Краб чуть зубы себе не сломал, так сцепил челюсти.

Его дело. Пусть попсихует немного. Никто ему не навязывался в попутчики. Чем больше он психует, тем больше вероятность того, что он допустит ошибку.

Если честно, Саша Гаврилин, то шанс у тебя все равно получается маленький. Одноклеточный. Без микроскопа не разглядишь.

Может, не стоило вести себя так? Гаврилин перешел на хамский тон автоматически, когда понял, что все равно придется ехать и отвечать на вопросы. Так или иначе.

А так ему удалось отвоевать хоть несколько минут вольного состояния. Он не пленный пока, а всего лишь попутчик. А это значит, что он свободно может общаться с…

Краб в качестве собеседника отпадает сразу. Не то у него настроение. Никита Колунов. Симпатичный болтливый парень. Герой войны. И, кстати, в отличие от Краба не запсиховал там в коридоре.

Чем не собеседник?

– Ты хоть Ленку успел трахнуть?

– Не успел. На самом интересном месте нас и прервали.

– Так тебе и надо. У меня из-за твоего коньяка в голове черт знает что творится, и рана как огнем горит.

Клоун засмеялся:

– Коньяк, между прочим, фирменный был. Классный был коньячок.

– Ну да, а ты его стаканами…

– Так ведь торопился.

Торопился он, подумал Гаврилин, поглаживая бок, который болел немилосердно.

– Теперь опять придется коньяк покупать.

– Это зачем?

– А когда вы найдете того, с кем меня спутали. Опять придется его спаивать.

– Не придется, – внезапно сказал Краб, не оборачиваясь, – ты все и расскажешь.

– Опять начал? – с угрозой в голосе спросил Гаврилин, – я не с тобой буду разговаривать а с твоим хозяином.

– С Хозяином? – переспросил Краб.

– С хозяином. У таких бульдогов как ты, всегда есть хозяин.

Краб промолчал. Тяжело, с надрывом, но промолчал. Он может себе позволить промолчать, подумал Гаврилин. Немного потерпеть. А потом уже разобраться с наглым типом по фамилии Гаврилин.

– Чего ж ты к телефону бежал, раненый? – спросил Клоун.

– А не хрен было мой сотовый раздалбывать! Кулибин!

– И кому же ты собирался звонить?

– Пацанам своим.

– Это еще с чего?

– А ты вот на его рожу внимательно смотрел? – Гаврилин ткнул пальцем в сторону Краба, – у нас в части, когда я служил, прапорщик был. Фамилия очень подходящая – Лопата. Вот такое же личико. Ночью встретишь, всю мелочь из карманов отдашь.

Прапорщика он мне точно не забудет, подумал Гаврилин. Не забудет. Припомнит.

Машину тряхнуло, и Гаврилин тихо взвыл, вцепившись в бок.

– Тебя когда в армии ранило, очень больно было? – отдышавшись спросил Гаврилин у Клоуна.

– По разному.

– Военная тайна?

– Нет, просто не все помню.

Загрустил что-то Клоун. Слишком быстро он переходит от состояния веселья к унынию. Гаврилин погладил свою рану. Спокойно, милая, сейчас мы поковыряемся в чужой душевной ране.

– Так тебя что, еще и контузило?

– Тебя никогда не таскали на плече? И чтобы в тебе было восемнадцать дырок? Не таскали?

– Не довелось.

– Твое счастье. Меня парень один нес двое суток. Сорок восемь часов. Сколько раз я сознание терял, сколько в себя приходил – никто не знает.

Сволочь ты, все-таки, Гаврилин. Редкостная, изощренная сволочь. Ведь видишь же, что тяжело человеку… А мне легко, оборвал себя Гаврилин.

– Так это ты ему задолжал?

– Ему.

– А что за парень?

– Я толком и не знаю. Был у нас один лунатик. Ходил в одиночку, почти ни с кем не общался. На меня наткнулся случайно, когда шел на задание. В результате меня вынес, а задание не выполнил.

– Это ты у высшего начальства узнал?

– Это он мне при встрече рассказал, когда я уже выздоровел.

– Выпили, небось, поговорили? – Гаврилин сказал это безразлично, но в душе что-то заклубилось, как легкий туман над водой. Это было бы слишком большим совпадением. Слишком большим. Но в одиночку в Афгане на задания ходило не так уж много народу…

– А вот угадай, какой у нас получился разговор через пару месяцев. Он, оказывается, потом тоже пулю подцепил и попал в тот же госпиталь.

