Она пожала плечами.

— Может и так, — сказала она, взбалтывая свой стакан. — Я еще и пью слишком много. Но главного я еще не сказала. Вы хотите, чтобы я вам рассказала главное, или нет?

— Продолжайте.

— Так вот, якшался он со всякими потаскухами, готовыми для него ходить в передничке, а потом нашел то, что хотел с самого начала: этакий миленький пуховый клубочек, ту, которая всегда была готова нянькаться с ним, носилась с ним, как курица с яйцом, обращалась с ним как с ребенком — ну и конечно, не имела ничего против ношения передничка для постели. Бог знает, какие еще прелестные игрушки были у них в ходу! Халатик медсестры, наверно.

— Вы говорите о его экс-секретаре, не так ли? О Глории Пиплз?

Она кивнула.

— Вы ведь были на похоронах моей дочери? Артур Дейн сказал, что вы там были. Тогда вы должны были видеть малышку Глорию. А также слышать. Миленькая скромная мышка, уютная малышка Глория. Это продолжалось пять лет. На самом деле еще дольше — и он даже не догадывался о моих подозрениях. Ну, не о ней речь… она просто доказывает главное.

— Что же именно?

— Что секс — это не то, чем Конни Мизелль держит моего мужа. Трудно точно определить… Понимаете, в каком-то смысле я имею гораздо больше общего с этой Мизелль, чем с бедняжкой Глорией. Однако он предпочел Глорию. А когда она ему надоела, он должен был бы запасть еще на кого-то, кто был бы еще больше похож на… да черт, почему не сказать прямо?! На мамочку, конечно же!

— Вы думаете, в этом суть?

Она осушила свой стакан.

— Я это знаю. Артур Дейн — не первый частный детектив, которого я наняла. У меня есть несколько любопытных пленок. Может быть, заглянете сюда как-нибудь ненастным днем — послушаете. Как вы думаете — они могли бы… как это говорится… завести вас?

— Не думаю.

— Давайте еще выпьем по стаканчику?

— Прекрасная идея.

На этот раз ей не сразу удалось нащупать ногой кнопку под ковром, но все ж она ее нашла, и снова возник Джонас Джоунс с подносом. Склонившись ко мне, он оказался спиной к Луизе Эймс — и использовал момент, чтобы одними губами — так, чтобы один я мог слышать — произнести:

— Это чужая территория, приятель.

— Твоя? — шепнул я.

Он подождал, пока я смешаю себе выпивку. Затем он выпрямился и нормальным голосом сказал:

— Совершенно верно, сэр. Премного благодарен.

Когда Джоунс ушел, она сказала:

— Вообще-то он был неплохим сенатором. Он даже мог бы стать великим… Голова у него хорошая… Или, по крайней мере, была.

— А что ж, на ваш взгляд, случилось?

— Она. Вот что случилось.

— Я имею в виду — до того?

Она поставила свой стакан на каминную полку, достала пачку сигарет, выбила одну, закурила.

— Хотите одну? — спросила она, протягивая мне пачку. Я уже почти забыл, что снова курю.

— Нет, спасибо, — сказал я. — У меня свои пристрастия.

И закурил «Лаки Страйк» — седьмую за день.

— До того, — повторила она. — Что ж, до того у нас был небольшой разговор. Примерно четыре года назад. Это еще тогда, когда у него еще оставались намерения стать президентом, а у меня фантазии насчет того, как я буду Первой леди. Они мне грели душу, знаете ли.

— Еще бы!

— Да, и у нас случился тот небольшой разговор. Мы еще не общались прежде настолько вежливо и настолько официально. Мы решили, что хотя развод и не сможет сломать его карьеру — он, конечно же, и не поможет ей. Поэтому лучше, если я куплю для себя апартаменты в достаточном удалении от Вашингтона — таком, чтобы ему было крайне неудобно регулярно ездить туда-сюда. Это позволило бы ему спокойно приобрести квартиру в городе, не вызывая лишних пересудов. Он так и сделал. Купил квартиру в Шорхеме, а я купила «Французский ручей». После этого мы пошли каждый по своей дорожке — он со своей малюткой Глорией, и я с… ну, и я со своими собаками, лошадьми… и личными жеребцами. У нас тут, знаете ли, минимум развлечений, а на всякие мероприятия в Вашингтоне мы приезжали вместе, когда уж этого никак нельзя было избежать. Да таких там бывает на самом деле немного. Политика — мужской мир.

