Животная жизнь как на самой Черчен-дарье, так и по ее долине, несмотря на время горячего пролета, в особенности мелких пташек, была весьма бедная. Из зверей нам попадались довольно часто хара-сульты; кое-где видны были следы маралов; водятся здесь также зайцы и песчанки (Gerbillus lepturus n. sp.); вероятно, есть волки и лисицы; тигры лишь случайно заходят. Из оседлых птиц обыкновенно были саксаульные сойки (Podoces biddulphi), саксаульные воробьи (Passer stoliczkae), дятлы (Picus leptorrhynchos) и Rhopophilus deserti [кустарница]; в зарослях джиды изредка попадались фазаны (Rhasianus insignis). Гнездящимися найдены также – сорокопуты (Lanius isabellinus), славки (Sylviaminuscula?), стрижи (Cypselus apus) и удоды (Upupa epops). Водяных и голенастых встречено было чрезвычайно мало, потому, конечно, что здесь нет тростниковых озер или болот, вообще мест, удобных для отдыха, покормки и гнездения. Не только днем, но даже ранним утром в редкость слышался голос какой-либо из пташек. Могильная тишина постоянно царила как в сыпучих песках, так и на самом берегу злосчастной реки.
Наш здесь путь. Там, где мы вышли на берег Черчен-дарьи, она течет на абсолютной высоте 3500 футов и, сузившись в одно русло, имеет около 35 сажен ширины, при глубине брода в 2 фута во время малой воды, каковая теперь стояла. Дно песчано-глинистое и довольно вязкое; однако наши верблюды переправились благополучно. Дальнейший путь наш до самого Черчена лежал все по левому берегу той же Черчен-дарьи. Итти здесь с караваном довольно трудно, в особенности, где нужно переходить небольшие песчаные гряды, упирающиеся в реку. Летом описываемый путь еще труднее, ибо прибавляется нестерпимая жара и тучи комаров.
Мы двигались небольшими переходами, иногда дневали, чтобы лучше обследовать местность. Но, увы! слишком бедна была научная добыча как среди растений, так и среди животных. От самого Лоб-нора до Черчена и далее до гор, словом – почти за весь апрель, мы собрали в свой гербарий только шесть цветущих видов растений, а именно: туграк, два вида тамариска, облепиху, одуванчик (Taraxacum corniculatum) и пузырчатку (Utricularia vulgaris); последняя добыта была со дна небольшого заливного от Черчен-дарьи озерка.
Немногим лучше стояло дело и по части зоологических изысканий. Крупных зверей, кроме хара-сульт, весьма здесь мало, да притом линявшие теперь их шкуры не годились для коллекции; среди же птиц попадались все прежние виды и лишь изредка прокидывались пролетные;[902] пресмыкающихся и земноводных почти не встречалось; насекомых также было очень мало по числу видов. Одно только рыболовство в Черчен-дарье несколько пополнило наш скудный сбор. Между прочими мелкими рыбами пойман нами здесь в небольшом и неглубоком заливе экземпляр тазек-балык длиной в 4 фута[903] и весом в 33 фунта.
На рыболовство мы отправлялись прямо с бивуака в одних рубашках и босыми, дабы легче ходить по вязкому и мягкому, как бархат, глинисто-песчаному грунту речного плеса. Тащить бредень против быстрой воды почти совсем нельзя было; поэтому мы пускали его вниз по течению, едва успевая следовать, иногда бегом, за своей сетью, которую затем поворачивали к отмелому берегу и вытаскивали. Ловить же в более тихих заводнях часто оказывалось невозможным по причине крайне топкого здесь грунта дна. Вместе с рыболовством происходило и купанье, правда, не особенно хорошее в мутной воде Черченской реки,[904] но весьма подходящее при сильных жарах, которые теперь стояли.
Однако, несмотря на то что термометр в тени в 1 час пополудни показывал до +30,8 °C, в более ясные и тихие ночи на 10, 11 и 13 апреля, впрочем уже в последний раз, выпадали морозы от -2 до -2,9 °C. Жаркая погода наплодила гибель комаров и очень много скорпионов. От первых невозможно было уберечься, в особенности при безветрии; от скорпионов же мы плотно закупоривали на ночь свои палатки и обсыпали их снизу землей, чтобы не быть укушенными во время сна, чего ни разу не случилось.
