| | | |  |
лучае.
А от себя скажу - никогда не пойму глупость властей РФ, которые совершили бессмысленное и опасное действо. В Крыму они были желанными гостями, во многом почти хозяевами - больше половины заметных бизнесов принадлежало россиянам. Они украли то, чем беспрепятственно пользовались на выгодных условиях, получили в ответ санкции, сделали врагом 42 миллионную страну, развязали войну, потеряли репутацию, порушили собственную экономику. Несомненно, оно того стоило. Скрепы, сакральность и все такое...
Раньше я испытывал сожаление по этому поводу, теперь не испытываю - есть то, что есть. Враг - это враг, не стоит рефлексировать - ударивший в спину один раз, несомненно это повторит.
Но рано или поздно за все в этом мире приходится платить.
И за глупость, и за доверчивость, и за подлость.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Ненада
05 октября 2015, 09:0211.1т
44
1
15
5
ЗАМЕТИЛИ ОШИБКУ?
Мы рвемся к развязке, идем воевать, чтоб землю в Дамаске Асаду отдать. На самом-то деле — не все ли равно? — плевать мы хотели на Башара, но нам важно подвинуть всемирную рать, блат-хату покинуть, пойти воевать. Манят за туманом чужие дела. Опять россиянам Россия мала. Пусть ты паралитик в родимой стране — но геополитик во всем, что вовне.
Враждебные сроду к заморским гостям — несем мы свободу другим волостям, но, промыслом Божьим зажаты в горсти, себе лишь не можем ее принести. Гренада-Гренада, Ангола, Донбасс… Как надо, как надо — мы знаем за вас! О, промысел дивный: с российских высот идет непрерывный всемирный исход. Отряд головастых — солидная часть — прощается наспех: в Америку шасть! А многие в Киев. А кто-то в Пекин. В Париже Гуриев (Простили, прикинь!). Пора и элите пристроить волчат… "Валите, валите!" — иные кричат, но валят и сами — в Луганск и Донецк, — чтоб русское знамя поднять, наконец. Скажу через силу, слезу развозя, — в России Россию устроить нельзя. Бывало, решают устроить уют — но вечно мешают, всегда не дают. Повсюду ухабы и пахнет войной. Казалось, пора бы — под бум нефтяной — поправить свой образ, спасти свою честь… Тамбовская область* в Отечестве есть, с картошкой, окрошкой, рогожкой, — и все ж боюсь, что бомбежкой ее не спасешь. Не жди неотложки, родной чернозем. Ведь кроме бомбежки, чего мы могем?
В ударе, в угаре топчась на враге, привычные хари в любом утюге зовут на войну вас, орут на миру: "Россия вернулась в большую игру!". Вранье и растленность усвоив во всем, какую мы ценность планете несем? И чем мы богаты, и чем хороши? Ответим — "Арматы", да плюс "Калаши"… И главное — братство. В соседний режим мы тут же забраться с ногами спешим. Крутая работа, могучая стать — от травли и гнета кого-то спасать. Все люди нам братья, без всяких "На кой?!". Их жажду собрать я под нашей рукой. Мы это проклятье несем на горбе, поскольку не братья мы сами себе. (Я мог бы, конечно, сказать "на горбу", и рифма бы вышла на "сами себу", но рифма кривая уже не важна, когда мировая маячит война. Попали в прорыв мы. Не Страшный ли суд? Я думал, что рифмы кого-то спасут, гармонию мира посильно храня, от чумного пира спасая меня. Теперь-то я вижу, куря налегке: бессмысленно жижу сжимать в кулаке).
Соседские дали пылают, дымясь, — мы движемся дале, нам нужен Дамаск, нужна нам Гренада, а там и Брюссель — себя нам не надо, мы рвемся отсель. Не знаю, родная, какого рожна ты ждешь, загнивая. Кому ты нужна? Соседским зазнайцам, чужим племенам, арабам, китайцам? Уж точно не нам. Какой еще смутой откликнется наш раздетый, разутый, продутый пейзаж? Пространства рыдают, как сотня зануд. Свои покидают, чужие клянут, — под гнетом распада, под толщей вранья Ненада, Ненада, Ненада моя.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Мне нравится, что вы больны не мной» М.И. Цветаева
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!
Любовная лирика поэтессы Марины Цветаевой по праву считается одним из бесценных открытий русской литературы серебряного века. Тонкая, ироничная, передающая всю полноту чувств, она позволят взглянуть на автора в ином ракурсе и найти ответы на многие вопросы, которые волнуют не только литературоведов, но и поклонников творчества Цветаевой.
Стихотворение «Мне нравится…», написанное в 1915 году и ставшее популярным благодаря одноименному романсу, блестяще исполненному певицей Аллой Пугачевой, долгие годы представляло собой литературную шараду. Биографы Марины Цветаевой пытались понять, кому же поэтесса посвятила столь проникновенные и не лишенные грусти строки. Кто именно вдохновил ее на то, чтобы написать столь проникновенное и глубоко личное произведение?
Ответ на эти вопросы лишь в 1980 году дала сестра поэтессы, Анастасия Цветаева, которая рассказала, что это яркое и в чем-то даже философское стихотворение было посвящено ее второму мужу, Марвикию Минцу. К 1915 году обе сестры уже успели побывать замужем, однако их браки оказались неудачными. Каждая из женщин воспитывала ребенка, не мечтая больше о том, чтобы устроить личную жизнь. По воспоминаниям Анастасии Цветаевой, Маврикий Минц появился на пороге ее дома с письмом от общих знакомых и провел с сестрой поэтессы почти весь день. У молодых людей нашлось много тем для беседы, их взгляды на литературу, живопись, музыку и жизнь в целом совпали удивительным образом. Поэтому вскоре Маврикий Минц, плененный красотой Анастасии, сделал ей предложение. Но счастливого жениха ждало еще одно приятное знакомство. На сей раз с Мариной Цветаевой, которая в свои 22 года произвела на него неизгладимое впечатление не только как талантливая поэтесса, но и как очень привлекательная женщина.
Анастасия Цветаева вспоминает, что Маврикий Минц оказывал ее сестре знаки внимания, выражая свое восхищение и преклоняясь перед поэтессой. Ловя на себе его взгляд, Марина Цветаева краснела, словно юная гимназистка, и ничего не могла с этим поделать. Однако взаимная симпатия так и не переросла в любовь, так как к моменту знакомства поэтессы с Маврикием Минцем последний уже был обручен с Анастасией. Поэтому стихотворение «Мне нравится…» стало своеобразным поэтическим ответом на слухи и пересуды знакомых, которые даже заключали пари на предмет того, кто и в кого влюблен в семействе Цветаевых. Изящно, легко и по-женски элегантно Марина Цветаева поставила точку в этой пикантной истории, хотя и признавалась собственной сестре, что увлечена ее женихом не на шутку.
Сама же Анастасия Цветаева до самой смерти была убеждена, что ее сестра, влюбчивая по натуре и не привыкшая скрывать свои чувства, попросту проявила благородство. Блистательной поэтессе, к моменту знакомства с Маврикием Минцем успевшей опубликовать два сборника стихов и считающейся одной из самых перспективных представительниц русской литературы первой половины 20 века, ничего не стоило завоевать сердце любого мужчины, не говоря уже о «маленьком рыжем еврее со странной фамилией». Однако Марина Цветаева не пожелала причинять собственной сестре боль и разрушать наметившийся союз. Для себя же поэтесса из сложившейся ситуации извлекла весьма важный урок, на всю последующую жизнь, уяснив, что любовь и страсть, которая больше похожа на душевный недуг – отнюдь не идентичные понятия. Ведь болезнь проходит, а подлинные чувства сохраняются годами, что и подтвердил счастливый, но столь непродолжительный брак между Анастасией Цветаевой и Маврикием Минцем, который продлился всего 2 года. Человек, которому было посвящено стихотворение «Мне нравится…», скончался в Москве 24 мая 1917 года от приступа острого аппендицита, а его вдова так больше и не вышла замуж.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Баллада о прокуренном вагоне (А.Кочетков)
— Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана —
Прольется пламенной смолой.
— Пока жива, с тобой я буду —
Душа и кровь нераздвоимы,-
Пока жива, с тобой я буду —
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду —
Ты понесешь с собой, любимый,-
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
— Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
— За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба — я и ты.
— Но если я безвестно кану —
Короткий свет луча дневного,-
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
— Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,-
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
Мало найдется людей, которым незнакомы строки из стихотворения «С любимыми не расставайтесь!», особенно после выхода фильма «Ирония судьбы, или С легким паром». На самом деле, стихотворение называется иначе — «Баллада о прокуренном вагоне», и автором ее является Александр Кочетков. В течение творческой жизни у большинства поэтов зарождаются строки, которые становятся апофеозом, и таковыми для Александра Кочеткова стали строки из «Баллады о прокуренном вагоне».
Это стихотворение имеет интересную историю создания, о которой рассказала в своих записях жена поэта Нина Григорьевна Прозрителева. Лето 1932 года супруги провели у родственников, и Александр Кочетков должен был уехать раньше жены. Билет был куплен до станции Кавказской, после чего нужно было пересесть на поезд Сочи – Москва. По воспоминаниям Нины Григорьевны, супруги никак не могли расстаться и, уже во время посадки, когда проводник попросил провожающих покинуть поезд, Нина Григорьевна в буквальном смысле вызволила мужа из вагона. Было решено сдать билет и отложить отъезд на три дня. По истечении трех дней Кочетков уехал и, прибыв в Москву, обнаружил, что друзья уже считали его погибшим в крушении, которое произошло с поездом Сочи — Москва. Получилось, что те три дня отсрочки спасли поэта от неминуемой гибели. В первом же письме от мужа, которое получила Нина Григорьевна, было стихотворение «Баллада о прокуренном вагоне».
Все произошедшее заставило поэта задуматься о роли случайностей в жизни человека и о великой силе любви, способной уберечь человека от трагических перипетий судьбы. Несмотря на то, что стихотворение было написано в 1932 году, напечатано оно было лишь спустя 34 года в сборнике «День поэзии». Однако, еще до опубликования, эти проникновенные строки никого не оставили равнодушными и передавались буквально из уст уста, как и сама история его создания. После выхода в свет стихотворение «Баллада о прокуренном вагоне» стало включаться в многочисленные сборники стихов как одно из лучших лирических произведений того времени.
Александр Кочетков написал много замечательных стихов, но он так и остался в памяти благодаря своей «Балладе…». Прошел не один десяток лет со дня написания «Баллады…», а строчки из этого стихотворения продолжают оставаться гимном всех влюбленных. И в любых жизненных перипетиях самое главное – это всегда следовать наказу поэта: «С любимыми не расставайтесь!», и тогда отступит даже неизбежное.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Дон-Жуан» Николай Гумилёв
Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелого железного креста!
И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей,
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.
Анализ стихотворения Гумилева «Дон-Жуан»
Образ дона Жуана — испанского распутника — один из самых популярных в мировой литературе. Количество произведений, в которых встречается этот персонаж, — около 150. В частности, к нему обращался Гумилев. Современники по-разному характеризовали поэта, но нередко в их описаниях встречались следующие слова: авантюрист, мечтатель, поклонник опасностей и приключений, романтик. Сам стихотворец считал себя крайне некрасивым мужчиной, но при этом старался заслужить славу любимца представительниц прекрасного пола. По воспоминаниям Оцупа, Гумилев играл роль дона Жуана из задора, пытаясь пойти против своей натуры — впечатлительной, робкой, нежной.
Первое произведение Николая Степановича, посвященное испанскому распутнику, было опубликовано в сборнике «Жемчуга» 1910 года. Сонет «Дон-Жуан» — размышления лирического героя о собственной жизни. В стихотворении неутомимый любовник начинает задумываться о старости, хотя он еще жаждет приключений и желает соблазнять женщин. В конце жизни дон Жуан хочет «взять на грудь спасающее бремя тяжелого железного креста», покаяться, искупить грехи, хотя во многих произведениях мировой литературы этот персонаж представлен как безбожник. У Гумилева лирический герой осознает свою ненужность, тотальное одиночество. Он упоминает вечные ценности, жалея, что никогда не будет иметь от женщины детей и не назовет мужчину братом. В стихотворении Николай Степанович затронул важнейшие мотивы: молодости и старости, жизни и смерти.
К легендарному образу Гумилев обратился еще раз. В 1911 году состоялось первое чтение стихотворной одноактной пьесы «Дон Жуан в Египте». В произведении действие происходит в начале двадцатого столетия. В нем Николаю Степановичу удалось соединить любовь к экзотике с ироничным отношением к современности. Согласно сюжету, дон Жуан выбрался из бездн ада и вернулся на землю. На берегах Нила он встретил Лепорелло, ставшего египтологом. Сопровождали бывшего слугу севильского распутника его невеста-американка и ее отец — торговец свиньями из Чикаго. В итоге дон Жуан с легкостью соблазнил возлюбленную Лепорелло. В пьесе перед читателями предстает более каноничный образ знаменитого распутника, нежели в сонете. Гумилев отказался от религиозности героя, от его попыток философских размышлений. Мы видим все того же весельчака, гуляку, соблазнителя, которого даже ад не смог исправить.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Деревенский нищий» Иван Бунин
В стороне от дороги, под дубом,
Под лучами палящими спит
В зипунишке, заштопанном грубо,
Старый нищий, седой инвалид;
Изнемог он от дальней дороги
И прилег под межой отдохнуть…
Солнце жжет истомленные ноги,
Обнаженную шею и грудь…
Видно, слишком нужда одолела,
Видно, негде приюта сыскать,
И судьба беспощадно велела
Со слезами по окнам стонать…
Не увидишь такого в столице:
Тут уж впрям истомленный нуждой!
За железной решеткой в темнице
Редко виден страдалец такой.
