| | | |  |
Гений одиночества
28 января 1996 года умер Иосиф Бродский.
Как это бывает только у подлинных поэтов, он сам предсказал свой уход:
Он умер в январе, в начале года.
Под фонарем стоял мороз у входа.
Не успевала показать природа
ему своих красот кордебалет.
От снега стекла становились у'же.
Под фонарем стоял глашатай стужи.
На перекрестках замерзали лужи.
И дверь он запер на цепочку лет.
Эти строки, написанные Бродским 47 лет назад на смерть Томаса Элиота, оказались словами о себе самом.
Я уже писала о нём раньше, ещё в 90-е, рассказывала в библиотеке (сюжет на ТВ, аудиолекция), но хотелось бы существенно дополнить. Досказать то, что мнесамой кажется в нём на сегодняшний день особенно интересным и близким.
Первые подробности о жизни этого поэта я узнала не из книг — тогда их ещё небыло, тогда и стихов его у нас не публиковали — а из разговора с Михаилом Козаковым в 1988 году, который впервые читал тогда в Олимпийском стихиполуопального-полуразрешённого Бродского.
_
Он рассказал мне в интервью о двух встречах с Бродским, о поразившей его тогдаманере чтения им своих стихов, о том, как родители будущего нобелевскоголауреата не могли поверить в гениальность сына и спрашивали у Козакова томуподтверждения.
Бродский читает "Письма римскому другу":
http://www.youtube.com/watch?v=SXIXeit5PGc
Позиция мудреца, всегда остающегося над схваткой и живущего «в глухойпровинции у моря» - одна из излюбленных масок Бродского. В письмах ГорацияПостуму, который жил в имперском Риме, просматривается прозрачная аналогия снашей жизнью в «советской империи». Поэт намеренно архаизирует конфликт свластью, придав ему черты вечности. Это извечные отношения государства ичастного человека, личности, свойственные всем временам, которые и в жизнисамого Бродского сыграли судьбоносную роль. Империи всегда противостоялпоэт, художник, опальный гений.
Бродский вообще очень ценил и любил римлян и Рим. Ему и самому хотелось быбыть, наверное, таким гордым римлянином, свободным, независимым, сильным.И, надо сказать, многие черты в нём этому образу соответствовали.
Бродский умел производить впечатление и заботился о нём. В официальнойобстановке держался неприступно и отчуждённо: все должны были знать, с кемимеют дело. Бывал высокомерен, нетерпим, деспотичен. Эти черты в нём тонко иточно подметил А. Кушнер:
Я смотрел на поэта и думал: счастье,
Что он пишет стихи, а не правит Римом.
Потому что и то и другое властью
Называется. И под его нажимом
Мы б и года не прожили - всех бы в строфы
Заключил он железные, с анжамбманом
Жизни в сторону славы и катастрофы,
И, тиранам грозя, он и был тираном...
Да, действительно, что-то властное, жёсткое было в его облике и характере, недаром он пробовался в кино на роль нацистского офицера.
Одна из актёрских проб И. Бродского. Read more... [color][size][font]
Метки:
[/font][/size][/color]
| | Комментариев: 2 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
"Пролитую слезу
из будущего привезу,
вставлю ее в колечко.
Будешь глядеть одна,
надевай его на
безымянный, конечно".
"Ах, у других мужья,
перстеньки из рыжья,
серьги из перламутра.
А у меня -- слеза,
жидкая бирюза,
просыхает под утро".
"Носи перстенек, пока
виден издалека;
потом другой подберется.
А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца".
|
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
В тот вечер возле нашего огня... (1962)
|
Книга: Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы |
"Был черный небосвод светлей тех ног,
и слиться с темнотою он не мог".
В тот вечер возле нашего огня
увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего.
Как уголь были ноги у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.
Он черен был, не чувствовал теней.
Так черен, что не делался темней.
Так черен, как полуночная мгла.
Так черен, как внутри себя игла.
Так черен, как деревья впереди,
как место между ребрами в груди.
Как ямка под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.
Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг.
В паху его царил бездонный мрак.
Спина его была уж не видна.
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его белели, как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.
Как будто был он чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
меж нами оставался до утра?
Зачем не отходил он от костра?
Зачем он черным воздухом дышал?
Зачем во тьме он сучьями шуршал?
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.
|
|
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Пьяный рыцарь
Владимир Набоков
С тонким псом и смуглым кубком
жарко-рдяного вина,
ночью лунной, в замке деда
я загрезил у окна.
В длинном платье изумрудном,
вдоль дубравы, на коне
в серых яблоках, ты плавно
проскакала при луне.
Встал я, гончую окликнул,
вывел лучшего коня,
рыскал, рыскал по дубраве,
спотыкаясь и звеня;
и всего-то только видел,
что под трефовой листвой
жемчуговые подковы,
оброненные луной.
1917-1922
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Стихи из дома гонят нас,
Как будто вьюга воет, воет
На отопленье паровое,
На электричество и газ!
Скажите, знаете ли вы
О вьюгах что-нибудь такое:
Кто может их заставить выть?
Кто может их остановить,
Когда захочется покоя?
А утром солнышко взойдет,-
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход?
Остановить его закат?
Вот так поэзия, она
Звенит - ее не остановишь!
А замолчит - напрасно стонешь!
Она незрима и вольна.
Прославит нас или унизит,
Но все равно возьмет свое!
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее...