— А как к такому положению дел относилась Каролина?

Луиза Эймс швырнула сигарету в огонь. Ко мне она повернулась спиной.

— Каролина сочувствовала отцу. Не думаю, что она вообще когда-нибудь меня любила.

Она повернулась и теперь снова смотрела мне в лицо.

— Отец любил ее до безумия. Может, дело в том, что мы просто ревновали с ней друг к другу?

Она улыбнулась мне в первый раз за все время. Горькая и печальная вышла улыбка.

— Профукаешь жизнь ни за что… Так ведь всегда бывает, да, мистер Лукас?

— Некоторые прилагают специальные усилия, — сказал я. — Речи произносят занятные… Не так ли?

Она кивнула.

— Ах да, эта речь… Выступление, за которое он якобы получил пятьдесят тысяч долларов. Потом они превратились в две тысячи, потом пошли разговоры о специальном сенатском расследовании, а потом он ушел в отставку.

Она помолчала, а потом добавила, как будто самой себе:

— Она заставила его сделать это. Конни Мизелль.

— Зачем?

— Это ж ее работа.

— Вы имеете в виду — на Организацию Баггера?

— Это ее место работы. Но у нее вполне мог бы быть и еще один работодатель.

— Кто?

— В Индиане есть по меньшей мере дюжина таких, кто не прочь стать сенатором Соединенных Штатов.

— Вы подозреваете, что все это организовал кто-то из них?

Она была слишком напряжена, чтобы стараться изображать коварство и хитроумие. Она и не старалась.

— У меня есть свои собственные теории.

— Напрасно вы за них держитесь.

— Они вам не нравятся?

— По-моему, они весьма вшивенькие. Сами же говорите, что муж у вас умен — почти что интеллектуал. Тем не менее он выступает с этой речью и губит карьеру. У политических соперников не было никакого мыслимого способа принудить его к этому — будь он даже вполовину так умен, как вы сказали. Некоторое время я полагал, что здесь мог быть замешан секс. Или, возможно, даже любовь. Я видел Конни Мизелль. Такая может любого заставить выйти в парадную дверь и навсегда забыть дорогу назад. Она и меня могла бы подвигнуть на это, если б ей в этом был бы какой-то интерес. Но я ей без интереса, поскольку я человек маленький.

А из вашего рассказа выходит, что вашего мужа этим не проймешь. Это не его опера. Секс для него — это кружевной передник, мягкое воркование и горячий попкорн с маслом перед телевизором. Вы говорите, что это все связано с мамочкой, но я в этом совсем не так убежден. Может быть, он просто искал чего-то, что нельзя купить даже за восемнадцать миллионов долларов. К примеру — счастливую семейную жизнь, которая если подразумевает один или даже два кружевных передника — то вы весело повязываете оба и прыгаете к нему в постель! Возможно, он бы и сейчас оставался сенатором на расстоянии прыжка от Белого Дома.

Но все это уничтожено теперь до основания, и все сделал он сам, своими руками. А я пытаюсь понять, почему… и так пока ни к чему и не пришел.

— А знаете, вы очень даже привлекательно смотритесь, когда говорите вот так вот, совершенно свободно, — сказала она. — И глаза ваши становятся просто опасными…

— О боже, сударыня, — сказал я и встал. Она подошла очень близко — гораздо ближе, чем нужно. Ее левая рука, не занятая стаканом, потянула вниз ворот свитера — который вовсе не нуждался в этом.

— Все эта маленькая сучка Мизелль, — проговорила она сладким голосом. — Она его заставила.

— Это говорит Артур Дейн?

— Артур Дейн очень дорог, — сказала она. — Вы знаете, сколько он стоит?

— Пятьсот в день, как я слышал.

— Выходит, его сведения по ней очень ценны, не так ли?

— И вы не собираетесь рассказать мне, что это за сведения, даже если есть что рассказывать.

— Я могла бы, — сказала она. Пальцы ее уже подбирались к волосам над моим воротником, ее лицо было не более чем в 15 см. — Я могла бы — когда мы узнаем друг друга получше.