В долгий век свой немало он силы
За тяжелой работой убил,
Но, должно быть, у края могилы
Уж не стало хватать ему сил.
Он идет из селенья в селенье,
А мольбу чуть лепечет язык,
Смерть близка уж, но много мученья
Перетерпит несчастный старик.
Он заснул… А потом со стенаньем
Христа ради проси и проси…
Грустно видеть, ка много страданья
И тоски и нужды на Руси!
Анализ стихотворения Бунина «Деревенский нищий»
Детство Ивана Бунина прошло в родовом имении отца. Будущий литератор получил прекрасное домашнее образование и долгое время увлекался точными науками. Однако любовь к литературе все же взяла вверх, поэтому в 17 лет Бунин решил уйти из дома, чтобы попытать счастья на поэтическом Олимпе. Оснований для такого решения было более чем достаточно, ведь к этому времени Бунин уже не только писал достаточно оригинальные стихи, но и публиковался в различных изданиях. Многие критики пророчили молодому и перспективному автору прекрасное будущее, что и стало ключевым моментом в выборе будущей профессии.
Среди ранних произведений Ивана Бунина моно встретить не только лирические стихи, но и зарисовки с натуры, которые очень точно и ярко передают уклад сельской жизни. К таким произведениям относится стихотворение «Деревенский нищий», написанное в 1886 году. Стоит отметить, что после отмены крепостного права нищенство в России приобрело просто катастрофические размеры. Люди, не способные по различным причинам зарабатывать себе на жизнь, стали побираться, бродя по городам и селом необъятной страны в поисках лучшей доли. Одного такого нищего и увидел однажды юный Бунин, застав странника спящим под раскидистым дубом.
«Изнемог он от дальней дороги и прилёг под межой отдохнуть», — отмечает автор, указывая на то, что тень дерева все же не спасает героя его стихотворения от палящих лучей полуденного солнца. Этот нищий далеко от притворства, которым славятся столичные побирушки. Бунин отмечает, что его персонаж действительно испытывает огромную нужду, он доведен не только до полного физического истощения, но и до отчаяния. Судя по лохмотьям и увечьям, когда-то этот человек был солдатом. Однако теперь он попросту стал никому не нужен, судьба выбросила его на обочину жизни бесславно умирать. Действительно, как тонко подмечает автор, «за железной решёткой в темнице редко виден страдалец такой». Но чувство безысходности, страха и голода заставляют его двигаться вперед, из последних сил добывая себе пропитание.
«Он идёт из селенья в селенье, а мольбу чуть лепечет язык», — отмечает поэт, подчеркивая при этом, что нищий находится на грани жизни и смерти. Именно в таком состоянии, по мнению Бунина, пребывает и весь русский народ, ведь подобные нищие являются не просто символом эпохи, а указывают на то, что русское общество неизлечимо больно.
Автор не задается вопросом о том, что нужно изменить, дабы избавить страну от подобных нищих, которые обречены на постоянные скитания. Он лишь отмечает, что «грустно видеть, как много страданья и тоски и нужды на Руси». Случайный нищий становится для Бунина олицетворением всей России, которая также находится на грани жизни и смерти, балансируя между духовными и материальными ценностями.
| | Комментариев: 1 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Чаша жизни» Михаил Лермонтов
l
Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;
2
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;
3
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был — мечта,
И что она — не наша!
Анализ стихотворения Лермонтова «Чаша жизни»
Стихотворение «Чаша жизни», датированное 1831 годом, относится к ранней философской лирике Лермонтова. Впервые оно было опубликовано в журнале «Отечественные записки» уже после смерти поэта — в 1859-ом.
В произведении Михаил Юрьевич изображает свойственное поколению тридцатых годов девятнадцатого столетия ощущения всеобъемлющей пустоты, бессмысленности существования, недостижимости мечты. Впрочем, «Чаша жизни» — это не только выражение чаяний современников-погодок. В стихотворение автор вложил и глубоко личные переживания. Молодой поэт выразил глубокое разочарование безрадостными перспективами собственной дальнейшей жизни. Депрессивное состояние было хорошо знакомо Лермонтову. Например, в 1829 году на его долю выпала серьезная семейная драма: пятнадцатилетнего Михаила Юрьевича не могли поделить бабушка, долгое время занимавшаяся воспитанием мальчика, и родной отец.
В смысловом плане «Чаша жизни» пересекается со стихотворением «Две чаши», написанном в 1826 году поэтом, критиком и теоретиком литературы Степаном Петровичом Шевыревым. Лермонтов познакомился с его творчеством благодаря журналу «Московский вестник». К произведениям Шевырева Михаил Юрьевич обращался и до «Чаши жизни». В частности, в повести «Преступник» он использовал мотивы и некоторые стихи из «Русской разбойничьей песни», созданной Степаном Петровичем в 1828 году. Кстати, Шевырев также был знаком с лирикой и прозой Лермонтова. В 1841-ом критике с его стороны подвергся роман «Герой нашего времени», причем основные претензии оказались связаны с образом Печорина. В том же году он написал статью, разбирающую сборник «Стихотворения».
Выражение «чаша жизни» пользовалось большой популярностью в элегической поэзии 20-30-х годов девятнадцатого века. У Лермонтова впервые оно встречается в «Монологе» (1829): «И нам горька остылой жизни чаша…». Впоследствии словосочетание употреблялось в литературе начала двадцатого столетия. В 1915 году Бунин написал небольшой рассказ «Чаша жизни», персонажи которого пытались понять, в чем состоит высшее наслаждение человеческого бытия. Спустя семь лет Булгаков опубликовал одноименный фельетон. В нем рассказывается о начальнике Пал Васильевиче, старающемся взять от жизни максимум до того, как его посадят за растрату. И Булгаков, и Бунин в своих произведениях Лермонтова напрямую не упоминали, но некий диалог с великим поэтом все-таки заметен.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Как хорошо ты, о море ночное…» Фёдор Тютчев
Как хорошо ты, о море ночное,-
Здесь лучезарно, там сизо-темно…
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно…
На бесконечном, на вольном просторе
Блеск и движение, грохот и гром…
Тусклым сияньем облитое море,
Как хорошо, ты в безлюдье ночном!
Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звёзды глядят с высоты.
В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерян стою —
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою…
Анализ стихотворения Тютчева «Как хорошо ты, о море ночное…»
Первый вариант стихотворения «Как хорошо ты, о море ночное…» появился на страницах литературно-политической газеты «День» в 1865 году. После публикации Тютчев выразил недовольство. По его словам, текст произведения редакция напечатала с рядом искажений. Так возникла вторая версия стихотворения, ставшая основной. С ней читатели познакомились в том же 1865 году благодаря журналу «Русский вестник».
Произведение посвящено памяти Елены Александровны Денисьевой — возлюбленной Тютчева, скончавшейся в августе 1864-го от туберкулеза. Смерть обожаемой женщины, роман с которой длился на протяжении четырнадцати лет, поэт переживал крайне тяжело. По свидетельствам современников, он не стремился скрывать от окружающих людей сильнейшую боль утраты. Более того — Федор Иванович постоянно искал собеседников, с которыми можно было бы поговорить о Денисьевой. По мнению некоторых литературоведов, именно посвящением Елене Александровне объясняется обращение лирического героя к морю на «ты» в первом четверостишии. Известный факт — поэт сравнивал любимую женщину с морской волной.
Стихотворение делится на две части. Сначала Тютчев рисует морской пейзаж. Море в его изображении, как и природа вообще, предстает одушевленным, одухотворенным. Для описания открывающейся перед лирическим героем картины используются олицетворения: море ходит и дышит, волны несутся, звезды глядят. Вторая часть произведения — совсем короткая. В последнем четверостишии поэт повествует о чувствах, испытываемых лирическим героем. Он мечтает слиться с природой, полностью погрузиться в нее. Это стремление во многом обусловлено увлечением Тютчева идеями немецкого мыслителя Фридриха Шеллинга (1775-1854). Философ утверждал одушевленность природы, считал, что она обладает «мировой душой».
Произведения Федора Ивановича, посвященные природе, — в большинстве случаев представляют собой признание в любви к ней. Поэту кажется несказанным наслаждением иметь возможность наблюдать за различными ее проявлениями. Тютчеву одинаково нравится любоваться июньской ночью, майской грозой, заснеженным лесом и так далее. Нередко свое отношение к природе он высказывает при помощи восклицательных предложений, выражающих восторг. Это можно заметить и в рассматриваемом стихотворении:
Тусклым сияньем облитое море,
Как хорошо ты в безлюдье ночном!
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«О вещая душа моя!» Фёдор Тютчев
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,-
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты жилица двух миров,
Твой день — болезненный и страстный,
Твой сон — пророчески-неясный,
Как откровение духов…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
Анализ стихотворения Тютчева «О вещая душа моя!»
Стихотворение «О, вещая душа моя!», датированное 1855 годом, принято относить к философской лирике. По мнению литературоведов, в этом произведении ярко проявляется двойственность мироощущения поэта. В первой строфе Тютчев противопоставляет душу, как нечто небесное, божественное, и сердце, как воплощение земного. Федор Иванович признает тревожность полярности человеческого бытия и невозможность избавиться от этой двойственности. От строчки к строчке все больше нарастает тревога. Отражение свое она нашла в троекратном повторении восклицания «О», глаголе «бьешься», употребленном по отношению к сердцу.
Во второй строфе возникает мотив двоемирия, характерный для романтизма. Кроме того, использована антитеза, часто встречающаяся в творчестве Тютчева. Речь идет о противопоставлении двух времен суток. В стихотворении «О, вещая душа моя!» поэт называет день болезненным и страстным, ночь — пророчески-неясной. Человек вынужден жить в обоих мирах. Для людей творческих ночь намного предпочтительнее, ведь, по мнению Тютчева, она сулит некие пророческие откровения.
Третья строфа — попытка примерить между собой два начала (земное и божественное). В стихотворении она завершается неудачей. Сердце волнуют страсти роковые. Душа намерена вознестись к небесам, отвергнув все низменное, слишком человеческое. Тут возникает образ Марии Магдалины, раскаявшейся грешницы, готовой навсегда прильнуть к ногам Христа. Композиционно Федор Иванович закольцовывает стихотворение. Божественная душа природы отмечается вначале при помощи эпитета «вещая». Упомянута она и в финале. Как раз посредством образов Христа и Магдалины.
«О, вещая душа моя!» — программное стихотворение в лирике Тютчева. Известный русский писатель и философ-утопист Чернышевский причислил его к «прекрасным пьесам» Федора Ивановича. Многие исследователи творчества поэта считают, что ключевой темой для него на протяжении всей жизни была тема души. В данном случае ее раскрытие отличается удивительной полнотой и философской глубиной. Редкий стихотворец был настолько увлечен душой, буквально загипнотизирован ею. Она была его главной привязанностью. Не исключено, что именно благодаря этому увлечению поэзия Тютчева осталась жить в веках, приобрела бессмертие.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«День вечереет, ночь близка…» Фёдор Тютчев
День вечереет, ночь близка,
Длинней с горы ложится тень,
На небе гаснут облака,
Уж поздно. Вечереет день.
Но мне не страшен мрак ночной,
Не жаль скудеющего дня, —
Лишь ты, волшебный призрак мой,
Лишь ты не покидай меня!..
Крылом своим меня одень,
Волненья сердца утиши,
И благодатна будет тень
Для очарованной души.
Кто ты? Откуда? Как решить:
Небесный ты или земной?
Воздушный житель, может быть, —
Но с страстной женскою душой!
Анализ стихотворения Тютчева «День вечереет, ночь близка…»
Тютчев — певец ночи. Темное время суток любил он гораздо больше дня, приносящего с собой ненавистный шум, говор и движение. По мнению поэта, солнечный свет скрывает от человека звездную бездну и заставляет забывать его о вечности. В лирике Тютчева ночь предстает перед читателями как явление грандиозное и вместе с тем страшное. В это время суток человек бывает максимально одиноким, фактически сиротой, он становится лицом к лицу с первоначальным хаосом (в древнегреческом понимании). Самое главное — через тотальное одиночество людям дается шанс познать себя и окружающий мир.
Стихотворение «День вечереет, ночь близка…» — небольшая зарисовка от имени влюбленного лирического героя. В нем нет страха перед ночью, нет жалости по поводу клонящегося к закату дня. Для него важнее всего волшебный призрак возлюбленной. Он не до конца понимает его природу:
Кто ты? Откуда? Как решить,
Небесный ты или земной?
Воздушный житель, может быть…
Единственное, что на сто процентов очевидно — у призрака страстная женская душа, а двоим влюбленным и ночь не страшна.
Интересно построение первой строфы. Она начинается и заканчивается практически одинаково: «День вечереет». Только во второй раз употребляется инверсия. Так рождается восприятие вечера как старости — последней остановки перед ночью (смертью). В мировой поэзии нередко встречается сравнение дня с человеческой жизнью. При таком соотнесении ночь становится синонимом небытию.
Лирика Тютчева при жизни поэта не пользовалась массовой популярностью. Зато среди его поклонников были величайшие люди девятнадцатого столетия: Фет, Пушкин, Достоевский, Тургенев, Некрасов, Жуковский, Толстой. Особенно трудными для понимая простых читателей-современников представлялись как раз произведения, посвященные ночи. В них отразился богатый духовный мир Тютчева. Он не разделял вселенское и индивидуальное. Личное бытие его полностью растворялось в космическом.