©
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
х, коня да удаль азиата
Эх, коня да удаль азиата
Мне взамен чернильниц и бумаг, -
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б
аргамак!
Как разбойник,
только без кинжала,
Покрестившись лихо на собор,
Мимо волн обводного канала
Поскакал бы я во весь опор!
Мимо окон Эдика и Глеба.
Мимо криков: "Это же - Рубцов!"
Не простой,
возвышенный,
в седле бы
Прискакал к тебе в конце концов!
Но, должно быть, просто и без смеха
Ты мне скажешь: - Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси? -
И, стыдясь за дикий свой поступок,
Словно богом свергнутый с небес,
Я отвечу буднично и глупо:
- Да, конечно, это не прогресс...
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| | | | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Анна Баркова
Поэт, прозаик, эссеист.
Родилась в Иваново в семье сторожа гимназии. В 1919 году после окончания гимназии работала под руководством А.К. Воронского в газете “Рабочий край”, в которой были опубликованы ее первые заметки, очерки и стихи. Первый и, увы, единственный прижизненный поэтический сборник “Женщина” был издан в 1922 году в Петрограде с предисловием А. Луначарского писавшего: “Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за все пройденное время русской литературы”. Конечно, А. Луначарский не Ю.Айхенвальд, Р. Якобсон, Г. Адамович и даже не К. Чуковский, но все же и не Фурцева с Демичевым в придачу, и к его оценке нельзя не прислушаться. Тем более, что сборник был замечен и оценен А. Блоком, В. Брюсовым, Б. Пастернаком. В том же году переезжает в Москву и работает в секретариате А. Луначарского. Ее стихи были включены в антологию “Русская поэзия ХХ века” выпущенную в 1925 году под редакцией И. Ежова и Е. Шамурина. Первый раз арестованная в 1934 году с перерывами провела в заключении в общей сложности 22 года (1934–1939, 1947-1956, 1957-1965), в промежутках - в ссылке: итого 30 лет. И все по одной и той же статье 58-10, АСА - антисоветская агитация. Реабилитирована была стараниями А. Твардовского в 1965 году. Но стихи ее не печатались “из-за недостатка в них оптимизма” (из редакторской рецензии).
Однако дух отважной женщины не был сломлен. Вот отрывок из письма семидесятилетней А. Барковой И. Хохлушкину: “… Я предаюсь дьяволу иронии, бесу противоречия, духу неверия. Но не думайте, что небо мне совершено чуждо. Простите за цитату, но могу повторить вслед за Гейне: “Я не знаю, где кончается ирония и начинается небо”. И вот эта сомнительная, коварно-насмешливая сторона любого явления, любой веры, любого убеждения и принципа – это первое, что я вижу и чувствую и против чего настораживаюсь.
Стать выше ненависти? Стать выше 30 лет своего рабства, изгнанничества, преследований, гнусности всякого рода? Не могу! Я не святой человек. Я – просто человек (подчеркнуто А. Барковой). И только за это колесница истории 30 лет подминала меня под колеса. Но не раздавила окончательно. Оставила сильно искалеченной, но живой”.
И дальше в письме приводится едкое, горькое, но пророческое стихотворение 1927 года, естественно, неопубликованное.
Лишь в 1990 году в Иванове вышел второй сборник поэтессы, “Возвращение”, была опубликована крошечная заметка М. Дудина “В нее верили Блок и Пастернак…”, да в сборнике “Средь других имен” опубликовано три десятка страниц стихотворений. Публикации:
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Анна Баркова
Старуха
Нависла туча окаянная,
Что будет — град или гроза?
И вижу я старуху странную,
Древнее древности глаза.
И поступь у нее бесцельная,
В руке убогая клюка.
Больная? Может быть, похмельная?
Безумная наверняка.
— Куда ты, бабушка, направилась?
Начнется буря — не стерпеть.
— Жду панихиды. Я преставилась,
Да только некому отпеть.
Дороги все мои исхожены,
А счастья не было нигде.
В огне горела, проморожена,
В крови тонула и в воде.
Платьишко все на мне истертое,
И в гроб мне нечего надеть.
Уж я давно блуждаю мертвая,
Да только некому отпеть.
1952
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно
Борис Чичибабин
В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно...
Вот утро ткёт паук - смотри, не оборви...
А слышишь, как звучит медлительно и нежно
в мелодии листвы мелодия любви?
По утренней траве как путь наш тих и долог!
Идти бы так всю жизнь - куда, не знаю сам.
Давно пора начать поклажу книжных полок -
и в этом ты права - раздаривать друзьям.
Нет в книгах ничего о вечности, о сини,
как жук попал на лист и весь в луче горит,
как совести в ответ вибрируют осины,
что белка в нашу честь с орешником творит.
А где была любовь, когда деревья пахли
и сразу за шоссе кончались времена?
Она была везде, кругом и вся до капли
в богослуженье рос и трав растворена.
Какое счастье знать, что мне дано во имя
твоё в лесу твоём лишь верить и молчать!
Чем истинней любовь, тем непреодолимей
на любящих устах безмолвия печать.
http://ruspoeti.ru/aut/chichibabin/15699/
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| | | | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :15]]> ]]> :]]> ]]> :10]]> ]]> :8]]> ]]> :11]]> ]]> :11]]> :0 ]]> :12]]> |
|
| |
Проголосовало: 12 чел.
Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.
Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.
Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.
Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.
Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины -
Все четыре этих цвета.
