Когда дверь захлопнулась, Арон сказал:

– Мы его потеряли.

– Вовсе нет, – ответил Макеев. – Он странный тип, поверь мне. – Он повернулся к Рашиду: – Телефон?

– Да, полковник.

– Хорошо. Ступай за ним. Прилипни к нему, как пластырь. Когда он сядет, позвони мне. Мы будем на авеню Виктора Гюго.

Рашид молча вышел. Арон достал бумажник, извлек купюру в тысячу франков и положил ее на стойку бара. Обратившись к совершенно ошарашенному бармену, он сказал:

– Мы очень признательны, – повернулся и вышел вслед за Макеевым.

Усевшись за руль черного «мерседеса», он сказал русскому:

– Он не колебался ни секунды!

– Син Диллон – удивительный человек, – произнес Макеев, когда они тронулись. – Первый раз он взялся за оружие в ИРА[1] в тысяча девятьсот семьдесят первом году. Двадцать лет, Мишель, двадцать лет! И за все эти годы он ни разу не познакомился с тюремной камерой. Он был замешан в деле Маунтбаттена и стал слишком «горячим орешком» для своего собственного народа, поэтому перебрался в Европу. Как я говорил вам, он работал для всех: для Организации освобождения Палестины, «Красных бригад» в Германии, Национального движения басков, ЕТА.[2] Он убил для них испанского генерала.

– И для КГБ?

– Конечно. Он работал на нас много раз. Мы всегда используем лучших исполнителей, а Син Диллон именно такой. Он говорит на английском и ирландском (но не таком, который вызывает ваше раздражение), свободно владеет французским и немецким, прилично арабским, итальянским и русским.

– И никому не удалось поймать его за двадцать лет! Разве может кто-то быть настолько везучим?

– Дело в том, что он обладает удивительным даром артиста, друг мой. Вы можете назвать его гениальным. Когда он был еще мальчиком, отец забрал его из Белфаста в Лондон, где он получил стипендию для учебы в Королевской академии драматического искусства. Он даже работал в Национальном театре, когда ему было девятнадцать или двадцать лет. Я не встречал никого, кто мог бы так изменять свой внутренний и внешний облик с помощью поведения и жестов. Гримом он пользуется очень редко, хотя надо признать, что делает это мастерски, когда захочет. Он легенда, о которой службы безопасности большинства стран предпочитают молчать, потому что не могут описать его и не знают, кого ищут.

– А что же англичане? В конце концов, они должны быть экспертами в том, что касается ИРА.

– И они бессильны. Повторяю, он ни разу не попался, ни разу. В отличие от многих друзей по ИРА, он никогда не искал популярности в средствах массовой информации. Я сомневаюсь, чтобы где-то вообще попадалась его фотография, за исключением любительских снимков в детстве.

– А когда он был артистом?

– Возможно, но это ведь было двадцать лет назад, Мишель.

– И вы думаете, он может взяться за это дело, если я предложу ему достаточно денег?

– Нет, одних денег этому человеку никогда не было достаточно. Для Диллона важнее всего сама работа. Как лучше объяснить вам… Для него важно, насколько интересно дело. Он человек, для которого важна сама игра. То, что мы ему предлагаем, новая роль. Скажем, театр на улице. Но все же театр. – Он улыбнулся, когда «мерседес» влился в поток машин, двигающихся вокруг Триумфальной арки. – Давай подождем и посмотрим. Подождем звонка от Рашида.

В это время капитан Али Рашид находился возле Сены, в конце небольшой пристани. По-прежнему шел очень сильный дождь вперемешку с мокрым снегом. У собора Парижской Богоматери горели прожекторы, создавая иллюзию серебряной вуали. Он видел, как Диллон прошел по узкому молу до здания на сваях, подождал, пока он войдет, и последовал за ним.

Сооружение было довольно старым, построенным из бревен, барж и лодок. Вывеска над дверью гласила: «Черный кот». Он осторожно заглянул в окно. Внутри был бар и несколько столов, как в любом кафе. Единственным отличием было то, что здесь кормили. На табуретке у стены сидел человек и играл на аккордеоне. Обычное парижское кафе… Диллон стоял у стойки бара и разговаривал с молодой женщиной.