Поэзия Федора Ивановича оказала сильнейшее влияние на русскую литературу. Тесно связано с ней творчество Тургенева, отголоски можно найти в произведениях Толстого и Достоевского. Обращались к лирике Тютчева символисты, ее для них фактически открыл философ Соловьев. Проявлялось это в заимствовании отдельных мотивов и приемов. Наиболее близка к лирике Федора Ивановича оказалась поэзия Блока.
| | Комментариев: 1 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Я тебе ничего не скажу» Афанасий Фет
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
Анализ стихотворения Фета «Я тебе ничего не скажу…»
Поздняя лирика Фета характеризуется образностью и романтичностью, однако имеет одну отличительную особенность – в ней присутствует грусть человека, который, пройдя большой и сложный жизненный путь, переосмысливает ценности. Судьбу поэта сложно назвать счастливой. Являясь сыном дармштадского судьи Иоганна Фета, он родился в России, куда его мать бежала с помещиком Афанасием Шеншиным. Мальчик был усыновлен, однако после смерти отчима выяснилось, что сделано это было незаконно, и подросток лишился не только дворянского титула, но и огромного состояния. Кроме этого, родной отец поэта вычеркнул его из завещания, лишив средств к существованию.
В итоге, когда молодой Афанасий Фет знакомится со своей дальней родственницей Марией Лазич и влюбляется в девушку, их роман заканчивается расставанием. Поэт не хочет жить в нищете, поэтому отказывается жениться на Марии, приданое которой, по его понятиям, весьма скромное. В отместку судьба наносит Фету жестокий удар: через несколько дней после разрыва с возлюбленным Мария Лазич погибает во время пожара.
Долгие годы, посвященные достижению финансового благополучия, Афанасий Фет старается не вспоминать в той, в которую был так безоглядно влюблен. Он даже женится на купеческой дочери Марии Боткиной, чем значительно увеличивает свой капитал. И лишь в последние годы жизни поэт осознает, что ради материального благополучия отказался от самого ценного дара, который только может получить человек от судьбы. Он предал свою возлюбленную и, тем самым, обрек себя до конца дней на страдания и одиночество.
Было бы ошибочно утверждать, что семейная жизнь поэта сложилась несчастливо. Мария Боткина буквально боготворила своего мужа и была ему не только заботливой женой, но и верной помощницей. Афанасий Фет очень ценил преданность супруги, однако не мог с собой ничего поделать – память постоянно рисовала в воображении образ той, другой Марии, с которой он мог быть по-настоящему счастлив. О своих душевных переживаниях поэт никому не рассказывал, лишь время от времени доверял их бумаге. Одним из многочисленных произведений, которые он посвятил одновременно и Марии Лазич, и собственной жене, является стихотворение «Я тебе ничего не скажу», созданное в 1885 году. К этому времени Фет уже смертельно болен, и прекрасно осознает, что жить ему осталось совсем немного. Поэтому в своей лирике он словно бы пытается искупить вину перед погибшей возлюбленной, вновь и вновь признаваясь ей в своих чувствах. Но при этом автор понимает, что его законной супруге совсем необязательно знать о том, что именно происходит в его душе. Эта кроткая и терпеливая женщина не заслуживает того, чтобы страдать. Поэтому поэт уверяет и ее и себя в том, что все хорошо, однако в стихотворении указывает: «Я тебе ничего не скажу, и тебя не встревожу ничуть». Эта фраза означает лишь то, что он не готов раскрыть перед супругой свое сердце, и спустя почти 30 лет совместной жизни признаться ей в том, что все эти годы любил другую.
Автор строго хранит свою тайну и ведет вполне обычный для состоятельного помещика образ жизни. Однако ночью он предается мечтам и воспоминаниям, которые сравнивает с ароматом цветов. «Раскрываются тихо листы, и я слышу, как сердце поет», — делится своими впечатлениями Афанасий Фет. Его любовь – призрачна и эфемерна, однако именно она дает автору ощущение полноты жизни. «И в больную, усталую грудь веет влагой ночной… я дрожу», — отмечает поэт, осознавая, что именно в такие моменты бывает по-настоящему счастлив. Однако свой секрет он намерен унести в могилу, не учтя лишь тот факт, что Мария Боткина давно в курсе неудавшегося юношеского романа своего мужа, она жалеет Афанасия Фета и готова потакать любым его капризам, лишь бы увидеть тень улыбки на лице человека, которого считает литературным гением.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«День и ночь» Федор Тютчев
На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканный
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
Анализ стихотворения Тютчева «День и ночь»
Федор Тютчев в душе был не только романтиком, но и философом. Его, как и любого творческого человека, интересовали вопросы мироздания. Поэтому, наблюдая за окружающим миром, поэт пытался постичь его законы и изложить свое видение устройства вселенной в литературных произведениях. Одним из них является стихотворение «День и ночь», созданное в 1839 году. К моменту его написания Федор Тютчев уже является состоявшимся, но еще не признанным поэтом, успешным дипломатом и блестящим государственным деятелем. Однако чем выше он поднимается по карьерной лестнице, тем чаще задается вопросом о том, почему мир устроен именно так, а не иначе. И находит привычному на всем явлению, которое известно как смена времени суток, весьма романтическое и очень поэтическое толкование.
Стихотворение «День и ночь», написанное четырехстопным ямбом, разбито на две одинаковых части. Первая из них посвящена дню, который поэт сравнивает с «покровом златотканым», наброшенным «волею богов». По мнению поэта, этот покров соткан из солнечных лучей, которые дарят все живым существам радость и умиротворение. День в восприятии Федора Тютчева, это «души болящей исцеленье, друг человека и богов». Таким образом, поэт не отвергает теорию божественного происхождения мира, однако вносит в нее свои коррективы, утверждая, что некие высшие силы, пытаясь защитить всех живущих на земле, набрасывают на не искусно вытканное блистательное покрывало, которое скрывает бездну неба и несет в себе тепло, свет и заботу. Автор не пытается дать ответ на вопрос, почему именно на смену дню приходит ночь, и какова ее роль в жизни человека. Однако он подчеркивает, что в какой-то момент боги просто-напросто срывают сотканное из света покрывало, открывая перед взорами людей бесконечную бездну небес.
«И бездна нам обнажена с своими страхами и мглами», — отмечает поэт, подчеркивая, что Вселенная — одна из загадок, которая пока еще не доступна человеческому пониманию. Именно поэтому люди, не знающие, как именно объяснить смену времени суток, испытывают священный ужас перед ночной мглой, которая, как им кажется, несет в себе угрозу их спокойствию и безопасности. «Вот отчего нам ночь страшна!», — резюмирует поэт, отмечая при этом, что подобный страх культивируется у человека на уровне подсознания, он заложен в нем самой природой и передается из поколения в поколение.
Образ божественного покрывала, которое чья-то невидимая рука с завидной регулярностью набрасывает на землю, является ключевым в стихотворении «День и ночь». Эта яркая метафора используется Тютчевым не случайно. Именно таким образом поэт не только пытается объяснить привычное явление, но и наделяет его неким романтическим флером, отмечая, что ночь пришла и «и с мира рокового ткань благодатную покрова сорвав, отбрасывает прочь».
При этом поэт использует прием противопоставления, указывая на то, что день олицетворяет собой свет, покой и защиту, а ночь, наоборот, является источником волнений, страхов и неясных сомнений. И лишь очень сильный духом человек, не лишенный романтизма, может увидеть, что ночь с ее раскинувшейся бездной неба и далекими звездами может быть не мене прекрасной, чем день, и способна дарить людям не только беспокойство, но и радость от общения со Вселенной, которая в эти мгновения распахивается перед жителями земли, открывая им свои вековые тайны. Однако люди еще не готовы к тому, чтобы до конца их постичь, поэтому им гораздо ленче признаться в том, что ночной мрак их пугает, чем попытаться понять, какие загадки он так бережно хранит, дожидаясь того момента, когда найдется смельчак, способный найти на них правильный ответ.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Демон» Александр Пушкин
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия —
И взоры дев, и шум дубровы,
И ночью пенье соловья,-
Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь
И вдохновенные искусства
Так сильно волновали кровь,-
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапной осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел —
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
Анализ стихотворения Пушкина «Демон»
Каждый человек подвержен тем или иным страстям, о чем Александру Пушкину было достаточно хорошо известно. Еще будучи лицеистом, он неоднократно влюблялся и нисколько не стыдился своих чувств, считая, что они являются настоящим даром небес. Однако, взрослея, будущий поэт открыл для себя странную и пугающую закономерность: чем больше он восхищался жизнью во всех ее проявлениях, тем чаще его одолевали скептические и лишенные романтизма мысли о бренности человеческого бытия. Пора опьяняющей молодости постепенно прошла, уступив место серой повседневности, в которой развлечениям отводилась второстепенная роль.
Пытаясь найти объяснение подобным перепадам в настроении и мироощущениях, в 1823 году Александр Пушкин написал стихотворение «Демон», в котором свой скептицизм, помноженный на первые жизненные разочарования, представил в образе мифического персонажа. Автор отметил, что коварный искуситель стал наведываться в нему еще в юности, когда жизнь казалась восхитительно безмятежной и полной удивительных открытий. При этом демон Пушкина не искушал поэта возможностью новых соблазнов, которые так велики в юности. Наоборот, он пытался добавить ложку дегтя в бочку меда радужных надежд автора, и его «язвительные речи вливали в душу хладный яд».
Этому таинственному посетителю Пушкин придал черты обычного человека, который своим скептицизмом и хладнокровием методично разрушал мир иллюзий поэта. «Он звал прекрасное мечтою, он вдохновенье презирал», — именно так описывает своего незваного гостя автор. Безусловно, этот образ является вымышленным и рожденным воображением поэта. Однако если проанализировать ранний этап творчества Пушкина, то становится ясно, что к 24 годам он уже достаточно разочаровался в окружающем его мире, где правят не любовь и справедливость, а деньги и власть. К моменту написания стихотворения «Демон» Пушкин уже несколько лет провел в южной ссылке и сумел осознать, что его мечтам о блестящем будущем вряд ли суждено сбыться. Чтобы добиться высокого положения в обществе, ему нужно отказаться от творчества, в котором поэт видел главный смысл своего существования. Что касается любви, то поэт в свои 24 года уже пережил несколько бурных романов и понял, что чувства, какими бы прекрасными и возвышенными он ни были, рано или поздно разбиваются о неприглядную реальность. Несмотря на дворянское происхождение и титул поэт не мог обеспечить своим избранницам достойную жизнь, поэтому даже не пытался просить руки у тех женщин, в которых влюблялся. И осознание собственного бессилия являлось одной из причин резких перепадов настроения поэта, которые впоследствии он объяснил появлением того самого демона, хладнокровного, расчетливого, который «на жизнь насмешливо глядел».
Однако надо отдать должное Пушкину, который все же сумел преодолеть свои внутренние разногласия и со временем научился относиться к жизни философски, не теряя при этом веры в любовь, свободу и равноправие между людьми. Но при этом поэт неоднократно отмечал, что его молодость все же была омрачена скептицизмом, который доставил поэту множество переживаний, изо дня в день выбивая почву из-под ног и заставляя отказываться от романтических иллюзий.
Примечательно, что после публикации этого стихотворения многие из окружения поэта узнали в образе коварного демона Александра Раевского, с которым поэт подружился во время южной ссылки. По воспоминаниям очевидцев, этот молодой человек был достаточно дерзким и язвительным, а окружающий мир воспринимал исключительно в мрачных тонах. Однако позже Пушкин опроверг предположение о том, что прототипом демона является Раевский. Поэт отметил, что вложил в свое стихотворение гораздо более глубинный смысл, суть которого сводится к тому, что любой человек в своей жизни сталкивается с подобными искушениями, и лишь от него самого зависит, сможет ли он сохранить душевную чистоту, пылкость сердца и остроту чувств, который жестокий мир постоянно проверяет на прочность.
| | Комментариев: 3 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«ИЗОЛИРОВАТЬ, НО СОХРАНИТЬ»
Судьба Мандельштама — едва ли не самая драматическая в русской литературе советского периода. Не потому, что ему выпал жребий более ужасный, чем многим другим его собратьям. Трагическая развязка его судьбы была такой же, как у Бабеля, Пильняка, Артема Веселого, Ивана Катаева, — всех не перечислишь. Отличается от них Мандельштам тем, что был он, пожалуй, из них всех самым независимым, самым нетерпимым.
«Нетерпимости у О. М. хватило бы на десяток писателей», — замечает в своих воспоминаниях вдова поэта Надежда Яковлевна Мандельштам.
Нетерпимость была не просто свойством его души. Она была его священным принципом, его девизом:
Чем была матушка-филология, и чем стала… Была вся кровь, вся нетерпимость, а стала пся кровь, все-терпимость.
((Четвертая проза.))
В той же «Четвертой прозе» он высказался на эту тему еще резче, еще исступленнее:
Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю…
Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей — ведь дети должны за нас продолжать, за нас главнейшее досказать — в то время как их отцы запроданы рябому черту на три поколения вперед.
«Рябой черт» — это о Сталине.
В разговорах — только вдвоем, с глазу на глаз, шепотом, — такое, может быть, еще можно было услышать. Но прочесть!.. Не могу назвать ни одного из его собратьев по перу, кто отважился бы написать нечто подобное.
Но одной этой яростной репликой Мандельштам не ограничился.
В ноябре 1933 года он написал небольшое стихотворение, в котором свое отношение к «рябому черту» выразил еще более ясно и недвусмысленно:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца, —
Там помянут кремлевского горца
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто мяучит, кто плачет, кто хнычет,
Лишь один он бабачит и тычет.
Как подковы кует за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него, — то малина.
И широкая грудь осетина.
Некоторые современники (из тех немногих, кому это стихотворение тогда стало известно) отзывались о нем пренебрежительно. Они отвергли его именно из-за его лобовой резкости и прямоты:
Эренбург не признавал стихов о Сталине. Он называл их «стишками»… Илья Григорьевич справедливо считает их одноплановыми и лобовыми, случайными в творчестве О. М.
((Надежда Мандельштам. Воспоминания.))