Перевод - К. Симонова
Оригинал:
The Lovers` Litany
Eyes of grey -- a sodden quay,
Driving rain and falling tears,
As the steamer wears to sea
In a parting storm of cheers.
Sing, for Faith and Hope are high --
None so true as you and I --
Sing the Lovers` Litany:
«Love like ours can never die!"
Eyes of black -- a throbbing keel,
Milky foam to left and right;
Whispered converse near the wheel
In the brilliant tropic night.
Cross that rules the Southern Sky!
Stars that sweep and wheel and fly,
Hear the Lovers` Litany:
Love like ours can never die!"
Eyes of brown -- a dusy plain
Split and parched with heat of June,
Flying hoof and tightened rein,
Hearts that beat the old, old tune.
Side by side the horses fly,
Frame we now the old reply
Of the Lovers` Litany:
«Love like ours can never die!"
Eyes of blue -- the Simla Hills
Silvered with the moonlight hoar;
Pleading of the waltz that thrills,
Dies and echoes round Benmore.
«Mabel,» «Officers,» «Good-bye,"
Glamour, wine, and witchery --
On my soul`s sincerity,
«Love like ours can never die!"
Maidens of your charity,
Pity my most luckless state.
Four times Cipid`s debtor I --
Bankrupt in quadruplicate.
Yet, despite this evil case,
And a maiden showed me grace,
Four-and-forty times would I
Sing the Lovers` Litany:
«Love like ours can never die!"
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :1]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, -- куда как громко!
Боль, знакомая, как глазам -- ладонь,
Как губам --
Имя собственного ребенка.
|
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Silentium» Осип Мандельштам
Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В черно-лазоревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И слово в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
Анализ стихотворения Мандельштама «Silentium»
Стихотворение «Silentium» впервые было опубликовано в девятом номере знаменитого журнала «Аполлон» за 1910 год. Впоследствии Мандельштам включил его в свой дебютный сборник «Камень». По мнению большинства литературоведов, в этой книге соединяется «ребячество Верлена» с «суровостью Тютчева». Первая черта проявляется в легкости подачи тем. Вторая — в серьезности избранных для лирики мотивов. Слово Осип Эмильевич воспринимает в качестве камня. Поэт выступает в роли строителя, архитектора. На отношениях Мандельштама к Тютчеву стоит остановиться чуть подробнее. С творчеством великого предшественника гений века двадцатого был очень хорошо знаком. Многие стихотворения Осип Эмильевич знал наизусть, что отмечала в своих мемуарах его супруга. «Silentium» — явная отсылка к одноименному шедевру философской лирики Тютчева. Различие в названиях наблюдается только на уровне знаков препинания. У Федора Ивановича в конце заглавия поставлен восклицательный знак, у Осипа Эмильевича — ничего.
До сих пор ведутся споры, кто или что подразумевается под местоимением «она» в «Silentium» Мандельштама. Существует огромное количество версий, что для столь небольшого стихотворения — достаточно необычно. Один из вариантов — Осип Эмильевич вел речь о любви. Ключевой аргумент в пользу этого толкования — упоминание греческой богини Афродиты. По сей день ее образ остается едва ли не главным символом любви и красоты в мировой культуре. Следующий довод в пользу высказанной здесь версии — в произведении упомянута «первооснова жизни», что отсылает читателей к натурфилософии. Согласно ее положениям, Космос образуют две силы: Любовь как начало всеобщей связи и Вражда как начало разделения всего сущего. В качестве косвенного подтверждения может выступить другое стихотворение сборника «Камень» — «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…». Его главный мотив не вызывает вопросов — однозначно любовь. У этого произведения несколько пересечений с «Silentium». В частности, речь идет об античной теме и упоминании моря.
Интересна строка «она и музыка и слово». Мандельштам считал поэзию родственной музыке. По его мнению, настоящему композитору всегда по пути с истинным стихотворцем. Если принять во внимание версию, что в «Silentium» говорится о любви, получается, столь сильное чувство способно вобрать в себя поэзию и музыку, породить и объединить их.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Чуть мерцает призрачная сцена…» Осип Мандельштам
Чуть мерцает призрачная сцена,
Хоры слабые теней,
Захлестнула шелком Мельпомена
Окна храмины своей.
Черным табором стоят кареты,
На дворе мороз трещит,
Все космато - люди и предметы,
И горячий снег хрустит.
Понемногу челядь разбирает
Шуб медвежьих вороха.
В суматохе бабочка летает.
Розу кутают в меха.
Модной пестряди кружки и мошки,
Театральный легкий жар,
А на улице мигают плошки
И тяжелый валит пар.
Кучера измаялись от крика,
И храпит и дышит тьма.
Ничего, голубка Эвридика,
Что у нас студеная зима.
Слаще пенья итальянской речи
Для меня родной язык,
Ибо в нем таинственно лепечет
Чужеземных арф родник.
Пахнет дымом бедная овчина,
От сугроба улица черна.
Из блаженного, певучего притина
К нам летит бессмертная весна.
Чтобы вечно ария звучала:
«Ты вернешься на зеленые луга», -
И живая ласточка упала
На горячие снега.
