— Мне вернул его тот же человек, который его отнял. Это было после смерти матери, когда ты запил. Помнишь, однажды утром ты нашел на поляне кровавые следы, а в лесу — мелкую могилу с двумя трупами? Тогда ты подумал, что сам убил их, напившись пьяным, но вспомнить ничего не мог. Ты спрашивал Криллу и меня, а мы сказали, что не знаем. Мы и правда не знали. Это сделал твой друг, Дардалион. Эти люди пришли, чтобы схватить нас, а возможно, и убить, ибо мы обладали Даром. Дардалион застрелил их из твоего арбалета.

— А ведь он клялся, что никогда больше не будет убивать, — прошептал Нездешний.

— У него не было выбора. Ты лежал пьяный, ничего не сознавая, а в твоем оружии заключалось столько смерти и насилия, что он не устоял. — Нездешний понурил голову, не желая больше слушать, однако не остановил ее. — Он запер наш Дар и убрал память о демонах и о человеке, желавшем завладеть нашими душами. Он сделал это, чтобы защитить нас.

— Но теперь ты все вспомнила?

— Да.

— Я старался, как мог, Мириэль… Не читай мои мысли, не входи в мою жизнь.

— Поздно.

Он кивнул и встал.

— Что ж… Постарайся тогда не слишком меня презирать.

— Ох, отец! — воскликнула она, обнимая его. — Разве могу я тебя презирать? Я люблю тебя, всегда любила.

Он испытал великое облегчение и, закрыв глаза, прижал ее к себе.

— Я хотел, чтобы вы с Криллой были счастливы. Хотел, чтобы вам хорошо жилось.

— Мне хорошо жилось, и я была счастлива. — Она с улыбкой погладила его по щеке. — Я собрала котомки — мы можем идти. — Она прикрыла глаза. — Белаш уже нашел лошадей и скоро будет здесь.

Он взял ее за плечи и снова привлек к себе.

— Ты могла бы уйти на юг с Ангелом. У меня есть деньги в Дренане.

— Нет. Я тебе еще пригожусь.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое.

— Все мы когда-нибудь умрем, отец. И дело тут не только в распре между тобой и Карнаком, а в чем-то гораздо большем. Мне кажется, так было с самого начала.

— Тогда — в чем же?

— Не знаю еще, но это не Карнак послал к тебе Черных Братьев. В уме последнего рыцаря, убитого мной, я увидела образ человека с гладко прилизанными черными волосами, раскосыми глазами, в длинных одеждах густо-пурпурного цвета. Это он послал их сюда. И этот же человек когда-то натравил демонов на нас с Криллой.

— Откуда приехали эти рыцари?

— Из Дрос-Дельноха, а перед этим из Гульготира.

— Стало быть, там мы и найдем ответ на все вопросы.

— Да, — с грустью подтвердила она.

Ангел смотрел, как Белаш ведет пятерых лошадей через поляну, и думал: “Мерзкий дикарь”. Все в надире было ему противно: раскосые бездушные глаза, жестокий рот, варварский способ убивать. У Ангела мурашки по коже ползли от всего этого. Он взглянул на далекие северные горы. Там, за ними, надиры кишат точно вши, всю свою короткую жизнь воюя друг с дружкой. У них не было еще ни единого поэта, ни единого художника или ваятеля. Не было и не будет! Дикий, злобный народ.

— Он здорово орудует ножом, — заметил Сента.

— Надирский ублюдок, — буркнул Ангел.

— Разве твоя первая жена не была наполовину надирка?

— Нет! — рявкнул Ангел. — Она была чиадзе, а это совсем другое дело. Надиры — не люди, а дьяволы, все до единого.

— Но славные бойцы при этом.

— Поговорим лучше о другом.

— Ладно, — хмыкнул Сента. — Откуда ты узнал, что они приближаются? Не зря же ты пошел в хижину за мечом.

Хмурое лицо Ангела осветилось улыбкой.

— Учуял лошадиный навоз — ветер-то дул с юга. Ну и подумал: может, это новая шайка убийц? Хотел бы я, чтобы так и оказалось. Ядра Шемака, ну и напугался же я, когда они напустили на нас свою порчу. До сих пор еще не очухался. Стою и пошевелиться не могу, а он идет на меня с мечом… — Он содрогнулся. — Словно в страшном сне.

— Да, не хотелось бы мне вновь испытать такое. Нездешний говорит, это Черные Братья. Я думал, во время Вагрийской войны их всех перебили.