Еще резче выразился Б.Л. Пастернак. Выслушав стихотворение из уст автора, он просто отказался обсуждать его достоинства и недостатки:
Как-то, гуляя по улицам, забрели они на какую-то безлюдную окраину города в районе Тверских Ямских, звуковым фоном запомнился Пастернаку скрип ломовых извозчичьих телег. Здесь Мандельштам прочел ему про кремлевского горца. Выслушав, Пастернак сказал: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу Вас не читать их никому другому».
((Заметки о пересечении биографий Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака. Память. Исторический сборник. Париж. 1981, стр. 316.))
Мандельштам, конечно, и сам прекрасно понимал, что, сочиняя — а тем более читая вслух, хотя бы и самым надежным слушателям из числа своих знакомых, — это стихотворение, он совершает акт самоубийства:
Утром неожиданно ко мне пришла Надя, можно сказать, влетела. Она заговорила отрывисто. «Ося сочинил очень резкое стихотворение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы еще кто-нибудь его запомнил. Это будете вы. Мы умрем, а вы передадите его потом людям. Ося прочтет его вам, а потом вы выучите его наизусть со мной. Пока никто не должен об этом знать. Особенно Лева».
Надя была очень взвинчена. Мы тотчас пошли в Нащокинский. Надя оставила меня наедине с Осипом Эмильевичем в большой комнате. Он прочел: «Мы живем, под собою не чуя страны» и т.д. все до конца — теперь эта эпиграмма на Сталина известна. Но прочитав заключительное двустишие — «что ни казнь у него, то малина. И широкая грудь осетина», он вскричал:
— Нет, нет! Это плохой конец. В нем есть что-то цветаевское. Я его отменяю. Будет держаться и без него… — И он снова прочел все стихотворение, закончив с величайшим воодушевлением:
Как подковы дарит за указом указ —
Кому в лоб, кому в пах,
Кому в бровь, кому в глаз!!
[color][size][font] — Это комсомольцы будут петь на улицах! — подхватил он сам себя ликующе. — В Большом театре… на съездах… со всех ярусов… — И он зашагал по комнате. Обдав меня своим прямым огненным взглядом, он остановился: — Смотрите — никому. Если дойдет, меня могут… РАССТРЕЛЯТЬ! ( (Эмма Герштейн. Мемуары. Санкт-Петербург. 1998, стр. 51.))
[/font][/size][/color]Это было сказано не для красного словца. Конечно, могли расстрелять. Строго говоря, даже не могли не расстрелять. С момента ареста (его арестовали в ночь с 13 на 14 мая 1934 года) он — по собственному его признанию — все время готовился к расстрелу: «Ведь у нас это случается и по меньшим поводам». Но когда он читал свою «эпиграмму» Эмме Григорьевне, эта жуткая перспектива маячила где-то на периферии его сознания как реальная, но все-таки не неизбежная угроза. В тот момент (это ясно видно из всего его поведения) он был упоен своей поэтической удачей и гораздо больше, чем страхом перед неизбежной расплатой, озабочен тем, чтобы стихотворение «держалось».
Запись Э. Герштейн неопровержимо свидетельствует, что сам Мандельштам вовсе не считал, что это его стихотворение — не факт поэзии, а всего лишь некий политический жест.
В наше время взгляд на стихотворение Мандельштама про «кремлевского горца» как на лобовую и, выражаясь языком зощенковских героев, «маловысокохудожественную» эпиграмму стал уже общим местом.
Журналист Э. Поляновский, расследовавший историю гибели Мандельштама, высказывает даже сожаление по поводу того, что столь ничтожное стихотвореньице погубило поэта. Больше того: предположение, что это мелкое «литературное озорство» предопределило трагическую развязку его судьбы, представляется ему прямо-таки оскорбительным:
Принято считать, что единственное стихотворение погубило Мандельштама. Можно, конечно, пойти на костер и за единственное, если оно стало итогом жизни, невероятным последним взлетом. Но обличительный стих, как и хвалебный, — тоже невысокой пробы, здесь также не нужно быть Мандельштамом, чтобы написать его, в нем нет ни одного слова из тех, что знал только он один. Это не стихотворение, а скорее лобовая эпиграмма. Последняя строка грубо приколочена.
Что ни казнь у него, — то малина.
И широкая грудь осетина.
[color][size][font] «Что ни казнь» и «грудь» в подбор — даже неграмотно… Думать, что единственная, лишь однажды, несдержанность чувств привела его на эшафот — слишком прискорбно и несправедливо. Это упрощает и принижает поэта, низводя его до нечаянного литературного озорника. ( (Эдвин Поляновский. Гибель Осипа Мандельштама. Петербург — Париж. 1993, стр. 107.))
[/font][/size][/color]Примерно в том же духе, — хотя и гораздо корректнее, — высказывается на эту тему другой наш современник — литературовед, посвятивший (тем не менее) этому короткому стихотворению специальное исследование:
…Это был выход непосредственно в биографию, даже в политическое действие (сравнимое, с точки зрения биографической, с предполагавшимся участием юного Мандельштама в акциях террористов-эсеров). Тяга к внеэстетическим сферам, устойчиво свойственная Мандельштаму, какой бы герметический характер ни принимала его лирика, в условиях 30-х годов разрешилась биографической катастрофой.
(( Е.А. Тоддес. Антисталинское стихотворение Мандельштама (к 60-летию текста). В кн.: Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения. Рига — Москва, 1994, стр.199.))
«Тяга к внеэстетическим сферам» — это, конечно, более тактичная формула, чем раздраженная (и явно испуганная) реакция Пастернака («То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии»), но по существу — то же самое.
Художественную, эстетическую ценность стихотворения отметила, пожалуй, только одна Ахматова. Это видно из протокола допроса Мандельштама, записанного рукой следователя, где на вопрос: «Как реагировала Анна Ахматова при прочтении ей этого контрреволюционного пасквиля и как она его оценила?», подследственный отвечает:
— Со свойственной ей лаконичностью и поэтической зоркостью Анна Ахматова указала на «монументально-лубочный и вырубленный характер» этой вещи…
((Виталий Шенталинский. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. М. 1995, стр. 236.))
Поэтическую мощь, вот эту самую «вырубленность» образного строя стихотворения спустя целую эпоху почувствовал и по-своему выразил другой поэт — Фазиль Искандер. Он даже высказал весьма неординарное предположение, что именно этими своими качествами стихотворение впечатлило и самого Сталина:
Ужас перед обликом тирана, нарисованный поэтом, как бы скрывает от нас более глубокий, подсознательный смысл стихотворения: Сталин — неодолимая сила. Сам Сталин, естественно, необычайно чуткий к вопросу о прочности своей власти, именно это почувствовал в первую очередь.
Наши речи за десять шагов не слышны.
[color][size][font] Конец. Кранты. Теперь что бы ни произошло — никто не услышит. А слова как тяжелые гири верны.
[color][size][font] Идет жатва смерти. Мрачная ирония никак не перекрывает убедительность оружия. Если дело дошло до этого: гири верны. Он играет услугами полулюдей.
[color][size][font] Так это он играет, а не им играют Троцкий или Бухарин. Так должен был воспринимать Сталин… Думаю, что Сталину в целом это стихотворение должно было понравиться… Стихотворение выража- ло ужас и неодолимую силу Сталина. Именно это он внушал и хотел внушить стране. Стихотворение доказывало, что цель достигается… ( (Фазиль Искандер. Поэты и цари. М. 1991, стр. 51-52.))
[/font][/size][/color][/font][/size][/color][/font][/size][/color]С мнением Искандера, предполагающим столь чуткую восприимчивость Сталина к сокровенному смыслу поэтического слова, можно и не согласиться. Но сама возможность такого прочтения подтверждает, что «эпиграмма» Мандельштама на Сталина, как пренебрежительно именовали это стихотворение некоторые современники, несет в себе заряд большой поэтической силы. Образ тирана, запечатленный в этих шестнадцати строчках, при всей своей лубочности («Тараканьи смеются усища и сияют его голенища») и в самом деле словно вырублен из цельного куска и по-своему монументален. («Его толстые пальцы, как черви, жирны, и слова, как пудовые гири, верны…», «Как подковы кует за указом указ, — кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…») И даже одного только первого двустишия, в котором отчаяние поэта отлилось в чеканную и емкую поэтическую формулу («Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны…» ), было бы довольно, чтобы поставить это стихотворение в один ряд с пушкинскими строчками: «Беда стране, где раб и льстец одни приближены к престолу…» и лермонтовским: «Страна рабов, страна господ…».
При всем при том (что там говорить, прав, прав современный исследователь) — факт создания этого стихотворения был и несомненным, прямым политическим действием, разрешившимся «биографической катастрофой», то есть тем самым актом самоубийства, о котором говорил Пастернак. Поэтому может сложиться впечатление, что именно в создании Мандельштамом этого знаменитого антисталинского стихотворения и состоял его последний творческий акт.
Но на самом деле это был только первый шаг. Только завязка сюжета, которая лишь предопределила его трагическую развязку. Сам же сюжет разворачивался довольно причудливо. Совсем не по установившемуся тогда шаблону.
* * *
После того как Мандельштам был арестован (это случилось, как уже было сказано, в ночь с 13 на 14 мая 1934 года), по просьбе жены поэта за него взялся хлопотать Н.И. Бухарин.
Раньше об этих его хлопотах мы знали только из мемуаров Надежды Яковлевны. Но сравнительно недавно письмо Бухарина Сталину, в котором говорится об аресте Мандельштама, было обнародовано, так что теперь у нас есть возможность более точно, а главное, более подробно узнать, как было дело.
Одним из первых объявил, что это письмо «обнаружилось» в Президентском архиве, Эдвард Радзинский. Из текста его сообщения можно было понять, что обнаружил его там не кто иной, как он. Однако привел он в этом своем сообщении лишь ту часть бухаринского письма, где речь шла о Мандельштаме, сделав при этом вид, что публикует письмо полностью. Другая публикация (Письма Н.И. Бухарина последних лет. Август — декабрь 1936 г. Публикация Юрия Мурина// Источник. 1993. № 2. С. 12.) была еще более фрагментарной: там был приведен только постскриптум бухаринского письма и резолюция Сталина. Полный же текст этого письма появился в печати совсем недавно. Целиком, в том виде, в каком оно было написано, его привел Леонид Максименков в своей работе «Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932— 1946) Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие».
Первые два пункта этого письма (об Академии наук и о судьбе типографского наследства «Правды») к нашей теме никакого отношения не имеют, и, казалось бы, приводя текст бухаринского письма, я вполне мог бы их опустить — без малейшего ущерба для сути дела. Но я счел необходимым — в первом (документальном) разделе этой главы — привести текст этого письма полностью, потому что весь тон его, — да и не только тон, а вся его, так сказать, композиция, — красноречивы необычайно.
Не случайно Бухарин не счел для себя возможным обратиться к другу Кобе с письмом (или хоть запиской), целиком посвященным судьбе Мандельштама, а решился затронуть тему его ареста лишь в общем письме, в ряду других, более важных (общегосударственных) проблем и вопросов. И не случайно заговорил он на эту щекотливую тему не в первом и даже не во втором, а лишь в третьем пункте своего письма, как бы давая тем самым понять, что сие хоть и важно, но важно — «в-третьих».
Не менее красноречива тут и стилистика всех трех пунктов. По пункту первому он высказывает пожелание, чтобы Сталин приказал («как ты это умеешь»). По второму — просит дать указание своему другу Стецкому. Что же касается пункта третьего, то тут он, в сущности, ничего не просит, а как бы просто ставит «друга Кобу» в известность о том, какое создалось положение: жена поэта шлет ему «отчаянные телеграммы», Пастернак «в полном умопомрачении», все к нему апеллируют, а он толком даже и не знает, в чем арестованный поэт провинился, чем «наблудил», может быть, дело носит вовсе даже и не политический, а сугубо бытовой характер («подрался с Алексеем Толстым»), — вот и «решил написать и тебе об этом».
Все это я отмечаю отнюдь не в укор Бухарину. Заступиться за опального поэта он мог только вот в такой деликатной, осторожной форме. Вопрос и сам по себе был непростой. А тут еще — особое положение, в котором оказался тогда бывший лидер правой оппозиции. Времена, когда они с другом Кобой были на равных, когда тот предлагал ему что-то вроде дуумвирата («Мы с тобой Гималаи!»), были в далеком прошлом. Но были в этом прошлом (по времени — не таком уж и давнем) эпизоды, о которых теперь лучше было не вспоминать.
Перед тем, как встретиться с группой писателей 26 октября 1932 года (мне пришлось присутствовать на этой встрече, выступать и говорить со Сталиным), состоялась предварительная встреча писателей-коммунистов со Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Бухариным, — тоже на квартире у Горького.
Выпили. Фадеев и другие писатели обратились к Сталину с просьбой рассказать что-нибудь из своих воспоминаний о Ленине. Подвыпивший Бухарин, который сидел рядом со Сталиным, взял его за нос и сказал: «Ну, соври им что-нибудь про Ленина». Сталин был оскорблен. Горький, как хозяин, был несколько растерян. Сталин сказал:
— Ты, Николай, лучше расскажи Алексею Максимовичу, что ты на меня наговорил, будто я хотел отравить Ленина.
((Корнелий Зелинский. В июне 1954 года. Минувшее. Исторический альманах 5. Париж. 1988. Стр. 77.))
Автор этих воспоминаний сам на той встрече не был (был на следующей) и эпизод этот пересказал будто бы со слов присутствовавшего на ней Фадеева. Пересказал явно не без вранья. Трудно поверить, чтобы в 1932 году, даже в подпитии, Бухарин осмелился взять Сталина за нос.
Но нет дыма без огня. Вот как изобразил эту сцену один из тех, кто при ней присутствовал:
За ужином расселись без чинов. Опрокинув одну, другую рюмку, стали и вовсе пересаживаться с места на место.