Анализ стихотворения Мандельштама «Чуть мерцает призрачная сцена…»
Осип Мандельштам в своем творчестве время от времени обращался к истории, и навеянные прошлым сюжеты ложились в основу его произведений. Так случилось и со стихотворением «Чуть мерцает призрачная сцена…», которое переносит читателей в середину 19 века. Написанное в 1920 году, оно очень точно воссоздает атмосферу старого Петербурга, словно бы сам поэт был очевидцем тех давних событий. Между тем, они наполнены трагизмом, ведь автор описывает гастроли знаменитой итальянской певицы Анджолины Бозио, которая в 1859 году с блеском выступила в Петербурге, однако простудилась в холодном театре и скончалась от воспаления легких. В самом стихотворении есть несколько намеков на этот нашумевший случай, однако Мандельштама интересует не столько смерть звезды, сколько ее творчество.
Воссоздавая по крупицам прошлое, поэт отмечает, что театральный Петербург не отличался аристократизмом. «Все космато – люди и предметы, и горячий снег скрипит». Возле здания театра выстроилась вереница черных карет, в которых топятся печки, а услужливые слуги прогревают на них медвежьи шубы, дожидаясь возвращения хозяев. Сами представители высшего общества «розу кутают в меха» и пробираются к свои ложам, рассчитывая насладиться пением заморской знаменитости. В это же время «на улице мигают плошки и тяжелый варил пар», а кучера уже сорвали глотки, отгоняя любопытных.
Действительно, приезд в холодный Петербург знаменитой итальянской дивы по своей значимости в то время мог быть приравнен к визиту в город на Неве особы царских кровей. Однако Мандельштам с присущей ему иронией отмечает: «Слаще пенья итальянской речи для меня родной язык». Он жалеет красавицу-итальянку, с которой северная русская столица обошлась так сурово и неласково. В Петербурге певица дала более 20 выступлений, блистательно исполнив партии в знаменитых итальянских операх. Последней ее героиней стала Виолетта Валерии из «Травиаты», которая в финале оперы умирает. Однако, изображая ее предсмертную агонию, Анджолина Бозио даже представить не могла, что скоро ее постигнет подобная участь.
Мандельштам нисколько не сочувствует героине своего произведения, считая, что ради искусства можно принести любую жертву. К тому же, нелепо умерев в далеком Петербурге, у себя на родине певица обрела бессмертие. «И живая ласточка упала на горячие снега», — отмечает поэт, подчеркивая, что каждому предопределена его судьба, и спорить с этим бессмысленно.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Мы живем под собою не чуя страны…» Осип Мандельштам
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Анализ стихотворения Мандельштама «Мы живем под собою не чуя страны…»
В ноябре 1933 года Мандельштам написал одно из самых известных стихотворений двадцатого столетия – «Горец» или «Кремлевский горец». Оно представляет собой эпиграмму на Сталина. Своего авторства поэт никогда в тайне не держал. Более того – Осип Эмильевич сам читал произведение многим друзьям, знакомым, родственникам, поэтому сейчас сложно сказать, кто на него написал донос – слишком широк круг возможных подозреваемых. Естественно, Мандельштам прекрасно понимал, что обнародование эпиграммы – истинное самоубийство. Соответственно, к скорому аресту он был готов. За ним пришли в мае 1934 года. За смелого поэта вступились Пастернак и Ахматова. Помогло ему ходатайство высокопоставленного партийного чиновника – Бухарина. Николай Иванович лично знал Мандельштама и с почтением относился к его творчеству. Благодаря поддержке со стороны Бухарина, Осипу Эмильевичу удалось избежать расстрела. Эпиграмма обернулась лишь ссылкой – сначала в город Чердынь, затем – в Воронеж. Будучи в изгнании, поэт сочинил «Оду», посвященную Сталину. Некоторые исследователи рассматривают ее в качестве попытки раскаяния, другие видят в ней скрытую и расчетливую иронию.
«Мы живем, под собою не чуя страны…» — отклик на страшную советскую действительность тридцатых годов. Мандельштам очень точно описывает приметы того времени. Огромное государство предпочитало молчать: «Наши речи за десять шагов не слышны…». За любое неугодное власти слово можно было попасть в лагеря или под расстрел. Атмосфера тотального страха царила в СССР. В эпиграмме дан портрет Сталина, чье имя скрыто под словосочетанием «кремлевский горец». Толстые пальцы вождя сравниваются с червями, его усы поэт называет тараканьими.
Намекает Мандельштам и на прошлое отца народов. Под словом «малина» подразумевается преступный жаргонизм. Здесь имеются в виду шесть отсидок Сталина, причем только одна из них была связана с его политической деятельностью, остальные – с разбоем. Неслучайно в конце стихотворения упоминается и «широкая грудь осетина». Существует версия, что предки будущего вождя имели осетинское происхождение.
Уделено внимание и окружению всесильного правителя. Приближенных Иосифа Виссарионовича Мандельштам именует полулюдьми, которые в его присутствии не способны говорить. Им остается лишь мяучить, хныкать и свистеть.
По мнению писателя Фазиля Искандера, Мандельштам избежал расстрела не столько благодаря помощи Бухарина, сколько из-за того, что Сталину пришлась по нраву его эпиграмма. Правитель увидел в стихотворении признание своего безграничного могущества. Кроме того, он вполне мог рассматривать произведение как акт капитуляции врагов. При таком восприятии толстые пальцы-черви и тараканьи усы особой роли не играли. Зачем обращать внимание на оскорбления, высказанные от лица недоброжелателей? Кремлевскому горцу, рожденному в бедной семье и добравшемуся до вершин власти, льстило то, каким страхом пропитаны строки «Мы живем, под собою не чуя страны…». Нравилось Сталину и довольно точное описание его всесилия. Весьма вероятно, что Иосифу Виссарионовичу пришлось по вкусу и карикатурное изображение ближайшего окружения. Если учитывать размышления Искандера, то не кажется такой загадочной резолюция вождя на деле Мандельштама: «Изолировать, но сохранить». По сути, Сталин принял вызов от поэта и начал с ним игру в кошки-мышки. Подобное общение с людьми творческими было свойственно Иосифу Виссарионовичу – вспомнить хотя бы историю его отношений с Булгаковым. Для Осипа Эмильевича игра эта завершилась трагически – в 1938 он вновь попал под арест, после чего умер на этапе под Владивостоком.
| | Комментариев: 2 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Я ненавижу свет…» Осип Мандельштам
Я ненавижу свет
Однообразных звезд.