Ангел оглядел тела рыцарей.

— Стало быть, не всех.

— Что ты о них знаешь?

— Очень мало. Ходят легенды о чародее, который основал этот орден, но я не помню ни его имени, ни с чего все это началось. Было это, кажется, в Венгрии — а может, еще дальше к востоку. Одно время их звали Кровавыми Рыцарями из-за их жертвоприношений — а может, Багровыми.

— Ладно, Ангел. Я вижу, ты и впрямь знаешь очень мало.

— Никогда не был особым знатоком истории.

— Это Кровавые Рыцари, — сказал, подойдя к ним, Белаш. — Их первые храмы возникли в Чиадзе триста лет назад, и основал их мудрец по имени Цзи Цзен. Они обрели большую власть и хотели свергнуть тогдашнего императора. Цзи Цзена после множества битв взяли в плен и посадили на золотой кол. Но орден не погиб, а распространился на запад. Вагрийский полководец Каэм использовал рыцарей при осаде Пурдола. Теперь они вновь возродились в Готире под началом мудреца Цу Чао.

— Ты хорошо осведомлен, — сказал Сента.

— Один из них убил моего отца.

— Как видно, они не только зло творят, — вставил Ангел.

Белаш замер, впившись в его лицо темными глазами. Потом медленно кивнул и отошел прочь.

— Зря ты так, — упрекнул Сента.

— Он мне не по нутру.

— Это не оправдывает дурных манер, Ангел. Оскорблять можно живых, но не мертвых.

— Что думал, то и сказал, — буркнул Ангел, — однако он знал, что Сента прав, и во рту у него после сказанного остался скверный вкус.

— За что ты их так ненавидишь?

— Я видел, на что они способны. Было это милях в шестидесяти к северу от Дельнохского перевала. Мы с отцом ехали из Намиба и увидели с холмов, как надиры атакуют какой-то караван. Никогда этого не забуду. Пытки продолжались далеко за полночь. Мы сумели уйти, но крики жертв долго преследовали нас. Они и до сих пор меня преследуют.

— Я жил некоторое время в Гульготире, — сказал Сента. — У меня там родственники, и мы часто ездили на охоту. Однажды в разгар лета мы заметили трех надирских мальчиков, идущих по берегу ручья. Главный егерь крикнул что-то, всадники пустили коней вскачь, и двух мальчиков закололи копьями на месте. Третий бросился бежать. Он был весь изранен, но еще держался на ногах. Наконец он упал, и тогда охотники, благородные готирские дворяне, сошли с коней и порубили его на куски, а уши отрезали в качестве трофея.

— И какова же мораль твоей истории?

— Варварство порождает варварство.

— Это какая-то новомодная проповедь?

— Право же, Ангел, ты нынче в очень дурном настроении. Я лучше оставлю тебя — наслаждайся им в одиночестве.

Ангел промолчал, и Септа ушел в хижину. Скоро они отправятся на север, в страну надиров. Во рту у Ангела пересохло, и в животе пекло от страха.

Экодас любил лес, любил мирное сообщество величественных деревьев, устилающий землю зеленый ковер и дышащую вечностью безмятежность. Когда мир был молод и земля еще не остыла, первые деревья уже зародились здесь — а их потомки стоят до сих пор, наблюдая с высоты за жалкими, короткими людскими жизнями.

Молодой священник в порядком загрязнившихся белых одеждах приложил ладонь к коре векового дуба и закрыл глаза. У дерева не было сердца, однако под корой бился пульс — сок струился по жилам, давая рост новым побегам.

Здесь Экодас испытывал покой.

Он двинулся дальше, открытый звукам леса — поздним песням птиц, суете мелких зверюшек в подлеске. Где-то рядом стучало сердце лисы, и от шерсти старого барсука пахло мускусом. Экодас с улыбкой остановился: лиса и барсук лежали в одной берлоге.

Ухнула сова, и Экодас посмотрел вверх. Начинало смеркаться — солнце садилось в море там, на западе.

Экодас повернул и по длинному склону стал подниматься к храму. Ему вспомнились дискуссии, и он вздохнул, сожалея, что по слабости предал свои убеждения. В глубине души он знал, что и сам Дардалион не уверен в правильности избранного ими пути. Настоятель сам почти хотел бы освободиться от судьбы, которую так давно задумал осуществить. Почти хотел бы.