Сталин сел на свободный стул рядом с Бухариным, чего тот давно ожидал. Кто-то из писателей попросил:
— Товарищ Сталин, расскажите про Ленина.
— Ленин — человек-гора!
Фадеев подал реплику:
— Вы тоже люди-горы.
Фадеев это сказал искренне, без какой-либо подготовительной заминки. Она естественно родилась в приподнятой атмосфере вечера. Сталин замолчал, пристальным взглядом посмотрел на Фадеева, скосил глаза на Бухарина, Ворошилова — и ответил:
— Хэ! Воробьевы горы.
Это произвело сильное впечатление, никому не почудилось в словах Сталина ни лицемерия, ни наигрыша.
Помолчав, Сталин начал рассказывать о болезни Ленина. При этом он встал и крепкой щепотью ухватился за бородку Бухарина. И так держа, продолжал рассказывать, заглядывая в глаза и время от времени спрашивая:
— Верно? Бухарин кивал.
— Товарищ Ленин тяжело переживал болезнь. Я встретил его на лестнице. Товарищ Ленин плачет. Он взял с меня честное слово, что, когда наступит необратимое ухудшение, я дам ему яду. Неотвратимое ухудшение наступило. Товарищ Ленин, орел революции, не мог больше летать. Он сказал: «Ты дал честное слово, дай мне яд!»
Я не мог изменить своему честному слову и не мог дать ему яд. Тогда я вынес вопрос на Политбюро. И партия освободила меня от обещания дать Ленину яд. В протоколах Политбюро есть такой пункт. И есть записанное решение, освобождающее товарища Сталина от невозможного обещания.
Рассказывая эту историю, Сталин продолжал держать Бухарина за бородку.
— Помнишь? — спросил он.
И Бухарин кивком ответил — помню. А может быть, Сталин помогал ему кивать, дергая твердой рукой за бородку.
((Валерий Яковлевич Кирпотин. Ровесник железного века. Мемуарная книга. М. 2006. Стр. 188—189.))
Вот каково было тогдашнее положение «Бухарчика» в ареопаге новых партийных вождей.
Сегодня мы с вами даже не в силах и вообразить, насколько опасной, смертельно опасной была для Бухарина даже такая робкая его попытка заступиться за опального поэта. (Л. Максименков, комментируя этот поступок Бухарина, не зря называет его подвигом.) А то, что сделал он это в хорошо продуманной, предельно тактичной форме, как раз и свидетельствует о том, что опасность такого заступничества очень хорошо понимал. Даже если и в самом деле не знал о том, что послужило причиной его ареста
Надежда Яковлевна считает, что не знал.
Вот как описывает она свой первый разговор с ним об арестованном муже:
Не написал ли он чего-нибудь сгоряча? Я ответила — нет, так, отщепенческие стихи, не страшнее того, что Н. И. знает.
Я солгала. Мне до сих пор стыдно. Но скажи я тогда правду, у нас не было бы воронежской передышки.
((Надежда Мандельштам. Воспоминания.))
Получается, что действительно не знал. А когда узнал — пришел в ужас:
Проездом из Чердыни в Воронеж я снова забежала к Николаю Ивановичу. «Какие страшные телеграммы вы присылали из Чердыни», — сказала Короткова (секретарь Бухарина) и скрылась в кабинете. Вышла она оттуда чуть не плача. «Н. И. не хочет вас принимать — какие-то стихи…» Больше я его не видела — Ягода прочел ему стихи про Сталина, и он, испугавшись, отступился…
((Там же.))
На самом деле, однако, тут все не так ясно.
Когда Мандельштама арестовали, о его «эпиграмме на Сталина» знали многие. И прямо связывали его арест с этой «эпиграммой».
Вот, например, такой факт.
Б.Л. Пастернак «в полном умопомрачении от ареста Мандельштама» обратился за помощью не только к Бухарину. Кинулся он и к Демьяну Бедному.
Он знал, что за несколько лет до своего ареста Мандельштам попросил Демьяна похлопотать за кого-то. Демьян тогда хлопотать отказался, но при этом пообещал, что если дело коснется самого Мандельштама, он обязательно за него заступится. Неизвестно, напомнил ли Пастернак Демьяну об этом обещании. Известно только, что в ответ на просьбу помочь Демьян ответил категорически: «Ни вам, ни мне в это дело вмешиваться нельзя».
Что-то такое, стало быть, уже слышал.
Тогда, в 1934-м, положение Демьяна казалось более прочным, чем у Бухарина. Но и он тоже висел на волоске после того, как неосторожно сказанул где-то, что терпеть не может, когда Сталин листает редкие книги в его библиотеке своими жирными пальцами. (Кстати, отсюда и строка Мандельштама: «Его толстые пальцы, как черви, жирны…»)
Когда стало известно, что Мандельштам арестован за стихи о Сталине, друзья и близкие поэта поняли, что надеяться не на что. Да и раньше, до ареста, все, кто знал эти стихи, не сомневались, что он за них поплатится жизнью. А уж после ареста… Следователь прямо угрожал расстрелом не только автору крамольного стихотворения, но и всем «сообщникам» (то есть тем, кому Мандельштам его прочел).
И вдруг произошло чудо.
Мандельштама не только не расстреляли, но даже не послали «на канал». Он отделался сравнительно легкой ссылкой в Чердынь, куда вместе с ним разрешили выехать й его жене. А вскоре и эта ссылка была отменена. Мандельштамам разрешено было поселиться где угодно, кроме двенадцати крупнейших городов страны (тогда это называлось «минус двенадцать»). Не имея возможности долго выбирать (знакомых, кроме как в двенадцати запрещенных городах, у них не было нигде), Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна наугад назвали Воронеж.
Причиной «чуда» было личное распоряжение Сталина.
Надежда Яковлевна, как мы уже знаем, считает, что тут возымели свое действие хлопоты Бухарина.
Не сомневается в этом и Л. Максименков, обнародовавший полный текст бухаринского письма Сталину, подробно его описавший и внимательно проанализировавший:
В январе 34-го на съезде «победителей» Бухарин был избран кандидатом в члены ЦК. Усилилась его роль в Академии наук. Но для истории советской культуры и литературы более значительным оказался факт, не зафиксированный в явных решениях Политбюро. Где-то в мае — июне была подготовлена новая повестка дня Первого съезда писателей. Радикально измененная, она поручала Бухарину выступить на съезде с докладом о советской поэзии. Докладчик получал карт-бланш для трактовки советской поэзии и советских поэтов. На некоторое время Бухарин назначался наместником Сталина в царстве поэзии, чрезвычайным комиссаром с мандатом «Инстанции». Мандельштама (под гарантию Пастернака) спасут именно благодаря этому монаршему мандату.
((Леонид Максименков. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932—1946). Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие. Вопросы литературы. 2003, № 4. Стр. 256.))
И в завершение сюжета:
Бухарин отсрочил на несколько лет гибель Мандельштама. В этом — главный итог его кратковременного наместничества в царстве советской поэзии летом тридцать четвертого года
((Там же, стр. 258.))
Что касается мандата, наместничества, чрезвычайного комиссарства, а тем более «карт-бланша», — все это в высшей степени сомнительно. О том, какими жалкими были полномочия этого «чрезвычайного комиссара», можно судить по тому, с какой отчаянной наглостью кинулась в прениях на утвержденного высочайшей инстанцией докладчика свора «неистовых ревнителей» (Демьян Бедный, Алексей Сурков, Безыменский, Жаров). Как нахально, с полным сознанием своего права, учили они вчерашнего «любимца партии» той самой «азбуке коммунизма», в преподавании которой еще совсем недавно он считался едва ли не высшим авторитетом.
Кстати, во второй части своей работы Л. Максименков публикует письмо (в сущности, донос) Жданова Сталину, в котором на эту тему говорится следующее:
Больше всего шуму было вокруг доклада Бухарина, и особенно вокруг заключительного слова. В связи с тем, что поэты-коммунисты Демьян Бедный, Безыменский и др. собрались критиковать его доклад, Бухарин в панике просил вмешаться и предотвратить политические нападки. Мы ему в этом деле пришли на помощь, собрав руководящих работников съезда и давши указания о том, чтобы тов. коммунисты не допускали в критике никаких политических обобщений против Бухарина. Критика, однако, вышла довольно крепкой. В заключительном слове Бухарин расправлялся со своими противниками просто площадным образом. Кроме этого, он представил дело так, что инстанция одобрила все положения его доклада вплоть до квалификации отдельных поэтов, канонизации Маяковского и т.д., в то время как ему прямо указывалось, что в вопросе о квалификации поэтического мастерства того или иного поэта он может выступать лишь от себя… Я посылаю Вам неправленую стенограмму заключительного слова Бухарина, где подчеркнуты отдельные выпады, которые он не имел никакого права делать на съезде.
((Вопросы литературы. 2003, № 5, стр. 259—261.))
Намерениям «поэтов-коммунистов» напомнить Бухарину обо всех его политических грехах и ошибках был, значит, сделан легкий укорот. Но свору «неистовых ревнителей» на докладчика с цепи все-таки спустили. И Сталин в своем ответе на донос Жданова не смог скрыть искреннего удовольствия, полученного им при известии, что «Бухарчику» от них все-таки крепко досталось:
Бухарин подгадил, внеся элементы истерики в дискуссию (хорошо и ядовито отбрил его Д. Бедный.)
((Там же, стр. 265.))
Вот, стало быть, каковы на самом деле были «чрезвычайные полномочия» этого «наместника» Сталина «в царстве поэзии», вот чего стоил этот якобы полученный им от Сталина «карт-бланш».
Но с утверждением Л. Максименкова, что именно письмо Бухарина Сталину спасло Мандельштама от гибели, спорить вроде не приходится.
Об этом как будто неопровержимо свидетельствует резолюция, оставленная Сталиным на тексте бухаринского письма:
Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие.
В оригинале письма Бухарина пункт третий (тот самый, где речь о Мандельштаме) сталинской рукой был отчеркнут красным карандашом. Первый и второй пункты ни специальных пометок, ни резолюций не удостоились: Коба сразу усек, что в письме «Бухарчика» было важно во-первых, а что — во-вторых и в-третьих.
Леонид Максименков полагает, что эта сталинская резолюция адекватно отражает непосредственную реакцию вождя, искреннее его возмущение теми, кто посмел самовольно, без его ведома арестовать Мандельштама. Причиной же этого возмущения было не уязвленное самолюбие диктатора («Сами подумали, сами посоветовались и сами решили?..»), а грубое нарушение установленного порядка. Мандельштам, оказывается, был номенклатурным поэтом. (Одна из глав работы Л. Максименкова так прямо и называется: «Мандельштам — номенклатурный поэт».)
В чем суть неординарности события? Сталин об аресте, похоже, искренне ничего не знал. Без ведома ЦК, «инстанции» (Политбюро, Оргбюро, Секретариата), Культпропа и оргкомитета Союза писателей арестовали номенклатурного поэта. В те дни начинался прием в члены ССП. Такой арест мог повредить кампании и подготовке к съезду.
((Вопросы литературы. 2003, № 4. Стр. 245.))
Повторяем, что Мандельштам был номенклатурным поэтом. Его имя было включено в список-реестр, который был подан Сталину в момент создания оргкомитета ССП в апреле 1932 года и который вождь со вкусом главного кадровика огромной страны исчеркал характерными цифрами, стрелками и фамилиями кандидатов.
В части списка, заключительной по месту, но не по политическому значению, состоявшей из 58 «беспартийных писателей», были имена Пастернака, Бабеля, Платонова, Эрдмана, Клюева и Мандельштама… Фамилий Михаила Булгакова, Анны Ахматовой и Михаила Кузмина в этом списке не было. Список был охранной грамотой. В условиях византийского значения списков для России Осипа Эмильевича можно было считать реальным членом номенклатуры ССП образца 1932 года. Отныне нельзя было просто так арестовывать упомянутых в списке поэтов и писателей.
((Там же, стр. 250.))
Информация интересная. Но вывод…
При всей — внешней — его убедительности он представляется мне весьма и весьма сомнительным.
«Кто дал им право!» — возмущается вождь. Но кому это — «им»? Кто эти таинственные «они», посмевшие арестовать Мандельштама? Ведь мы с вами прекрасно знаем, что никаких «они» на самом деле не было. Был «Он». И только «Он».
Когда Орджоникидзе возмутился обыском, который сделали у одного из руководителей подведомственного ему наркомата (кажется, у Пятакова), Сталин сказал ему:
— Что ты возмущаешься? Это такая организация… Они и у меня могут обыск сделать.
Шутка.
Сталинская резолюция по поводу ареста Мандельштама шуткой, конечно, не была. Но, как и реплика, брошенная им в разговоре с Серго, она была чистейшей воды лицемерием.
О том, что Мандельштам арестован, Сталин, конечно, знал. Мало того: к тому моменту, когда до него дошло бухаринское письмо, арестовавшие Мандельштама «они» уже давным-давно получили от Него указание, как «им» надлежит в этом случае действовать.
На письме Бухарина даты нет. Но определить, когда оно было написано и отправлено, нетрудно.
Л. Максименков датирует его первой половиной июня, исходя из информации, содержащейся в первых его двух пунктах. (Подготовка к съезду писателей, дата заседания Оргбюро, на котором рассматривался вопрос об использовании оборудования старой типографии «Правды».)
Но для нас гораздо важнее другая подробность этого письма, содержащаяся в представляющем для нас главный интерес третьем его пункте.
«Я получаю, — пишет там Бухарин, — отчаянные телеграммы от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна…»
Из окна Мандельштам пытался выброситься в Чердыни. А то, что он с Надеждой Яковлевной оказался в Чердыни, было, как мы знаем, чудом. И причиной этого чуда было личное распоряжение Сталина. Его фраза: «Изолировать, но сохранить».
