Лемфада помолчал, ежась от утреннего бриза, и наконец сказал:

— Но если Самильданах думает, что делает все для блага государства, зачем ему помогать Элодану, которого он должен считать изменником?

— На это я ответить не могу, Лемфада, но есть у меня одна надежда. Самильданах был лучшим из людей — справедливым, благородным и сострадательным. Такие люди во все времена составляют цвет рыцарства. Я не верю, чтобы амбрия при всей своей темной силе могла загубить такую душу. Помощь, оказанная им Элодану, внушает мне надежду, что некая сокровенная его часть пытается выстроить стену заново.

— Быть может, он тогда не станет драться с Элоданом?

— Нет, драться он будет — и вложит в это всю свою силу и мастерство.

— И Элодан умрет.

— Ты говорил мне, что видел будущее, Лемфада. Ты должен знать, чем закончится их бой.

— Если бы это было так просто, Гвидион. Бывая в Золотом, я вижу множество будущих — они мелькают, как рябь на быстрой реке, но которое из них сбудется?

— Есть ли среди них такие, где Элодан побеждает?

— Нет — но с новой рукой я его тоже ни разу не видел. И не видел, как возвращаю ему руку.

— А не хотел бы ты подняться в Золотой сейчас?

— Нет. Я не могу… не стану. Подожду до утра.

— Утро уже наступило, — сказал Гвидион, показывая на красные блики зари над горами.

Красные рыцари — Эдрин, Кантарей, Жоанин, Кериста и Бодарх — вошли в шатер Самильданаха и расселись вокруг него.

— Тебе привели девушку, Самильданах, — сказал Кериста. — Юную и полную жизни.

— Пусть она такой и останется. Я не нуждаюсь в пище.

— Хорошо ли ты подумал, магистр? — почтительно спросил Эдрин.

— По-твоему, мне нужна помощь, чтобы убить калеку?

— Дело не в этом, Самильданах, но ты ведешь себя… странно. Это напоминает нам поведение нашего брата Карбри. И мы боимся за тебя.

— В этом бою мне будет сопутствовать сила ваших душ.

— Здоров ли ты? — с беспокойством вмешался Жоанин. — Ты стал сам не свой с тех пор, как вернулся от короля.

— Не свой? Да, Жоанин, ты прав. Мне кажется, нам всем следует вернуться в Вир. Как только Элодан умрет и с мятежниками будет покончено, мы отправимся домой. А теперь мне нужна ваша сила.

Рыцари склонили головы, и Самильданах ощутил, как входят в его тело их души. Когда-то это слияние вызывало в нем множество чувств, но теперь он чувствовал только голую силу. Выйдя из шатра, он взглянул на восходящее солнце и оглянулся на тихие, неподвижные фигуры. Их жизнь теперь зависела от его мастерства.

На той стороне долины Лемфада присоединился к Лло, Эррину, Убадаю и Мананнану.

— Благодарю тебя за свершенное чудо, — сказал Элодан. — Если я и умру сегодня, то целым, а не калекой.

— Я рад за тебя, — смущенно ответил Лемфада. — И надеюсь, что поступил правильно.

— Почему ты в этом сомневаешься? — спросил Мананнан. — Теперь у нас появилась надежда победить демона.

Лемфада хотел сказать что-то, но не нашел слов.

— Скажи, Мананнан, что Самильданах сейчас делает? — спросил Лло.

— Он готовится, чтобы выйти на поле от лица всего ордена. Это мистический обряд, — пояснил Мананнан, видя непонимающие взгляды. — Каждый из рыцарей отдает ему свою душу, свою силу, свою веру — самую суть себя. Если он погибнет, они умрут вместе с ним.

— И это сделает его сильнее? — продолжал спрашивать Лло.

— Разумеется.

— Почему бы и нам тогда не сделать то же самое? — предложил Эррин.

— Вы этого не умеете, и у меня нет времени учить вас — на это нужны годы, — ответил Мананнан.

— Я могу помочь вам в этом, — тихо сказал Лемфада, — но риск очень велик.

— Ничего. Сделай это, — произнес Мананнан.

— Нет! — воскликнул Элодан. — Я не могу взять на себя такое бремя. Подвергать опасности свою жизнь — одно дело, но знать, что неудача будет стоить жизни вам всем? Нет, я не согласен.