– Хватит болтать, – вмешался Краб, – приехали.

Машина затормозила, из темноты в свет фар вынырнул человек, заглянул в машину, что-то сказал негромко, потом отступил в сторону и махнул правой рукой, придерживая левой автомат.

Машина въехала во двор усадьбы. Такие Гаврилин видел только в кино. Дворянское гнездо, с колоннами, фонтаном перед фасадом. Ничего себе, подумал Гаврилин.

Машина остановилась не у двухэтажного здания, а у отдельно стоящего между высоченными деревьями домика.

Краб открыл дверцу и вышел из машины. Клоун открыл свою дверцу.

– Хочешь, скажу, как прошла ваша встреча? – тихо спросил Гаврилин у Клоуна.

– Как?

Гаврилин ни чем не рисковал. Ошибиться – Клоун только усмехнется. А вот угадать… Как мог Палач отреагировать на человека, из-за которого не смог выполнить приказ?

– Он попытался пройти мимо тебя, как мимо пустого места. А когда ты заговорил с ним, он тебя просто слегка вырубил. С брезгливым выражением лица. Так?

Клоун обернулся к Гаврилину:

– Так.

– А потом, – Гаврилин лихорадочно прокручивал в голове биографию Палача.

Через месяц после его второго посещения госпиталя, Палач был переведен на нелегальное положение. Для всех он не вернулся с очередного задания.

– Через месяц он погиб, тот парень. Точно?

– Откуда ты знаешь?

– И звали его… – Гаврилин решил играть ва-банк, – … звали его Слава.

– Откуда ты это знаешь? Откуда? – Клоун вцепился в плечо Гаврилина.

– А я был с ним знаком, – Гаврилин оттолкнул руку Клоуна, – уже после его смерти.

– Уснули вы там? – спросил снаружи Краб.

– Сейчас, – ответил Клоун и тихо спросил у Гаврилина, – Он жив?

– Был жив.

– Когда?

– Когда мы с ним вместе были в ресторане «Старая крепость».

Хозяин не спал. Он вообще последние пять лет спал мало. Бессонница. Врач предлагал снотворное, но химию Хозяин не признавал. Валериана – самое сильное успокаивающее средство, которое он себе позволял.

Иногда Хозяин с усмешкой смотрел на свое отражение в зеркале. Старый. Все лицо словно изрезано морщинами. Глубокими, словно шрамы от ножа. Даже старого следа от финки почти не видно. Жизнь – она писарь покруче, чем ростовский блатной.

Ночь для Хозяина мало отличалась от дня. Просто становилось темно за окном, и внучки отправлялись спать. Из всех радостей жизни Хозяину остались только три смешливые девчонки-погодки. Вера, Надежда и Любовь.

Поначалу он был против этих имен. Слишком это все было похоже на воровскую романтику. Хозяин ни как не отреагировал на имя первой внучки, но когда сын сообщил, что вторую дочь решил назвать Надей, Хозяин закрылся с сыном в кабинете и долго разговаривал. Он не хотел, чтобы на его семью падала хоть какая-нибудь тень прошлого.

Не за тем он сына вытолкал наверх, чтобы из того лезли воровские замашки. У сына будет другая жизнь. И у внучек.

А у него, у Хозяина, жизни скоро не будет вообще.

Первую свою ходку в зону Хозяин по молодости перенес тяжело. Знал, что это нужно, знал, что без этого не будет авторитета, но ограда его душила. Он голодным волчьим взглядом смотрел сквозь «колючку» и ушел бы в бега, если бы не старый вор, державший «зону».

Хозяина остановили в самый последний момент, для острастки сломали пару ребер, а потом Каленый долго вправлял молодому мозги.

– Воля не там, – сказал он, махнув рукой в сторону забора, – воля вот тут.

Вор постучал узловатым пальцем по груди.

– Пока она у тебя там, никто у тебя ее не отберет. И «зона» – тоже там. И от нее ты тоже никуда не денешься. Бегай – не бегай… Ни перед кем не гнись, закон помни, слово держи.

Хозяин это запомнил. Но понял все это только к старости. За пределы усадьбы он уже давно не выходил. Он прожил долгую жизнь, и вот теперь снова жил в зоне. И конвоирами у него были старое тело и страх.