Эту сталинскую фразу Надежда Яковлевна услышала из уст следователя, который вел дело Мандельштама. Она называет его «Христофорович» — не по аналогии с Бенкендорфом, как можно было бы предположить, а просто потому, что, по иронии судьбы, именно такое было у него отчество. Николай Христофорович Шиваров — вот как его звали. Оперуполномоченный 4-го отделения СПО ОГПУ, специалист по писателям.
Стихи следователь называл «беспрецедентным контрреволюционным документом», а меня соучастницей преступления:
«Как должен был на вашем месте поступить советский человек?» — сказал он, обращаясь ко мне. Оказывается, советский человек на моем месте немедленно сообщил бы о стихах в органы, иначе он подлежал бы уголовной ответственности… Через каждые три слова в устах нашего собеседника звучали слова «преступление» и «наказание». Выяснилось, что я не привлечена к ответственности только потому, что решили «не поднимать дела». И тут я узнала формулу: «изолировать, но сохранить» — таково распоряжение свыше — следователь намекнул, что с самого верху, — первая милость… Первоначально намечавшийся приговор — отправка в лагерь на строительство канала — отменен высшей инстанцией. Преступника высылают в город Чердынь на поселение… И тут Христофорович предложил мне сопровождать О.М. к месту ссылки. Это была вторая неслыханная милость, и я, разумеется, тотчас согласилась…
((Надежда Мандельштам. Воспоминания.))
Вряд ли можно сомневаться в том, что «высшей инстанцией», отменившей первоначальный приговор, был сам Сталин. Кто еще посмел бы решить «не поднимать дела», заведенного по поводу «беспрецедентного контрреволюционного документа», мишенью которого был сам Хозяин.
Итак, резолюция Сталина на бухаринском письме вовсе не была руководством к действию. Даже Л. Максименков, интерпретирующий ее иначе, чем я, отмечает:
«Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…» Особенность этой сентенции Сталина в том, что она не обращена ни к кому конкретно. Нет фамилии адресата… Если ответ на вопрос «кто виноват?» подразумевается («они»), то конкретного указания: «что делать?» в сталинской мысли не было. Звучал риторический вопрос и субъективная оценка факта…
((Вопросы литературы. 2003, № 4. Стр. 246.))
Мнение Сталина («Безобразие…») не обращено ни к кому персонально… Это не закон, а именно сентенция философско-созерцательного плана.
((Там же, стр. 244.))
Так что же, получается, что заступничество Бухарина никак на судьбе Мандельштама не отразилось?
Нет, это не совсем так. Ведь после этого письма ссылка в Чердынь была заменена на более мягкую, которую Н.Я. называет «воронежской передышкой».
Было ли это смягчение участи опального поэта прямым следствием бухаринского письма, неизвестно. Но мы точно знаем, что письмо Бухарина, — во всяком случае, одна подробность этого письма, — пробудило у Сталина новый интерес к делу Мандельштама и к его судьбе.
* * *
Подробностью, обратившей на себя особое внимание Сталина, был постскриптум бухаринского письма. Точнее — упоминание в этом постскриптуме имени Пастернака.
Узнав, что «небожитель», как он однажды его назвал, «в полном умопомрачении от ареста Мандельштама», Сталин позвонил Пастернаку.
Все варианты этого знаменитого телефонного разговора были рассмотрены нами в главе «Сталин и Пастернак», и рассматривая каждый из них, мы всякий раз убеждались, что, ведя с Пастернаком этот свой следовательский разговор-допрос, тиран развлекался. Он играл с поэтом, как кошка с мышью.
Это была любимая его игра.
Да, конечно, он хотел его унизить. И не только повторяющейся в разных вариантах брезгливой репликой («Мы, старые большевики, не так защищали наших друзей…», «Если бы мой друг, поэт, попал в беду, я бы на стенку лез…»), но и тем, какой выбрал момент, чтобы бросить трубку: прямо дал понять, что для разговоров с Пастернаком «о жизни и смерти» у него нет ни времени, ни желания.
Но не только же для того, чтобы «поиграть» в свою любимую игру, звонил он Пастернаку!
Так для чего же?
Какая была тут у него главная, тайная цель?
Надежда Яковлевна объясняет это так:
Пастернак спросил секретаря, может ли он рассказывать об этом разговоре или следует о нем молчать. Его неожиданно поощрили на болтовню — никаких секретов из этого разговора делать не надо… Собеседник, очевидно, желал самого широкого резонанса. Чудо ведь не чудо, если им не восхищаются…
Цель чуда была достигнута — внимание перенеслось с жертвы на милостивца, с ссыльного на чудотворца
((Надежда Мандельштам. Воспоминания.))
При всей убедительности этого соображения оно все-таки не объясняет самую природу чуда, причину его.
Почему Сталин проявил такое неожиданное мягкосердечие? Почему велел «изолировать, но сохранить»? Зачем звонил Пастернаку?
Этот вопрос не мог обойти ни один из биографов Мандельштама. И каждый из них пытался как-то на него ответить.
Стихи о Сталине дошли по назначению: преступление против высшей власти было налицо и, по обычаям тех лет, заслуживало смертной казни или, по меньшей мере, отправки в исправительный трудовой лагерь «на перековку». Сталин же отправил Мандельштама всего лишь на три года в ссылку, да еще в сопровождении жены. Как объяснить эту необычную милость?
Это размышляет автор самой известной на Западе монографии о Мандельштаме Никита Струве. И предлагает такую разгадку необъяснимого сталинского решения:
1934-й, пожалуй, наименее кровавый из сталинских годов. После страшного кровопускания коллективизации власть дает стране передышку: начинается выработка «самой демократической конституции в мире», на мази Первый съезд Союза писателей, готовится мировой антифашистский конгресс в Париже. Сурово наказать поэта еврейского происхождения за стихи, которые нельзя будет обнародовать, настолько они убийственны, — это могло помешать спокойному проведению всех этих мероприятий.
((Никита Струве. Осип Мандельштам. Лондон. 1988, стр. 85.))
Объяснение не слишком убедительное. А ссылка на еврейское происхождение поэта и вовсе комична. (Предположение, что еврейское происхождение Мандельштама могло затруднить Сталину расправу над поэтом, рождено, надо полагать, распространенным в среде русской эмиграции представлением, согласно которому советская власть воспринималась как власть откровенно и безусловно еврейская.)
Да и предположение, будто расправа с крамольным поэтом могла помешать Сталину провести съезд писателей в Москве и антифашистский конгресс в Париже, тоже достаточно наивно.
Нет, теми, кто жил тогда не в Париже (или Лондоне), а в Советском Союзе, поразительно мягкий приговор Мандельштаму не зря был воспринят как истинное чудо.
Н.Я. Мандельштам, как я уже говорил, полагает, что чудо это объяснялось заступничеством Бухарина и — в немалой степени — дошедшей до Сталина реакцией Пастернака. По ее свидетельству, примерно так же думала на этот счет и А.А. Ахматова:
Хлопоты и шумок, поднятый вокруг первого ареста О. М… какую-то роль, очевидно, сыграли, потому что дело обернулось не по трафарету. Так по крайней мере думает А.А. Ведь в наших условиях даже эта крошечная реакция — легкий шум, шепоток — тоже представляет непривычное, удивительное явление.
((Надежда Мандельштам. Воспоминания.))
Дело действительно обернулось не по трафарету. Но я думаю, что оно приняло столь неожиданный оборот совсем по другой причине.
| | Комментариев: 6 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Двусмысленная слава» Игорь Северянин
Моя двусмысленная слава
Двусмысленна не потому,
Что я превознесён неправо, —
Не по таланту своему, —
А потому, что явный вызов
Условностям — в моих стихах
И ряд изысканных сюрпризов
В капризничающих словах.
Во мне выискивали пошлость,
Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной.
Бранили за смешенье стилей,
Хотя в смешенье-то и стиль!
Чем, чем меня не угостили!
Каких мне не дали «pastilles»!
Неразрешимые дилеммы
Я разрешал, презрев молву.
Мои двусмысленные темы —
Двусмысленны по существу.
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон, —
Ведь я лирический ироник:
Ирония — вот мой канон.
Анализ стихотворения Северянина «Двусмысленная слава»
В начале 20 века Игорь Северянин снискал для себя славу скандального поэта, который презирает все условности и каноны. Действительно, он вел себя не как типичный литератор, чем шокировал своих собратьев по перу. В свою очередь, стихи Северянина эпатировали публику, вызывая самые противоречивые чувства. Начнем с того, что публиковал их поэт за собственный счет, так как ни одно издательство не желало связываться со странным молодым человеком, отрыто называвшим себя гением. Тема гениальность красным пунктиром проходила и через все произведения Игоря Северянина, который был искренне убежден в том, что его время еще не настало. Поэт оказался прав, так как признание к нему пришло лишь в 1913 году, когда литературный мир уже свыкся с идеями футуризма. Тем не менее, поэт еще долго подвергался нападкам различных критиков, которые обвиняли его в коверканье слов и пренебрежении устоявшимися догмами стихосложения.
Чтобы пресечь дальнейшие пересуды и дать ответ сразу все злопыхателям, в 1918 году Игорь Северянин написал стихотворение «Двусмысленная слава». Само название этого произведения говорит о том, что поэт очень четко осознавал свое место в и современной литературе, и в обществе. Он понимал, что существуют подлинные почитатели его таланта, которых довольно много. Однако подавляющая масса обывателей просто обожает муссировать слухи, которыми личность поэта обрастает не по дням, а по часам. Объясняет Северянин это достаточно просто, утверждая, что есть «явный вызов условностям – в моих стихах». Действительно, творчество этого поэта носит двойственный характер, его можно трактовать по-разному, что и делают читатели. Поэту же доставляет огромное удовольствие наблюдать за этим процессом, видя, как люди навешивают на него всевозможные ярлыки, мерилом для которых является их собственная распущенность.
«Во мне выискивали пошлость», — отмечает Игорь Северянин, подчеркивая при этом, что общается с читателями на их языке, привычном и доступном. Кроме этого, поэт дает отповедь всем тем, кто обвиняет его в смешении стилей, так как именно это и является «изюминкой» его стихов. «Мои двусмысленные темы – двусмысленны по существу», — заявляет поэт. При этом он с легкостью отвергает все законы стихосложения. Так как относится к собственному творчеству без напыщенности и трепета. «Ирония – вот мой канон», — подчеркивает автор, намекая на то, что его стихи можно трактовать как пощечину общественному мнению.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Девушке» Николай Гумилев
Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.
Героиня романов Тургенева1,
Вы надменны, нежны и чисты,
В вас так много безбурно-осеннего
От аллеи, где кружат листы.
Никогда ничему не поверите,
Прежде чем не сочтете, не смерите,
Никогда, никуда не пойдете,
Коль на карте путей не найдете.
И вам чужд тот безумный охотник,
Что, взойдя на нагую скалу,
В пьяном счастье, в тоске безотчетной
Прямо в солнце пускает стрелу.
Анализ стихотворения Гумилева «Девушке»
Летом 1911 года Николай Гумилев после возвращения из Парижа решил представить свою супругу Анну Ахматову дальним родственникам, проживающим в Бежецком уезде. Именно в Слепнево, родовом поместье Николая Гумилева, и было написано стихотворение «Девушке», которое он посвятил свой племяннице Елизавете Кузьминой-Караваевой.
К тому моменту родственница Гумилева уже состояла в браке, но совершенно не напоминала замужнюю женщину, обремененную домашними хлопотами. Она по-прежнему краснела при каждом намеке на супружество, увлекалась любовными романами и вела себя так, словно бы ее только собираются просватать за соседского сына. Все эти черты характера Лизы Гумилев отразил в своем стихотворении, которое записал в альбом племянницы, чем нанес родственнице глубокое оскорбление.
«Мне не нравится томность ваших скрещенных рук», — именно этой строчкой начинается произведение, в котором автор обличает ту, которой оно посвящено. Поэта раздражают «спокойная скромность» и «стыдливый испуг» молодой женщины. В представлении автора, счастливая супруга не должна быть такой пресной и равнодушной ко всему окружающему миру. Обращаясь к Елизавете Кузьминой-Караваевой, Гумилев подчеркивает: «Вы надменны, нежны и чисты». Но при этом поэту племянница напоминает осеннюю аллею «где кружат листья». Они равнодушно и безжизненно падают на землю, что ассоциируется у автора с поведением родственницы.
Он подмечает, что Лиза недоверчива и в чем-то даже прагматична. Она не способна на необдуманные поступки, продиктованные чувствами, и это раздражает поэта, который обладает очень ярким темпераментом. Он не представляет, как можно жить так скучно и обыденно, не испытывая любви, которая способна вскружить голову даже людям, которых трудно отнести к категории романтиков.
Гумилев обвиняет Лизу в том, что ей чужд охотничий азарт, когда нужно завоевать сердце мужчины, не думая о последствиях своих слов и действий. В его понимании человек, не испытавший в своей жизни ничего подобного, просто обречен на уныние и тоску. Однако автор допускает, что внутренний мир этой женщины богат и переливается всеми красками радуги. Но она не готова впустить в него даже самых близких людей. Поэт не пытается предсказывать, как именно сложится жизнь Лизы, но предостерегает ее от подобного внешнего равнодушия, которое может стать источником множества проблем во взаимоотношениях с людьми.
| | Комментариев: 1 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Две строчки» Александр Твардовский
Из записной потертой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далеко шапка отлетела.
Казалось, мальчик не лежал,
А все еще бегом бежал
Да лед за полу придержал…
Среди большой войны жестокой,
С чего — ума не приложу,
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.
