– Прошу вас, батюшка, – снова обратилась к гостю хозяйка. – Пройдите в гостиную. Айюэ только что с постели. Причесывается. Она вас вчера целый день прождала. Нынче ей что-то нездоровиться, вот и пролежала.

Симэнь прошел через внутренние покои в гостиную. Утопающее в зелени окно было чуть-чуть приоткрыто, низко свисали теплые пологи. На полу в начищенной до блеску большой медной жаровне горел уголь. Симэнь спустился в стоявшее посреди комнаты кресло.

Первой появилась Чжэн Айсян. Поклонившись гостю, она подала чай. За ней вошла и Айюэ. Ее волосы держали отороченный каланом ободок в виде спящего кролика, украшенная ханчжоуской бирюзою и цветами зимней сливы шелковая сетка, а также золотые и серебряные шпильки. Прическа ее напоминала окутанную туманною дымкой черную тучу. Напудренные ланиты нежно розовели. Она казалась хрупким изваянием, благоуханным, как цветок. На ней были белая шелковая накидка, зеленая парчовая безрукавка и широкая в крапинку юбка, из-под которой выглядывали малюсенькие лотосовые лепестки-ножки. Ее тонкие брови походили на серпик едва родившегося молодого месяца, так изящно они были изогнуты. Это была спустившаяся в мир смертных фея с вершин Лофу, оказавшаяся среди людей богиня с Уских гор[5].

Айюэ с улыбкой приблизилась к Симэню и поклонилась.

– В тот раз я так поздно вернулась, – проговорила она. – Гости задержались, потом матушка Старшая угощала. Никак не хотела отпускать. Только в третью ночную стражу до дому добралась.

– Ишь ты говорунья какая! А вы с Ли Гуйцзе здорово тогда Попрошайку Ина в оборот взяли! Под орех разделали.

– А он, урод, чего из себя строит?! – оправдывалась певица. – Еще на пиру с поганым языком вылезает. Думал нас унизить? Рябой Чжу в тот раз тоже лишнего хватил. Подговаривался меня провожать. Что, говорю, у батюшки фонаря, что ли, не найдется? Куда напрашивается! Лучше, говорю, вон в помойную яму садись, а то оттуда вони что-то не слышно.

– А Хун Четвертая говорила, будто Рябой Вана Третьего подговорил пригласить Жун Цзяоэр[6] с Большой улицы.

– Да, у Жун Цзяоэр переночевал ночку, «воскурил благовонную свечу» и тю-тю – к Цинь Юйчжи вернулся. – Айюэ помолчала немного и продолжала: – Вам не холодно, батюшка? Пройдем в спальню.

Симэнь проследовал в спальню, где снял соболью шубу и подсел рядом с Айюэ к горящей жаровне. Расстилавшийся по спальне аромат так и бил в нос.

Вошла служанка и принялась собирать на стол. Появились четыре блюда тонко приготовленных закусок и три блюдца с имбирем. Немного погодя она внесла три чашки пирожков, начиненных мясом с молодой капустой и душистым луком, и с вершок величиною пельмени.

За компанию с Симэнем сели обе сестры. Перед каждой стояло блюдце с едой. Айюэ хотела было подложить гостю из своего блюдца, но он остановил ее.

– Нет, нет, мне хватит, – говорил он. – Я только что из шелковой лавки. С шурином закусили немного. Тебя повидать захотелось, вот и надумал заехать, а тут снег пошел, пришлось слугу за шубой посылать.

– Вы, батюшка, вчера обещали, я целый день прождала, – говорила Айюэ. – Не думала, что вы нынче пожалуете.

– Не мог я вчера, – пояснял Симэнь, – Гостей принимал.

– Я вас вот о чем хотела попросить, батюшка, – начала Айюэ. – Не могли бы вы купить мне соболью шкурку, а? Мне горжетку хочется сделать.

– Почему ж не могу? – отозвался Симэнь. – У меня приказчик только что привез из Ляодуна десяток отличных собольих шкурок. У матушек тоже нет горжеток. Буду им заказывать, тогда и тебе сделаю.

– Вы одну Айюэ признаете, а мне не поднесете? – спросила Айсян.

– Обеим подарю.

Сестры тотчас же поднялись с места и поклонами благодарили гостя.

– Только Гуйцзе с Иньэр чтоб ни слова! – наказал Симэнь.

– Ясное дело, – сказала Айюэ. – А Ли Гуйцзе, как узнала, что вы Иньэр звали, интересовалась, когда я домой воротилась. Я скрывать не стала. Батюшка, говорю, господина Чжоу приглашал, и мы вчетвером целый день пели. А тебя, говорю, батюшка оттого звать не решился, что среди гостей был и Ван Третий. Нынче же родных и друзей приглашает, потому и тебя позвал. Она ни слова мне в ответ.

– Ты ей верно объяснила, – заметил Симэнь. – Я ведь и Ли Мина не звал. Дядя Ин меня упросил. А когда день рождения матушки Третьей справляли, Гуйцзе с подарками пришла, прощения у меня просила. Не заступись за нее матушки, я бы с ней не стал мириться. И все-таки я оставил Иньэр одну. Это чтобы знала.

– Матушка Третья рождение справляла? – спросила удивленная певица. – А я и не знала. Ничего не послала.

– Вот погоди, батюшка Юнь будет пир устраивать, тогда с Иньэр приходите.

– Обязательно придем, только скажите, – отозвалась Айюэ.

Немного погодя служанка убрала со стола. Айюэ достала полированную деревянную шкатулку и высыпала из нее тридцать две фишки слоновой кости. Симэнь и Айюэ расположились на разостланном на кане ковре. За их игрою наблюдала подсевшая сбоку Айсян.

А на дворе носимые ветром кружились, словно в пляске, грушевые лепестки-снежинки и опускались стаями на землю.

Только взгляните :

Во мгле порхая, на коньке резном заблудшие покой, наконец, обретали. Мгновение ока – и опять запорошили «осиные усы»[7]. В воздухе кружатся – точно нефритового дракона чешуя. Белого аиста пух нежно на землю садится. Похоже, крабы по песку едва ползут. Кажется, нарочно разбросали у крыльца рукою щедрою целые груды нефрита.

Да,

Они немного поиграли в кости, и на столе появилось вино. На блюдах горою лежали фрукты и редкостные яства. Из чашек исходил аромат плиточного чая с драконовой печатью[8], в янтарных кубках пенилось вино. Лились песни и романсы, смеялись алые уста. Айсян и Айюэ по очереди угощали гостя. Потом, как и полагается, подтянули вереницу колков, перекинули через плечо шелковый шнур инструментов и, ударив по струнам в лад, запели из цикла на мотив «Синяя куртка»:

На мотив «Милого браню»:

На мотив «Встречали барабанным боем»: