– Кто вы? Что вам здесь нужно?

Он обернулся и увидел девушку, стоявшую в дверях. На ней были мешковатые штаны, заправленные в резиновые сапоги, толстый свитер под старой теплой курткой и плоский вязаный берет, какие носят в рыбацких поселках па западном побережье Ирландии. В руке у нее был двуствольный обрез. Как только он шагнул к ней, она взвела курок.

– Оставайтесь на месте! – У нее был сильный ирландский акцент.

– Вы, должно быть, Анжела Фахи? – сказал он.

– Да, Анжела, ну и что из того?

Танин оперативник был прав: она действительно выглядела как молодая крестьянка – с широкими скулами, вздернутым носом и какой-то свирепостью на лице.

– Вы действительно выстрелите из этой штуковины?

– Если вы меня вынудите.

– Жаль, я просто хотел повидать двоюродного брата моего отца, Данни Фахи.

Девушка нахмурилась:

– А вы-то сами кто, черт возьми?

– Меня зовут Диллон, Син Диллон. Она хрипло рассмеялась:

– Это грязная ложь. Вы даже не ирландец. Син Диллон умер, все это знают.

Диллон произнес с характерным для жителя Белфаста акцентом:

– Украсть биографию великого человека, дорогая! Все, что я могу сказать, – слухи о моей смерти здорово преувеличены.

Она опустила ружье.

– Святая Мария! Вы – Син Диллон?

– Собственной персоной. Внешность может быть обманчивой.

– О Боже! – сказала она. – Дядя Данни говорит о вас все время, но мне всегда казалось, что в этих историях нет ничего реального. И вот вы здесь.

– Где он?

– Отремонтировал машину хозяина трактира и час назад уехал, чтобы отогнать ее. Сказал, что обратно придет пешком. Я не удивлюсь, если он останется там выпить.

– В это время дня? Разве трактир не закрыт до вечера?

– Это по закону, господин Диллон, но не в Доксли. Они никогда не закрываются.

– Тогда поехали за ним.

Девушка положила обрез на лавку, забралась в машину и уселась рядом с ним. Когда они тронулись, Диллон спросил:

– Что вы можете рассказать о себе?

– Я выросла на ферме, в Галвее. Моим отцом был Майкл, племянник Данни. Он умер шесть лет назад, когда мне было четырнадцать. Через год моя мать снова вышла замуж.

– Дай я сам расскажу, – перебил Диллон. – Вы не сошлись характерами с отчимом?

– Что-то вроде этого. Дядя Данни приезжал на похороны моего отца. Там я его и увидела, и он мне понравился. Когда стало очень тяжело, я ушла из дому и приехала сюда. Он очень обрадовался, написал моей матери, и она согласилась, чтобы я осталась здесь. Была рада избавиться от меня.

В ее словах не было никакой жалости к себе, и Диллон почувствовал к ней нежность.

– Говорят, худа без добра не бывает.

– Я подумала и сообразила, – обратилась она к Диллону. – Если вы двоюродный брат Данни, а я его внучатая племянница, тогда мы кровные родственники, разве не так?

Диллон рассмеялся:

– В какой-то степени.

Казалось, она пришла в восторг. Откинувшись на сиденье, она прошептала:

– Я, Анжела Фахи, родственница величайшего солдата ИРА.

– Есть люди, которые не согласятся с такой оценкой, – сказал Диллон, когда они доехали до деревни и он остановил машину возле трактира.

У деревни был запущенный вид: не больше пятнадцати пришедших в упадок домов, нормандская церковь с башней и большое кладбище. Трактир назывался «Зеленый человек», и даже Диллону пришлось нагнуться, чтобы войти. Потолок был очень низкий, с балками. Пол был сделан из тяжелых каменных плит, истертых годами. Стены выкрашены в белый цвет. Человеку в рубашке с короткими рукавами, стоявшему за стойкой бара, было не меньше восьмидесяти. Он поднял голову, и Анжела спросила:

– Он здесь, господин Дальтон?

– У камина, пьет пиво, – откликнулся старик.

В широком очаге, сложенном из камня, горел огонь. Перед ним стоял стол и деревянная скамья. За столом сидел Данни Фахи и читал газету. Перед ним стоял стакан. Это был человек лет шестидесяти пяти, с неопрятной седеющей бородой, в матерчатой кепке и старом твидовом костюме.

– Я привела человека, который хочет тебя видеть, дядя Данни, – обратилась к нему Анжела.