Анализ стихотворения Твардовского «Две строчки»
Александр Твардовский принимал участие в нескольких войнах, отправившись на фронт в 1938 году в качестве военного корреспондента одной из московских газет. Поэтому к 1943 году, когда было написано стихотворение «Две строчки», личный архив Твардовского насчитывал несколько десятков блокнотов, исписанных бисерным почерком, в которых автор делал пометки о том, что увидел на войне. Впоследствии эти записи легли не только в основу многочисленных фронтовых репортажей, но и послужили сюжетами для стихов военной тематики, которые принесли Александру Твардовскому заслуженную славу.
В основе произведения «Две строчки» также лежат реальные события финской военной кампании 1939 года, в которой из-за неподготовленности и отсутствия боевого опыта погибли десятки тысяч советских военнослужащих. Причем, рассчитывая присоединить Финляндию к СССР в рекордно короткие сроки, советское правительство отправляло на фронт молодых ребят, считая, что они прекрасно справятся с поставленными задачами. Чем это обернулось, Александр Твардовский знал не понаслышке. И один из наиболее ярких образов, связанных у поэта с этой бессмысленной и жестокой войной – молодой боец, «что был в сороковом году убит в Финляндии на льду». Запись о нем автор нашел в своем походном репортерском блокноте, и тут же память услужливо подсказала ему все подробности того странного дня, очевидцем которого поэту довелось быть. Он отмечает, что «лежало как-то неумело по-детски маленькое тело», холод уже успел приморозить полы шинели юного солдата ко льду Финского залива, а отлетевшая далеко шапка обнажила коротко стриженую голову воина, который больше был похож на беззащитного ребенка. Описывая свои ощущения от увиденного, Твардовский отмечает, что ему до последнего момента казалось, будто бы солдат все еще продолжает бежать, просто случайно споткнулся и упал. Что вот сейчас он встанет, отряхнется от налипшего снега и продолжит свой путь.
Однако вскоре пришло осознание, что этого никогда не произойдет. Но Твардовского поразило не это, а тот факт, что среди тысяч смертей он так ярко запомнил именно эту. И не просто запомнил, а словно бы примерил ее к себе. Поэтому спустя несколько лет автору все еще кажется, что это он, а не тот неизвестный мальчишка, лежит на финском льду «примерзший, маленький, убитый», и никому нет дела до очередной гибели солдата, нелепой, жестокой и никому не нужной.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Две розы» Николай Гумилев
Перед воротами Эдема
Две розы пышно расцвели,
Но роза — страстности эмблема,
А страстность — детище земли.
Одна так нежно розовеет,
Как дева, милым смущена,
Другая, пурпурная, рдеет,
Огнем любви обожжена.
А обе на Пороге Знанья…
Ужель Всевышний так судил
И тайну страстного сгоранья
К небесным тайнам приобщил?!
Анализ стихотворения Гумилева «Две розы»
Романтик по натуре, Николай Гумилев умел наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях. Конечно, и у него были периоды душевного опустошения, когда он пытался наложить на себя руки из-за неразделенной любви к Анне Ахматовой. Однако брак с той, чьей благосклонности он добивался много лет, поставил точку в душевных муках поэта. Отныне Гумилев пообещал сам себе, что будет счастлив, что бы ни случилось, ведь судьба оказалась к нему благосклонной, подарив возможность быть рядом с любимым человеком.
Природа высоких чувств с ранней юности занимала Гумилева. Когда он был несчастлив, то считал, что любовь – это искушение и тяжелое испытание, которое нужно с честью выдержать. Однако, получив ответ на свои чувства, поэт осознал, что является самым счастливым человеком на свете. Именно под воздействием эйфории первого года совместной жизни с Ахматовой и было написано стихотворение «Две розы» (1911), в котором автор задается все тем же вопросом. Прибегая к иносказанию, автор переносит читателей к вратам Эдема – небесного сада, который принято считать входом в рай. Перед ними распускаются две розы, «страстности эмблема», и поэт недоумевает: почему именно здесь выросли эти цветы, которые являются олицетворением земных чувств.
Любовь для Гумилева существует в двух ипостасях. Первая из них представляет собой нежно-розовый цветок, который автор сравнивает со смущенной девой. Эта роза – символ зарождающихся чувств, несмелых взглядов и тайных помыслов. Вторая ипостась представляет собой то, что принято именовать единством страсти и любви. Это – ярко-красный цветок, наполненный чувственностью и имеющий греховную суть. По мнению Гумилева, такой розе не место у входа в Эдем, где правят бал умиротворение и целомудрие.
Однако обе розы находятся «на Пороге Знанья», переступив который, можно постичь тайный механизм любви, которая многогранна и удивительна по своей природе. В ней присутствуют не только страсть, радость и искушение, но и боль, разочарование, душевные муки. Но разобраться в этом запутанном клубке эмоций под силу далеко не каждому человеку. Особенно, если его мыслями и поступками руководит не разум, а сердце. Именно поэтому Гумилев приходит к выводу, что Всевышний «тайну страстного сгоранья к небесным тайнам приобщил», т.е. скрыл от простых смертных то, как именно зарождается любовь, и почему в одних случаях она дарит ощущение полета, а в других становится неподъемных грузом.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Двадцать первое. Ночь. Понедельник…» Анна Ахматова
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.
Анализ стихотворения Ахматовой «Двадцать первое. Ночь. Понедельник…»
В 1917 году свет увидел третий сборник Ахматовой «Белая стая», считающийся наиболее значительным из ее дореволюционных книг. Критики-современники практически оставили без внимания издание. Дело в том, что вышло оно в период для России трудный. Согласно поздним воспоминаниям Анны Андреевны, первый напечатанный тираж никак не мог попасть из Петербурга в Москву. Тем не менее, некоторое количество отзывов книга все-таки получила. Большинство критиков отметили стилевое отличие «Белой стаи» от «Вечера» (1912) и «Четок» (1914). Слонимский считал, что стихотворения, вошедшие в третий сборник Ахматовой, отмечены новым углубленным мировосприятием, обусловленным победой духовного начала над чувственным, в крайней степени женственным. По мнению Мочульского, в «Белой стае» поэтесса становится более сильной, строгой, суровой. В ее творчестве появляется образ Родины, слышится эхо войны. Пожалуй, главная особенность сборника – полифония, о которой писали многие исследователи ахматовской лирики.
Небольшое стихотворение «Двадцать первое. Ночь. Понедельник…», датированное 1917 годом, входит в сборник «Белая стая». На его примере четко видно, какие изменения претерпел мотив любви в поэзии Анны Андреевны. Первое четверостишие начинается с парцелляции — речевого приема, представляющего собой интонационное деление высказывания на отрезки, которые графически обозначаются как самостоятельные предложения. Использование этого тропа позволяет Ахматовой добиться большей эмоциональности, выразительности, яркости. Создается впечатление, что начальная строка стихотворения — отрывок из телеграммы. Все кратко, все по делу — только обозначение времени, ничего лишнего, никаких подробностей.
Поначалу кажется, что к любви лирическая героиня стихотворения относится с явной иронией. По ее словам, факт существования этого чувства на земле сочинил какой-то бездельник. Остальные люди ему поверили — то ли от ленности, то ли от скуки. В «Белой стае» лирическая героиня уже не с таким трепетом относится к любви. Исчезло волнение, порождаемое первым чувством. Не стало той девушки, что сжимала руки под темной вуалью, надевала на правую руку перчатку с левой руки, бежала за бесконечно обожаемым мужчиной до ворот, обещала умереть, если он уйдет. Пережитые любовные драмы навсегда изменили ее, сделали спокойней и мудрее. Впрочем, не стоит думать, что она отказалась от самого прекрасного чувства на земле. Скорее, лирическая героиня полностью переосмыслила его. Любовь осознается ей как тайна, доступная только избранным людям. Постижение истины приносит им покой («почиет на них тишина»). Героине стихотворения случайно посчастливилось попасть в круг тех «иных». Любовь как болезнь, любовь как тайна — вот то новое восприятие, которое открывается читателям в третьем сборнике Ахматовой.
На книгу «Белая стая» повлияли не только трагические события, происходившие в России, но и отношения Анны Андреевны с русским художником-монументалистом и литератором Борисом Анрепом, который большую часть жизни провел в Великобритании. Поэтесса познакомилась с ним в 1914 году. До отъезда Анрепа из Российской империи влюбленные часто виделись. Ахматова посвятила Борису Васильевичу порядка тридцати стихотворений, значительная часть из них вошла в сборник «Белая стая». Последняя встреча Анны Андреевны с Анрепом состоялась в 1965 году, в Париже, после чествования поэтессы в Оксфорде. Борис Васильевич потом вспоминал, что образ когда-то любимой женщины показался ему столь же юным, свежим и очаровательным, как и в 1917 году.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Два сокола» Михаил Лермонтов
Степь, синея, расстилалась
Близ Азовских берегов;
Запад гас, и ночь спускалась;
Вихрь скользил между холмов.
И, тряхнувшись, в поле диком
Серый сокол тихо сел;
И к нему с ответным криком
Брат стрелою прилетел.
«Братец, братец, что ты видел?
Расскажи мне поскорей».
«Ах, я свет возненавидел
И безжалостных людей».
«Что ж ты видел там худого?»
«Кучу каменных сердец:
Деве смех тоска милого,
Для детей тиран отец.
Девы мукой слез правдивых
Веселятся как игрой;
И у ног самолюбивых
Гибнут юноши толпой!..
Братец, братец! ты что ж видел?
Расскажи мне поскорей!»
«Свет и я возненавидел
И изменчивых людей.
Ношею обманов скрытых
Юность там удручена,
Вспоминаний ядовитых
Старость мрачная полна.
Гордость, верь ты мне, прекрасной
Забывается порой;
Но измена девы страстной
Нож для сердца вековой!..»
Анализ стихотворения Лермонтова «Два сокола»
Ранние произведения Михаила Лермонтова наполнены мечтами и романтикой. Тем не менее, даже в них проскальзывают довольно мрачные философские мысли, которые были свойственны 15-летнему юноше. Он часто задается вопросом не только о том, зачем появился на свет, но и пытается решить глобальные проблемы, одна из которых касается взаимоотношений людей. Именно этой теме посвящено стихотворение «Два сокола», датируемое 1829 годом. Построено оно в форме диалога двух гордых птиц, которые встретились «близ Азовских берегов», чтобы обменяться впечатлениями о том, что им довелось увидеть. Казалось бы, разговор соколов должен носить некий романтический характер, однако автор стихотворения отказывается от этой идеи и акцентирует внимание не на красотах окружающей природы, а на более прозаических вещах.
«Ах, я свет возненавидел и безжалостных людей», — отмечает один из героев произведения. Его рассказ посвящен человеческой жестокости, которой нет оправдания. И подобное встречается повсеместно, когда страдания парня становятся отрадой для его избранницы, а «для детей тиран отец» — такое же обыденное явление, как и разбитые женские сердца.
Обличая людей от имени птиц, Лермонтов и сам пытается разобраться в том, почему мир устроен так неправильно и несправедливо. При этом он понимает, что даже животные по отношению друг к другу ведут себя более благородно. Они не предают и не меняют своего мнения в угоду личной выгоде, что свойственно человеку. Исходя из того, что люди являются частью этого мира, Лермонтов тщетно ищет ответ на вопрос, почему же самые низкие и пошлые чувства вытесняют здоровый инстинкт. В итоге люди не могут жить счастливо, постоянно конфликтуют, соперничают и уничтожают друг друга, действуя с присущей им жестокостью и лицемерием.
Еще не успев познать любви, юный поэт, тем не менее, затрагивает тему измены которая – «нож для сердца вековой». С учетом того, как впоследствии будут складываться взаимоотношения Лермонтова с представительницами слабого пола, можно предположить, что это стихотворение является пророческим. Автор словно бы предчувствует, что и его очень скоро предадут, выставив на всеобщее посмешище. Правда, своей обидчице, светской львице Екатерине Сушковой, он все же сумеет отомстить. Но при этом поступит с ней весьма жестоко, хотя и осуждает в данном произведении тех, у кого ненависть и злоба преобладают над более высокими и чистыми чувствами.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Два паруса лодки одной» Иннокентий Анненский
Нависнет ли пламенный зной
Иль, пенясь, расходятся волны,
Два паруса лодки одной,
Одним и дыханьем мы полны.
Нам буря желанья слила,
Мы свиты безумными снами,
Но молча судьба между нами
Черту навсегда провела.
И в ночи беззвездного юга,
Когда так привольно-темно,
Сгорая, коснуться друг друга
Одним парусам не дано…
Анализ стихотворения Анненского «Два паруса лодки одной»
Школа русского символизма объединила множество замечательных поэтов, одним из которых стал преподаватель Санкт-Петербургской гимназии Иннокентий Анненский. Долгое время он занимался переводом произведений французских поэтов, не рискуя попробовать свои силы в литературном творчеств. Тем не менее, уже к началу 20 века в журналах стали появляться первые стихи этого поэта, которые оказали огромное влияние на творчество многих юных дарований, в числе которых оказались Анна Ахматова и Борис Пастернак.
К символизму Иннокентий Анненский пришел опытным, экспериментальным путем. Сперва он учился на произведениях французских автором, а позже осознал, что при помощи иносказаний можно наиболее полно и ярко раскрыть практически любую тему, предоставив каждому читателю свободу домыслить в произведении то, что они хотели бы в нем увидеть. В подобном ключе написано и стихотворение «Два паруса лодки одной», которое было опубликовано в 1904 году, став прекрасным образцом подлинного русского символизма. Если не пытаться читать его между строк, то создается впечатление, что автор хотел воспроизвести дивный морской пейзаж, когда перед кормой лодки с шумом «пенясь, расходятся волны».