Здравствуй, мой дивный бред, —
Баши стрельчатый рост!
Кружевом, камень, будь,
И паутиной стань:
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань.
Будет и мой черед —
Чую размах крыла.
Так — но куда уйдет
Мысли живой стрела?
Или, свой путь и срок,
Я, исчерпав, вернусь:
Там — я любить не мог,
Здесь — я любить боюсь…
Анализ стихотворения Мандельштама «Я ненавижу свет…»
Сложный жизненный и творческий путь, который довелось пройти Осипу Мандельштаму, нашел отражение в его необычных произведениях. Стихи этого поэта раскрывают удивительно тонкий и хрупкий внутренний мир человека, который далеко не всегда считал нужным публично афишировать свои чувства. Будучи символистом, Мандельштам придерживался теории о том, что ничего в этом мире не происходит случайно, и любое событие имею не только свое значение, но и свою цену. Именно с этой позиции он рассматривал свое знакомство с семьей поэтессы Марины Цветаевой, к которой испытывал очень нежные и возвышенные чувства. В 1912 году, находясь под впечатлением от встречи с этой женщиной, Мандельштам написал стихотворение «Я ненавижу свет…».
Если трактовать его с точки зрения символизма, то одной из «однообразных звезд», свет которых так терпеть не может поэт, является Марина Цветаева. Ее стихи он воспринимает, как попытку вызова не только самому себе, но и современной литературе. При этом произведения Цветаевой кажутся Мандельштаму однотипными и как бы направленными внутрь души, содержимое которой, по мнению поэта, нельзя выворачивать наружу перед читателями.
Вместе с тем, Мандельштама одолевают весьма противоречивые чувства, так как Цветаева ему явно симпатизирует. Поэтому рождается строчка, которая показывает, в каком смятении пребывает поэт после поездки в Москву. «Здравствуй, мой давний бред – башни стрельчатой рост!», — пишет Мандельштам, намекая на то, Цветаева-поэт обладает не только литературным даром, но и готова отстаивать свои стихи, тем самым, возносясь ввысь, достигая тех горизонтов творчества, к которым Мандельштам и сам стремится. Он утешает себя обещаниями, пророча: «Будет и мой черед – чую размах крыла». Но при этом беспокоиться о том, куда же будет направлена «мысли живой стрела», и сможет ли она принести пользу другим.
Затрагивая тему вечности, Мандельштам отмечает, что каждый человек проходит свой путь и всегда возвращается к истокам – тому месту, которое принято именовать загробным миром. Там нет добра и зла, ненависти и любви, о чем упоминает поэт. Но именно в иной реальности каждому из нас открывается истина, которая недоступна в привычном мире. Поэтому, анализируя свои чувства к Цветаевой, Мандельштам отмечает: «Там – я любить не мог, здесь – я любить боюсь». Действительно, отношения этих двух людей так и не смогли перерасти на полноценный роман, хотя оба пота испытывали удивительное душевное родство и понимали друг друга даже тогда, когда между ними не было произнесено ни единого слова.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
«Невыразимая печаль» Осип Мандельштам
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой — сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая —
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
Анализ стихотворения Мандельштама «Невыразимая печаль»
В 1913 году в свет вышло первое издание дебютной книги Мандельштама «Камень», в которой нашли отражение творческие поиски молодого поэта, его опыты в области символизма и акмеизма. Наибольшее влияние на раннюю лирику оказали два гения — Тютчев и Верлен. От первого Осип Эмильевич позаимствовал некоторые темы. От второго — легкость формы.
Зачастую при анализе первого периода творчества Мандельштама литературоведы не учитывают один весьма важный факт — молодой стихотворец страдал сразу от двух болезней: стенокардии и астмы. Ситуация сложилась довольно опасная, существовало даже некое предсказание близкой смерти Осипа Эмильевича. Она сильно пугала поэта. Мандельштам боялся, что тело умрет, при этом не успеет свершиться «подвиг души». Недуг породил ощущение хрупкости бытия. В любое мгновение мир может покачнуться и разбиться, что нашло отражение в стихотворении 1909 года «Невыразимая печаль». Мотив хрупкости появляется в первой строфе: ваза выплескивает свой хрусталь. Во втором четверостишии комната предстает целым миром — маленьким царством, которое одновременно замкнуто и безгранично. В финале стихотворения тема хрупкости возвращается. Описанный ранее мир, словно бисквит, может быть разрушен с помощью тончайших пальчиков. Кому они принадлежат — судьбе, богу, человеку? В данном случае не столь важно, пока есть возможность наслаждаться «красным вином» и «солнечным маем». Кстати, даже у болезни имеется своеобразное преимущество — она способна расширить зрение: «Невыразимая печаль открыла два огромных глаза…».