— Я не герой, — сказал Эррин, — но тут речь идет о чем-то большем, чем жизни пяти человек. Если мы способны прибавить тебе сил, нужно это сделать.

Элодан обвел глазами своих рыцарей.

— Только если все согласятся, — сказал он, задержав взгляд на Убадае. — Что скажешь ты, друг? Ты всегда молчишь, когда мы собираемся вместе. Но когда Эррин повел свой отряд во вражеский лагерь, ты заявил, что поедешь вместе с ним, и настоял на своем. Ты никогда не избегал опасности, и я хотел бы услышать твое мнение.

— Если я скажу нет, значит нет? — ухмыльнулся Убадай.

— Так и будет, — подтвердил Элодан.

— Ты хочешь этого? — спросил номад, повернувшись к Эррину.

— Да.

— И ты тоже? — спросил Убадай у Лло.

— Не знаю, могу ли я дать кому-то силу, — пожал плечами тот, — но я согласен.

— Вы все безумные, — сказал номад, — но я такой же, безумный и очень злой. Убьем этого сукина сына сообща.

Лемфада вошел в их круг и сел на землю.

— Возьмитесь все за руки, — сказал он, — закройте глаза и представляйте себе Элодана. — Дух Лемфады вылетел из тела и замкнул круг золотой сферой. Остановившись на Мананнане, он перешел затем к Лло, к Эррину и наконец к Убадаю.

Элодан стал чувствовать приток их сил. От Мананнана шла уверенность, граничащая с высокомерием, гордость воина, никем еще непобежденного; и Элодан, сам испытавший горечь поражения и преодолевший ее, принял его силу в свою душу. Лло подарил ему бесконечное терпение простого человека, не имеющего от рождения никаких богатств и привилегий, но стойко встречающего все опасности нынешних тяжких времен. Лло был точно, крепкий дуб с глубокими корнями. Эррин излучал силу духа и благородство, способные побеждать любые страхи. Убадай олицетворял собой нерушимую преданность дорогому ему человеку и готовность умереть за него.

Элодан открыл глаза и сказал Лемфаде:

— Спасибо тебе, Оружейник. — Рыцари лежали на земле, едва дыша. — Думаю, мне пора.

— Исток Всего Сущего да будет с тобой, Элодан.

Элодан сел на коня. Самильданах уже ждал его, и за красным рыцарем выстроилась в долине королевская армия.

Магистр рыцарей Габалы тронул коня, пришпорил и стал спускаться с холма.

Самильданах смотрел, как приближается его противник. Он приготовился к битве, но казался не готов к потрясению, которое испытал, увидев свои доспехи на другом человеке. Хуже того: ему померещилось, что он смотрит на себя самого. Он помнил гордость, которую испытал, впервые облачившись в эту серебряную броню.

В уме у него теснились многочисленные образы. Морриган в саду и Морриган, умирающая на полу в королевской опочивальне; Карбри, наставляющий его в правилах рыцарской чести, и Карбри в гробу; Мананнан, ведущий с ним дружеский спор, и Мананнан, называющий его демоном.

В нем будто порвалась некая цепь, и он потряс головой, отгоняя непрошеные воспоминания.

Вот Оллатаир, добрый Оллатаир; он улыбается, глядя на парящую в небе золотую птицу, и он же оседает на землю с ножом Самильданаха в животе.

Довольно! Прочь! Оставьте меня!

Элодан спешился, прошел несколько шагов и воткнул свой меч в землю. Из леса позади него вышли мятежники и стали тихо рассаживаться лицом к королевским солдатам. Самильданах перекинул ногу через седло и соскочил с коня.

«Убей его, — сказал он себе. — Ты вернешься в Вир, и там сумеют успокоить твой неугомонный дух».

Ему отозвался голосок девочки, которую привели к нему в комнаты, когда ему впервые понадобилась пища: «Не делай мне больно! Пожалуйста!»

— Ты готов? — спросил Элодан.

— Да. — Теперь ему слышался голос Морриган: «Разве ты не видишь, какими мы стали? О, Самильданах… мы портим все, к чему прикасаемся. Я любила тебя больше жизни… а теперь не понимаю даже, что это означает». — «Не говори ничего. Сейчас я перевяжу тебе руки. Твою жизнь еще можно спасти». — «Нечего спасать. Я умерла там, в Вире, когда стала одной из них… такой же, как ты, любимый».

— Что с тобой такое? Доставай меч, — сказал Элодан.