Однако следует учитывать, что Иннокентия Анненского пейзажная лирика никогда не интересовала, а свои чувства он пытался передать в иносказательной форме. Поэтому в данном стихотворении речь идет не о том, что на морском ветру трепещут «два паруса лодки одной», а о человеческих взаимоотношениях. Поэт убежден, что союз двух любящих людей рождает единство мыслей и чувств, когда разные по своей натуре и взглядам индивидуумы превращаются в единое целое. Именно таких людей поэт называет парусами лодки, подразумевая, что также относится к их числу. Имя своей возлюбленной автор не называет, однако недвусмысленно указывает на то, что «одним и дыханьем мы полны». Тем не менее, автор понимает, что ему не суждено в полной мере ощутить простое человеческое счастье, так как «молча судьба между нами черту навсегда провела». Точно так же и паруса на лодке никогда не соприкасаются, хотя служат общему делу и могут похвастаться удивительным единством. Но между ними также проведена невидимая черта, переступить которую им не под силу. Парадокс таких взаимоотношений занимает помыслы поэта, оставляя в его душе горьких осадок и, в то же время, порождая легкую грусть из-за несбыточности собственных желаний.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| | | | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :2]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :2]]> ]]> :3]]> ]]> :3]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Два голоса» Иван Бунин
— Ночь, сынок, непроглядная,
А дорога глуха…
— Троеперого знахарю
Я отнес петуха.
— Лес, дремучий, разбойничий,
Темен с давних времен…
— Нож булатный за пазухой
Горячо наточен!
— Реки быстры и холодны,
Перевозчики спят…
— За рекой ветер высушит
Мой нехитрый наряд!
— А когда же мне, дитятко,
Ко двору тебя ждать?
— Уж давай мы как следует
Попрощаемся, мать!
Анализ стихотворения Бунина «Два голоса»
Поэзия Ивана Бунина в наше время не так известна широкой публике, как его прозаические произведения, в частности, рассказы о любви. При этом писатель успел выпустить около десятка стихотворных сборников. В поэтическом творчестве Ивана Алексеевича жизнь предстает как череда путешествий в воспоминания. Речь идет не только о личных переживаниях, связанных с прошлым. Важную роль играет всемирная история, выраженная в воспоминаниях классовых, родовых, общечеловеческих. В 1910-е годы Бунин с увлечением исследует глубинные законы нации, которые он считает вечными и непоколебимыми. Поэтому многие стихотворения того периода пронизаны духом русского фольклора.
К ним относится и произведение «Два голоса», написанное в 1912 году. Оно представляет собой диалог матушки и сына, который отправляется в путь-дорогу. Обеспокоенная родительница пытается задержать свое чадо, уговорить его остаться. Аргументы матери бесхитростны: дорога глухая, лес дремучий, реки быстрые и холодные. В общем, одни опасности кругом. У сына на каждую ее реплику находится ответ. Основные меры предосторожности им приняты: знахарю отнесен петух, а за пазухой спрятан хорошо наточенный нож. В конце стихотворения матушка интересуется, когда дитя ее вернется домой. Сын ничего конкретного не обещает, только просит родительницу как следует попрощаться с ним.
В «Двух голосах» Буниным затрагивается одна из вечных тем, свойственных культурному наследию всех народов, — тема прощания матери с ребенком. Читатели не знают, куда уходит сын. Может, на войну, может, просто решил найти приключений, может, лучшей жизни жаждет. Бунину удается фактически только благодаря эпитетам очень точно передать состояние несчастной матери, боящейся навсегда потерять сына.
Стихотворение обладает удивительной музыкальностью. Оно будто само просится стать песней. В этом свойстве также есть реверанс в сторону русского стихотворного фольклора.
«Два голоса» можно объединить в своеобразный цикл с другими произведениями Бунина, опирающимися на народное творчество. «Мачеха» рассказывает от лица сиротки о новой злой и жестокой матери. «Мне вечор, младой…» — коротенький монолог девушки, заподозрившей «любезного друга» в измене. «Отрава» — история женщины, решившей отравить свекровь. Перечислять подобные стихотворения можно еще долго. Важно другое — через них Бунин предстает чутким художником, хорошо чувствующим и знающим поэтическое наследие русского народа.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Дано мне тело — что мне делать с ним…» Осип Мандельштам
Дано мне тело — что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть
Узора милого не зачеркнуть.
Анализ стихотворения Мандельштама «Дано мне тело — что мне делать с ним…»
Вопросы мироздания интересовали Осипа Мандельштама с самого детства. Он увлекался различными видами точных наук, но очень скоро разочаровался в естествознании, так как не сумел получить ответы на интересующие его вопросы. Между тем, литература все больше и больше привлекала Мандельштама своей широтой суждений и возможностью самореализации. Но о том, чтобы стать поэтом, автор всерьез задумался лишь в 18 лет.
На это указывает его стихотворение под названием «Дано мне тело – что мне делать с ним…», написанное в 1909 году. Автор настойчиво пытается докопаться до истины и понять: «За радость тихую дышать и жить кого, скажите, мне благодарить?».
Философское мировоззрение Осипа Мандельшьтама в этот период еще только формируется под воздействием трудов великих исследователей и ученых. Тем не менее, юный поэт уже отождествляет себя со всем миром, считая, что является его неотъемлемой частью. Поэтому он говорит о том, что одновременно выступает и в роли садовника, и в роли цветка, отмечая: «В темнице мира я не одинок». Автор интуитивно догадывается о том, что не он один ищет смысл жизни и ответы на многочисленные вопросы. Он знает, что наверняка рано или поздно встретит единомышленников, которые испытывают подобные чувства и стремятся к познанию мира. При этом Мандельштам осознает, что у каждого человека – свой жизненный путь. И самое главное заключается в том, чтобы следовать ему, не отвлекаясь на пустяки и не сворачивая на более удобные и легкие дороги.
Именно в этот период Осип Мандельштам начинает идентифицировать себя как поэта, хотя до конца еще не уверен в том, что литература является его призванием. Тем не менее, он отмечает, что «на стекла вечности уже легло мое дыхание, мое тепло». Это означает, что Мандельштам внутреннее покоряется воле судьбы, и готов следовать туда, куда она его ведет. Автор на собственном опыте знает, как переменчива жизнь, ведь еще вчера он мечтал стать выдающимся ученым. Сегодня же «стекло вечности» изменилось до неузнаваемости и «запечатлеется на нем узор, неузнаваемый с недавних пор». Как именно переплетутся линии судьбы, автору неизвестно, но он уверен, что им «узора милого не зачеркнуть». Нет такой силы, которая бы заставила поэта отказаться от своих новых намерений. Правда, Осип Мандельштам даже не предполагает, что за свою любовь к литературе ему очень скоро придется расплачиваться жизнью. Но если бы автор знал свое будущее в далеком 1909 году, то это вряд ли остановило бы его и вынудило отказаться от поэзии.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Да! Теперь решено. Без возврата…» Сергей Есенин
Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит… черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь, напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
— Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.
Анализ стихотворения Есенина «Да! Теперь решено. Без возврата…»
В начале 20-х годов прошлого века отношение к творчеству Сергея Есенина было весьма противоречивым. Несмотря на то, что его называли поэтом села, некоторые стихи автора вызывали явное недовольство партийных лидеров, которые считали недопустимым слишком откровенные и нелицеприятные высказывания Есенина о советской власти. Кроме этого, ему не могли простить постоянных драк и пьяных дебошей, беспорядочной личной жизни и беспринципности с точки зрения нового строя, так как поэт никогда не принимал участия в агитационных мероприятиях и не призывал к трудовым подвигам.
Между тем, Есенин отчетливо видел, как меняется мир вокруг него, и понимал, что ему в нем нет места. Устав от столичной суеты и кабацкой вакханалии, поэт несколько раз порывался вернуться на родину, в село Константиново. Однако после того, как ему все же удалось побывать в гостях у матери, Есенин написал цикл весьма противоречивых и наполненных горечью стихотворений, в которых фактически отрекся от знакомых с детства мест. Причинная была все та же – известный поэт у себя на родине не был никому нужен, кроме близких. В российской глубинке, где жители были заняты построением колхозов и коллективизацией, о творчестве Есенина никто не слыхал. В итоге он понял, что, уехав в Москву, утратил что-то для себя очень важное и дорогое, вернуть которое уже не в состоянии.
В 1922 году Сергей Есенин написал стихотворение «Да! Теперь решено. Без возврата…», которое поставило жирную точку в «сельском» этапе его творчества. Безусловно, автор впоследствии неоднократно обращался к пейзажной лирике, однако больше не восхищался так искренне красотами родного края, так как эти светлые ощущения и впечатления были омрачены суровой действительностью. В селах того времени царили разруха, голод и нищета. Поэтому Есенин, познавший вкус столичной жизни, больше не хотел прозябать в покосившейся деревянной хате и, уж тем более, работать за трудодни в колхозе.
В своем стихотворении автор отмечает, что навечно покидает «родные поля», подразумевая под этим, чтоему уже никогда не стать тем босоногим крестьянским мальчишкой, который мог часами слушать шелест тополиных листьев. При этом Есенин с горечью отмечает, что «на московских извилистых улицах умереть, знай, судил мне Бог». И в этой фразе нет ни грамма бахвальства или же показного самобичевания. Поэт прекрасно осознает, что его жизнь зашла в тупик, из которого единственным разумным выходом является смерть. Во всяком случае, для Есенина она гораздо боле привлекательна, чем многочисленные столичные кабаки, в которых он проводит сутки напролет, читает «стихи проституткам и с бандитами жарю спирт».
Московская столичная жизнь стала для Есенина настоящим омутом, которые затягивал поэта с каждым месяцем все глубже и глубже. Если раньше он грезил родным селом, мечтая вернуться домой хоть ненадолго, то теперь лишился и этого утешения. Поэтому поэт сравнивается себя с кабацкими завсегдатаями, отмечая: «Я такой же, как вы, пропащий, мне теперь не уйти назад». И дело не в том, что у него нет силы воли, чтобы порвать с распутным образом жизни. Есенин не видит цели, ради которой стоило бы это делать. И не видит смысла в собственной жизни, которая ему представляется иллюзорной и совершенно глупой. У нее нет будущего, которое могло бы стать для поэта своеобразной путеводной звездой, целью, к которой стоит стремиться вопреки всему. По сути, именно в этот период Есенин осознает, что лишился своей родины, которая теперь живет по другим законам и не нуждается в том, чтобы кто-то воспевал ее красоты вместо того, чтобы строить социалистическое общество.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Грубым дается радость…» Сергей Есенин
Грубым даётся радость,
Нежным дается печаль.
Мне ничего не надо,
Мне никого не жаль.
Жаль мне себя немного,
Жалко бездомных собак,
Эта прямая дорога
Меня привела в кабак.
Что ж вы ругаетесь, дьяволы?
Иль я не сын страны?
Каждый из нас закладывал
За рюмку свои штаны.
Мутно гляжу на окна,
В сердце тоска и зной.
Катится, в солнце измокнув,
Улица передо мной.
На улице мальчик сопливый.
Воздух поджарен и сух.
Мальчик такой счастливый
И ковыряет в носу.
Ковыряй, ковыряй, мой милый,
Суй туда палец весь,
Только вот с эфтой силой
В душу свою не лезь.
Я уж готов… Я робкий…
Глянь на бутылок рать!
Я собираю пробки —
Душу мою затыкать.
Анализ стихотворения Есенина «Грубым дается радость…»
Стихотворение «Грубым дается радость…» датировано 1923 годом. Тематически оно связано с циклом «Москва кабацкая». Душа лирического героя заблудилась. Ему жаль себя немного, «жалко бездомных собак». Попытки забыться, преодолеть кризис, избавиться от ощущения потерянности привели его в кабак. Пьяная разгульная жизнь должна выступить в роли спасительного круга для человека, потерявшего ориентиры, неспособного найти свое место в новой реальности, смириться с навсегда изменившимся мироустройством. Сидя за рюмкой водкой, герой ощущает причастность к русскому народу. В нем просыпается весьма своеобразный патриотизм. В ответ ненавистникам он восклицает: «Иль я не сын страны?».
Произведение можно разделить на две части. В первой лирической герой рассуждает о себе. Во второй его взгляд концентрируется на случайном прохожем – счастливом мальчишке, ковыряющемся в носу. Здесь Есенин вводит метафору довольно прямую и грубую, но по-своему весьма выразительную. Лирический герой советует парнишке не ковыряться с таким усердием в собственной душе, иначе это способно породить трагедию.
В предпоследней строфе бросается в глаза вульгаризм, употребленный Сергеем Александровичем намеренно. Речь идет о слове «эфтой». По мнению писателя Юрия Либединского, оставившего воспоминания о Есенине, подобная лексика не свидетельствует о неграмотности поэта. Напротив – только человек, живший в стихии языка и превосходно им владевший, мог позволить себе подобные обороты ради усиления художественной выразительности, более точной передачи образа.
В лирике, входящей в цикл «Москва кабацкая» или тематически с ним связанной, духовные поиски лирического героя проходят через несколько стадий. В стихотворении «Грубым дается радость…» отражена первая – принятие решения о преодолении кризиса через развеселую кабацкую жизнь. На втором этапе героя начинают одолевать сомнения. Ему становится понятно, что избранный путь сложно назвать верным, что в действительности он никуда не ведет. Заключительная третья стадия – прозрение. Лирический герой осознает необходимость нового взгляда на собственное существование:
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
На потребность в духовном очищении в первую очередь повлияла любовь – чистая и нежная, не вываленная в кабацкой грязи. Если проводить параллели с биографией Есенина, то его из водоворота беспробудного пьянства, скандалов и драк на время вытащило сильное чувство к актрисе Августе Миклашевской.
| | Комментариев: 1 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
{"0":false,"o":30} |
{"0":false,"o":30} |
ОТЗЫВЫ 750 515