Иногда Мандельштама обвиняют в косноязычии. Обратите внимание на последние две строки стихотворения «Невыразимая печаль»:
…И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
Здесь налицо неправильное с точки зрения правил русского языка употребление деепричастного оборота. Ну, как в качестве исполнителя какого-либо действия может выступать белизна? А у Мандельштама она ломает тоненький бисквит. Чуткого читателя пленяет именно неправильность, заключенная в придуманном Осипом Эмильевичем образе. Сходная мысль встречается у Николая Гумилева, друга Мандельштама и его соратника по «Цеху поэтов». Он писал, что стихотворение «должно быть безукоризненно даже до неправильности», так как индивидуальность произведению придают лишь осознанные отступления от общепринятых правил.
Литературовед и филолог Михаил Гаспаров «Невыразимую печаль» связывал с другой ранней лирической зарисовкой Мандельштама — «В просторах сумеречной залы…». В ней предстает пустая комната с высокими вазами на столе. В них — лилии, раскрытыми цветами будто просящие вина. Сравните с картиной, изображенной в рассматриваемом нами стихотворении, — букет в вазе, глоток вина, тоненький бисквит.
«Невыразимая печаль» — великолепный образец импрессионистического творчества Мандельштама. Не обошлось здесь без влияния Поля Верлена. Он считается первым в мировой литературе поэтом-импрессионистом, своей лирикой обозначившим переход от романтизма к символизму. «Чистое наблюдение», лежащее в основе нового направления в искусстве, означало отказ от идеи в творчестве, законченности, обобщенности. Изображалось каждое мгновение. Место мысли заняло восприятие, рассудок заменил инстинкт. Соответственно, произошел отказ от истории, сюжета. «Невыразимая печаль» — прекрасная импрессионистическая зарисовка, образы которой каждый читатель может толковать по-своему в зависимости от собственного жизненного опыта, восприятия искусства и действительности.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Автор: Виктория Альварес
Оригинальное название: Tu nombre después de la lluvia
Название на русском: Твое имя после дождя
Переводчик: Мария Сандовал
Редактор: Наталья Ульянова
Глава 5
Четыре кольца из синей керамики. Тяжелый браслет из золота, лазурита, кварца и бирюзы, украшенный скарабеем. Изысканный футляр в форме гроба, содержащий бережно свернутую длинную прядь волос принцессы Мересаменти. Три маленькие деревянные ушебти [1], покрытые иероглифами. При свечах они сияли так, что казались сделанными из золота.
Лайнел Леннокс ощутил, что галстук завязан туже, чем обычно. Пока Теодор Дэвис с своими людьми хлопотал вокруг него, обеспокоенный его раной, Лайнел без проблем припрятал среди своих личных вещей все эти артефакты из покрова Мересаменти. Теперь же, разложив сокровища на великолепном столике из каобы [2], расположенном в библиотеке графа Ньюберрийского, спрашивал себя, как же он мог зайти так далеко! Он даже думать не хотел о том, что его ждет, когда археологи обнаружат пропажу.
Выражение лица старого аристократа, напротив, было далеко от раскаяния. Он взял в руки один из артефактов.
— Это золотой инкрустированный чехол, — пояснил Лайнел. Он стоял скрестив руки, пытаясь внушить уверенность самому себе. — Он предназначен для хранения ароматических растираний, вероятнее всего, самой Мересаменти. Открыв его, вы почувствуете, что он все еще хранит легкий аромат смолы.
Граф не обратил внимания на его слова. Он поправил очки на тонком носу и поднес сокровище поближе к лицу, чтобы внимательно рассмотреть.
— Он украшен изображением сидящей женщины, — прокомментировал граф.
— Великая царская супруга [3], — подтвердил Лайнел. — возможно, речь идет о Нефертити, так как ее дочь, Мересаменти, никогда не взошла на трон. Возможно, эта вещица принадлежала к амарнскому периоду [4]. В верхней части крышки просматривается солнечный диск Атона [5], лучи которого достигают рук...
— Обычная побрякушка, — прервал его граф, возвращая вещь на стол. — Женский каприз, которых может быть сотни в любом музее.
Лорд Арчибальд Уэстбэри, наследный граф Ньюберрийский, фыркнул, что могло быть расценено как улыбка, хотя выражение его лица было далеким от доброжелательного. Он выглядел безупречно в своей твидовой тройке, белой рубашке с накрахмаленным воротничком и галстуке Ascot из бледно-серого шелка. Сидя подле своего отца, он рассматривал принесенные Лайнелом артефакты, с не меньшим, чем у отца, недовольством. Оба были очень похожи между собой: бледные лица, серые глаза и, в случае Арчибальда, у которого все еще были волосы, большое количество бриллиантина, что совсем не добавляло привлекательности.
Лайнелу никогда не нравился этот петух, мнящий себя выше других только потому, что посещал Сент Джеймс [6] каждый сезон, но Уэстбери пообещали заплатить ему более чем хорошо, если он согласится на них поработать в Долине Цариц. Тем не менее, Лайнел чувствовал себя не в своей тарелке во время своих визитов. Огромная библиотека, в которой они встречались, казалось, была создана для подавления. Повсюду был расставлен антиквариат и у Лайнела дух захватывало при мысли о том, сколько все это могло бы стоить на черном рынке. На его взгляд опытного эксперта, почти все они были приобретены нелегально. В скольких коллекциях могла быть каменная голова одного из царей Ветхого Завета, которую французские революционеры сбросили с фасада Собора Парижской Богоматери в 1893 году [7]?
