потомства, она обвиняла в этом себя. Ей был нужен компаньон – вот и все. – Он вскинул голову. – У нее был небольшой круг знакомых и подруг, которые вскоре тоже стали приглашать меня в качестве сопровождающего. Я постепенно втянулся в это занятие и не мог от него отказаться. Словно сел в поезд, который шел без остановок, и не мог с него сойти.

– Пока не умер директор Данн.

– Да.

– А леди Помфри? Неужели с ней все было так же невинно?

Прескотт молчал. Он понимал, что для Эдвины очень важно, что он ответит, и он не хотел провалить все дело. Он вздохнул и тихо ответил:

– Нет.

Голос у Эдвины задрожал.

– Полагаю, вас можно понять. Она красивая женщина.

– Она и вполовину не так красива, как вы…

– Перестаньте, право!

– Но…

– Довольно, Прескотт. Мне прекрасно известно, что у меня довольно большой нос. Что правда, то правда, и этого уже не изменишь. Я совсем не расстроилась из-за того, что сказала леди Помфри. Ну по крайней мере не очень сильно расстроилась.