Жителей в пройденной нами до сих пор части среднего течения Черченской реки нет вовсе. Повстречался нам только небольшой караван, направлявшийся в Чархалык. У людей этого каравана, как и ранее у своего проводника, нам пришлось видеть оригинальный способ курения, практикуемый туземцами во время пути. Курильщик берет кусок лёссовой глины и, смочив ее водой, лепит на поверхности почвы небольшой валик около фута длины и от 1 до 2 дюймов высоты. Внутри этого валика посредством тростничины делается горизонтальная трубочка, в одном ее конце на поверхности того же лёссового валика выдавливается небольшое углубление, примерно на щепотку табаку. К противоположному концу горизонтальной трубочки пробивается одинакового диаметра трубочка вертикальная; туда вставляют очинённую тростничинку, служащую чубуком. Высохнув, лёсс твердеет как камень, так что эта машинка довольно прочна. Перед курением напускают через тростничину воды в снаряд, чтобы вымыть его от пыли; притом, по уверению курильщиков, мокрые здесь стенки способствуют улучшению вкуса табачного дыма. Затем воду вновь вытягивают (а если лёсс имеет щели, то она и сама уходит), насыпают в наружное углубление табак и, лежа на земле, курят через тростничину. Подобные курилки служат несколько времени многим путникам на местах остановки караванов.
Верст за 60 не доходя Черчена, изменяется, сначала исподволь, а потом резче, характер как самой Черчен-дарьи, так и ее долины. Последняя снова расширяется, туграковые леса попадаются реже и вскоре совсем исчезают. Остаются лишь густые заросли тамариска, а по излучинам понизившихся берегов реки и по островам, ею здесь образуемым, в изобилии растет облепиха, далее вверх появляются тростниковые болота и довольно сносные пастбища. Плесы Черчен-дарьи становятся вдвое уже, ближе к Черчену совсем пропадают. Тогда и река суживается местами сажен на 15; в русле ее начинает попадаться галька. Словом, выше названного оазиса Черчен-дарья вступает в область своего верхнего течения, большая половина которого принадлежит окрайним тибетским горам. Вместе с изменением к лучшему долины описываемой реки появляются кое-где пастухи со стадами баранов, а в 37 верстах не доходя Черчена лежит небольшая д. Татран. В ней живут восемь семейств, которые занимаются хлебопашеством, частью и скотоводством.
Сделав в Татране дневку, мы затем еще раз ночевали на средине пути до Черчена возле небольшого озерка Балык-куль. В нем много валялось издохшей рыбы, которую черченцы здесь добывают посредством отравы. Сюда же выехали к нам из Черчена несколько туземцев навстречу. В сопровождении этих посланцев пришли мы 14 апреля в самый Черчен, где были встречены местными властями – хакимом (уездный начальник) и аксакалом (волостной старшина) и разбили свой бивуак в тени ивовых деревьев, не доходя одной версты до главной части оазиса.
Оазис Черчен. Он лежит на абсолютной высоте 4100 футов по обе стороны Черчен-дарьи, верстах в 60 по выходе ее из гор на небольшой лёссовой площади, окруженной сыпучими песками. Эти пески на правом берегу Черченской реки придвигаются к ней почти вплоть и так идут к горам; на левой стороне той же реки главные песчаные массы лежат несколько поодаль, хотя наносы от них подходят к самому оазису и превращают его окрестности в совершенную пустыню. В ней погребены остатки некогда процветавшей здесь обширной культурной площади;[905] но об этом будет речь впереди.
Нынешнее черченское поселение заключает в себе около 600 дворов и от 3 до 31/2 тыс. жителей. Основано оно 90 лет тому назад[906] колонистами из Кэрии, Хотана, Кашгара и Аксу. По собранным сведениям, выходцы из двух первых оазисов принадлежат к племени мачин; двух последних – к племени ардбюль[907] (ныне это название почти вовсе не употребляется), которое обитает, как нам сообщали, от Аксу до Кашгара включительно. Мачинцы же, считающие себя коренным населением в Восточном Туркестане, живут от Черчена до Хотана и по соседним горам; попадаются также в Яркенде. Своим заметно скуластым лицом, расплывшимся (впрочем, лишь на конце) носом и малой растительностью волос на лице они напоминают монгольский тип, тогда как ардбюль, в особенности пожилые и старики, весьма походят на семитов. Те и другие, как все восточнотуркестанцы, говорят тюркским языком, но ардбюль держат речь скороговоркой; притом особенно отчетливо произносят звук «с».