— Мистер Леннокс, признаться, ваш сегодняшний визит неприятно меня удивил, — промолвил лорд Арчибальд, вертя в руках одну из деревянных ушебти, как если бы это были карманные часы и он раздумывал купить их или нет. — Когда вы сообщили о своем прибытии в Оксфорд и желании непременно с нами встретиться, то мы предположили, что вы привезли из Египта нечто невообразимое. И это все, что вы можете нам предложить?
— А это что? — вдруг спросил граф Ньюберрийский, с трудом наклоняясь к столу и беря в руки один из предметов, завернутых в лён. Лайнелу показалось, что он услышал, как хрустят его суставы. — Похоже на какую-то коробку...
— В форме коптского креста, — подхватил лорд Арчибальд. — Ключ жизни.
Оба приблизили свои длинные носы к артефакту, чтобы получше рассмотреть.
— Несомненно, это анх. Египетский символ бессмертия…
— И все мы отлично знаем, что это означает, — продолжил лорд Арчибальд, словно не слышал слов Лайнела. — Коробки в форме анха использовали для хранения зеркал.
Помолчав несколько секунд, его отец открыл ее и даже бровью не повел, увидев, что она пуста. У Лайнела пересохло во рту.
— Смею предположить, что до вас дошли слухи о том, что произошло...
— Разумеется, мистер Леннокс. Мы подозревали, что может случиться нечто подобное, но не хотели так быстро отказываться от зеркала. До тех пор, пока вы не подтвердите факт его существования.
— У вас его отобрали? — спросил вполголоса граф. — Курнские воры?
Лайнел кивнул. Казалось, рана на плече запульсировала с новой силой под бинтами.
— Должно быть, их было много, чтобы противостоять солдатам Дэвиса и вам.
— Целая орава, — подтвердил Лайнел, сцепив руки за спиной. — Вы оба знаете, что я уже не раз попадал в переделку, но никогда еще я не сталкивался ни с чем подобным. На меня словно напало целое племя!
Уэстбери так долго смотрели на него, что у Лайнела защипало в глазах. Впервые ему пришло в голову, что он недооценил своих “работодателей”. Он думал, что будет нетрудно удовлетворить их запросы. Что горсти безделушек с раскопок Дэвиса будет достаточно для выполнения своих обязательств. Но, встретившись с заказчиками взглядом, Лайнел понял, что сильно ошибался. Граф Ньюберрийский со вздохом снял очки.
— На подобное происшествие мы не рассчитывали, мистер Леннокс. Я не солгу, если скажу, что разочарован. Очень разочарован. А ведь мне вас рекомендовали. Мы полагали, что ваша осторожность сослужит нам хорошую службу, — граф махнул рукой в сторону артефактов. — Но внезапно мы узнаем, что вы не только не привезли нам зеркало Мересаменти, но и умудрились потерять его навсегда. И что нам теперь со всем этим делать?
— Но я не виноват, милорд! — попытался защититься Лайнел. — Я не мог знать о том, что эти головорезы нападут именно тогда, когда я нашел зеркало!
— Но вы могли это предотвратить, — вступил в разговор лорд Арчибальд.
— В меня стреляли. Попали в плечо, а могли попасть парой сантиметров ниже. И тогда никто уже не смог бы украсть для вас даже этого.
Лайнел почувствовал, что краснеет от бешенства. Лорд Арчибальд проследовал к одному из больших окон библиотеки, откуда можно было различить шпили близлежащих колледжей.
— В конце концов, нет смысла ходить вокруг да около. Вы не принесли нам то, что мы просили, стало быть оплата тоже будет иной.
Это было именно то, чего так опасался Лайнел с момента возвращения в Оксфорд.
— Разумеется, мы покроем ваши расходы на питание и проживание, — продолжил графский сын, не оборачиваясь. — А также расходы на лечение, которое, к счастью, обещает быть недолгим. Похоже, ваше ранение не очень опасно, так что вы вскоре сможете продолжить свое занятие.
— А, может, и подождем, — сказал граф Ньюберрийский, нахмурившись, — пока те немногие сокровища, которые еще остаются скрытыми в недрах земли по всему миру, не окажутся в руках пары бродяг, которые избавятся от них за горсть пиастров.
— У меня в голове не укладывается, насколько вы оба циничны, — грубый выпад Лайнела заставил Уэстбери снова посмотреть на него, на этот раз с некоторым презрением. Лайнел оперся дрожащими руками об стол.
— Вы устроили весь этот цирк с покровительством, даете Дэвису просто неприличную сумму для раскопок в Долине цариц, просите, чтобы я втерся в доверие к археологам, которых вы же сами наняли, и положил вам в руки артефакты, которые вы нелегально хотите оставить себе… И теперь у вас хватает наглости утверждать, что я плохо работаю только потому, что меня чуть не убили по вашей же вине?
— Хватит драматизировать, мистер Леннокс. Вы были бы не первым иностранцем, убитым в Египте от рук шайки голодранцев. Через неделю цивилизованный мир забудет о ваших приключениях. А пока, конечно, вы герой!
— Вам следовало быть нам благодарным, — согласился с сыном граф. — Это позволит вам отныне увеличить количество клиентов в будущем. Да мы вам одолжение сделали.
— Говоря откровенно, вы слишком задели мои моральные принципы.
Граф Ньюберрийский приподнял брови и фыркнул.