Рашид повернул обратно, дошел до конца мола, прислонился к перилам под крышей небольшой террасы и набрал на своем радиотелефоне номер дома Арона на авеню Виктора Гюго.

Раздался легкий щелчок взводимого курка, и Диллон больно ткнул стволом вальтера в правое ухо Рашида.

– Ну а теперь, приятель, несколько вопросов, – прошипел он. – Кто ты?

– Меня зовут Рашид, – ответил молодой человек. – Али Рашид.

– А что ты из себя представляешь? Организация освобождения Палестины?

– Нет, мсье Диллон. Я капитан иракской армии, мне поручено охранять господина Арона.

– А Макеев и КГБ?

– Скажем так: он на нашей стороне.

– По тому, как идут дела в Персидском заливе, вам действительно нужен кто-нибудь на вашей стороне, старина.

В этот момент Рашиду ответили по телефону.

– Разговаривай спокойно! – приказал Диллон. Макеев спросил:

– Рашид, где он?

– Прямо тут, около кафе на реке, недалеко от собора Парижской Богоматери, – сообщил Рашид, – а дуло его вальтера в моем ухе.

– Дай мне его, – приказал Макеев.

Рашид передал телефон Диллону, который сказал:

– Ну что теперь скажешь, старый педераст?

– Миллион, Син. Фунтов, если ты предпочитаешь эту валюту.

– И что я должен буду делать за такие деньги?

– Дело, какое выпадает раз в жизни. Пускай Рашид привезет тебя сюда, и мы все обсудим.

– Так не пойдет, – сказал Диллон. – Я думаю, будет лучше, если ты заведешь тачку, приедешь сюда и заберешь нас сам.

– Ладно, – согласился Макеев, – где ты?

– На левом берегу, напротив собора. Маленький трактир на молу под названием «Черный кот». Мы будем ждать. – Он опустил вальтер в карман и передал телефон Рашиду. Тот спросил:

– Значит, он приедет?

– Конечно, приедет. – Диллон улыбнулся. – А теперь мы пойдем внутрь и выпьем по стаканчику в тишине.

В гостиной на первом этаже дома на авеню Виктора Гюго с видом на Булонский лес Жозеф Макеев положил телефон и подошел к кушетке, на которой лежало его пальто.

– Это был Рашид? – спросил Арон.

– Да. Он сейчас с Диллоном в одном местечке на берегу реки. Я еду за ними.

– Я поеду с вами.

Макеев натянул на себя пальто.

– Нет необходимости, Мишель. Вы останетесь на связи. Мы не задержимся.

Он вышел. Арон взял сигарету из серебряной шкатулки и закурил, потом включил телевизор. Шли новости. Прямой репортаж из Багдада показывал, как истребители-бомбардировщики британских Королевских ВВС бомбят на небольшой высоте. Это сильно разозлило Арона. Он выключил телевизор, налил себе коньяку и сел у окна.

Мишелю Арону было сорок лет, и он был удивительным человеком – по любым меркам. Родился в Багдаде. Его мать была француженкой, отец – военным офицером Ирака. Бабушка по материнской линии была американкой. От нее его мать унаследовала десять миллионов долларов и несколько нефтяных вышек в Техасе.

Мать умерла в год, когда Арон окончил Гарвардский университет, оставив сыну все, что имела, так как его отец, ушедший в отставку в чине генерала иракской армии, был счастлив провести свои последние годы в старинном семейном доме в Багдаде среди своих книг.

Подобно большинству крупных бизнесменов, у Арона не было академического образования. Он не знал ничего ни о финансовом планировании, ни об управлении бизнесом. Он частенько повторял: «Когда мне нужен новый бухгалтер, я покупаю нового бухгалтера».

Дружба Арона с Саддамом Хусейном была естественным следствием того факта, что иракского президента поддержал в его первые дни вступления в политику отец Арона, бывший важным членом партии баптистов. Это обстоятельство дало Арону привилегированные позиции в разработке нефтяных залежей страны, принесло ему неисчислимые богатства.

«После первого миллиарда вы перестаете считать деньги» – это была его любимая поговорка. А теперь он оказался перед катастрофой. Не только обещанные богатства кувейтских нефтяных залежей уплывали у него из рук, но и та часть имущества, которая находилась в Ираке, могла быть потеряна в результате массированных воздушных налетов коалиции, которым подвергали его страну с 17 января.