Он взглянул сначала на нее, потом на Диллона с удивлением на лице:

– Что я могу сделать для вас, сэр? Диллон снял очки.

– Да благословит Бог всех нас, – произнес он с белфастским акцентом, – и особенно тебя, старый подонок.

Фахи побледнел, как мертвец, потрясение было слишком сильным.

– Господи помилуй! Это ты, Син, а я думал, что ты давно сыграл в ящик!

– Как видишь, нет, я здесь, перед тобой. – Диллон достал из бумажника пятифунтовую банкноту и передал ее Анжеле: – Пару виски, предпочтительно ирландского.

Она вернулась к бару. Диллон повернулся. У Данни Фахи были на глазах слезы. Он крепко обнял Диллона.

– Боже мой, Син! Я не могу выразить, как я рад тебя видеть!

Гостиная в доме Фахи была неопрятной и захламленной, со старой мебелью. Диллон сидел на диване, а Фахи растапливал камин. Анжела на кухне готовила еду. Кухня была без дверей, и Диллон видел, как она там суетится.

– Как тебе жилось, Син? – Фахи набил трубку и закурил ее. – Десять лет прошло с тех пор, как ты куролесил в Лондоне. Да, парень, ты заставил британцев призадуматься.

– Я не смог бы это сделать без тебя, Данни.

– Прекрасные деньки! А что случилось потом?

– Европа, Ближний Восток. Я все время был в движении. Много работал для ООП. Даже научился летать.

– Действительно?

Вошла Анжела и поставила на стол тарелки с яичницей, поджаренной с беконом.

– Ешьте, пока не остыло. – Она вернулась с подносом, па котором стояли чайник, молоко, три кружки и тарелка с хлебом и маслом. – Простите, что нет ничего более существенного, но мы не ждали гостей.

– Для меня и это хорошо, – сказал ей Диллон и начал жадно есть.

– Теперь, Син, ты здесь и одет как английский джентльмен. – Фахи повернулся к Анжеле: – Разве я тебе не говорил, что за актер этот человек? Все эти годы до него не смогли дотронуться даже пальцем, ни разу.

Она энергично закивала головой, радостно глядя на Диллона. От возбуждения она изменилась в лице:

– Вы теперь в деле, господин Диллон, я имею в виду ИРА?

– Скорее в аду наступят прохладные дни, чем я стану работать на эту шайку старперов, – заявил Диллон.

– Но ведь ты над чем-то мозгуешь сейчас, Син? сказал Фахи. – Я вижу. Давай выкладывай.

Диллон закурил сигарету.

– Что, если я скажу тебе, что работаю на арабов Данни, на самого Саддама Хусейна?

– Господи, Син, почему бы и нет? Ну, и что он хочет чтобы ты сделал?

– Он жаждет сейчас нанести удар. Что-нибудь и ряда вон выходящее. Америка слишком далеко. Остаются британцы.

– Ничего не может быть лучше, – глаза Фахи заблестели.

– На днях Тэтчер приезжала во Францию для встречи с Миттераном. Я собирался нанести удар на пути к аэродрому. Прекрасно все было подготовлено – тихая проселочная дорога и все такое, но тот, кому я доверился, выдал меня.

– А разве это не всегда так? – буркнул Фахи. – Так что теперь ты ищешь другую мишень? Кто, Син?

– Я думаю о Джоне Мейджоре.

– Новом премьер-министре? – спросила Анжела с трепетом. – Вы не осмелитесь.

– Конечно, осмелится! Почему бы и нет? Ребята почти достали все это проклятое британское правительство в Брайтоне, – ответил ей Фахи. – Продолжай, Син. В чем твой план?

– У меня его нет, Данни, вот в чем дело. Но за это столько заплатят, что ты и представить себе не можешь.

– Это тоже довод в пользу того, чтобы добиться успеха. Так что, ты пришел к дяде Данни за помощью? – Фахи подошел к буфету и вернулся с бутылкой виски «Бушмиллз» и двумя стаканами. Наполнив их, он обратился к Диллону: – Есть у тебя какая-нибудь идея?

– Нет еще, Данни. Ты все еще работаешь для ИРА?

– Я в глубоком подполье. Это был приказ из Белфаста, причем так много лет тому назад, что я уже забыл когда. С тех пор – ни одного известия. Мне все надоело до чертиков, и я поселился здесь. Меня это устраивает: природа, здешние люди… Они никуда не лезут. Я устроился неплохо, занимаюсь ремонтом сельскохозяйственных машин и ухаживаю за овцами. Мы счастливы здесь, Анжела и я.