— Не понимаю, как мы могли надеяться, что из этого получится что-нибудь путное. — сказал он почти с отвращением в голосе. — Какой прок от простого расхитителя гробниц.
— Может я и расхититель гробниц, — ответил Лайнел, — но, я вас уверяю, что совсем не прост. Вам следовало бы хорошенько подумать, прежде чем принимать решение.
— Вы нам угрожаете? — почти улыбнулся граф. — Такой плебей как вы?
— Если вы воспринимаете как угрозу мои связи с редакциями четырех оксфордских газет и полудюжиной частных коллекционеров, которым ничего не стоит обнародовать ваши махинации, то да, господа, я вам угрожаю.
Улыбка сошла с губ графа. Он взял было очки, чтобы протереть платком, но, услышав последние слова, замер словно статуя. Казалось, что его глаза метали молнии, когда он произнес:
— Осторожно со словами. Они могут дорого вам стоить, Леннокс.
— Да вы что! — воскликнул Лайнел. — Наверное, я должен задрожать от страха, милорд! Особенно, если угрозы исходят от такого человека, как вы! Сколько, интересно, вы продержитесь, копаясь в пустыне при сорока градусах в тени даже зимой?
— А это не моя проблема. Я занимаюсь коллекционированием, а не копанием.
— И еще много чем, впрочем, без особого успеха…
Легкий румянец окрасил щеки лорда Арчибальда. Лайнел направился в сторону двери. Не было смысла оставаться дальше в библиотеке.
— Оставьте себе побрякушки своей любимой принцессы, если у вас еще осталась какая-нибудь свободная витрина. Интересно, когда команда Дэвиса обнаружит что произошло с покровом. Я уверен, что успею съездить домой за документом, который вы, к счастью для меня, оба подписали, заключая со мной соглашение.
— Леннокс! — почти закричал графский сын. Он покраснел еще больше и, направляясь от окна к двери, чуть не перевернул стол и кресло, попавшиеся ему по дороге. — Не смейте нам угрожать! Если наше имя появится в газетах…
— Лорд Арчибальд, вы меня разочаровываете. Вам следовало бы уже привыкнуть к упоминанию в газетах. Только этим утром ваше имя и вашего достопочтенного отца появилось в трех самых тиражируемых газетах города. Должен вас поздравить: вы потрясающе выглядите на картине “Саломея”, которую написала мисс Вероника Куиллс.
Лорд Арчибальд застыл посреди ковра, в то время как его отец недоверчиво переводил взгляд то на него, то на Лайнела.
— Хотя, — добавил молодой человек прежде, чем покинуть усадьбу, — должен признать, что Вероника была к вам милосердна — в реальности у вас не так много волос.
Десятью секундами позже, под пристальными взглядами слуг Уэстбери, наблюдавших за его уходом и встревоженных звуками ссоры из библиотеки, Лайнел прошел к кованным деревянным воротам у входа в имение. Он сам открыл ворота, вышел на улицу и быстро зашагал по Сент Эльдейтс, оставляя позади мрачные окрестности колледжа Крайст Чёрч [8], которые терялись по другую сторону ограды в надвигающихся сумерках. Лайнел был так зол, что даже не смотрел куда идет.
Этот мир аристократов, билетов в оперу, лошадиных бегов в Аскот [9] и приемов в Сент Джеймсе был так далек от социальной среды Лайнела, что он даже не завидовал лорду Арчибальду Уэстбери. Ему никогда не приходило в голову стыдиться своего скромного происхождения. Для Лайнела главным достоинством человека были его личные достижения, а не то где он родился. “В конце концов, выживают сильнейшие,” — повторял про себя Лайнел тем вечером, пробираясь через толпу, наводнившую Хай стрит. “Если в будущем мир изменится, такому хлыщу как лорд Арчибальд будет нечем прикрыться и он получит по заслугам.”
Лайнел унесся мыслями в далекое прошлое. Его отец, шотландский рабочий, эмигрировал в Италию попытать счастья и женился на неаполитанке, которую выпивка свела в могилу через несколько месяцев после рождения сына. Мужчине ничего не оставалось, как самостоятельно взять на себя заботу о ребенке. Лайнел обожал отца и почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, когда тот разрешил ему помогать каждый раз, когда его нанимали копать захоронения древней Этрурии [10]. Именно от отца Лайнел научился понимать тайны, скрывающиеся в недрах земли, в каждой песчинке, которая ускользала от взгляда обывателя. Ни один из них не был археологом, но их практический опыт мог дать фору многим титулованным выпускникам университетов.
К сожалению, то благословенное время не продлилось долго. Когда Лайнелу исполнилось 16 лет и он вместе с отцом копали маленький некрополь близ Чивитавеккьи [11], эпидемия холеры унесла за собой жизни почти всего населения, прихватив также итальянского археолога и его рабочих, среди которых был отец Лайнела. Леннокс так никогда и не узнал что стало с телом отца, скорее всего, вместе с остальными бросили в общую могилу, вырытую на территории больницы. Лайнел так никогда и не посмел убедится в этом лично.
С тех пор Лайнелу пришлось научится выживать самостоятельно, он брался за любую работу, даже не совсем честную, храня в памяти свое единственное достояние — безвозвратно утерянное счастливое детство. Именно поэтому Лайнел старался прожить каждый день так, как-будто он последний, наслаждался каждой каплей дождя, упавшей ему на лицо, каждым приемом пищи и каждой женщиной, посещавшей его в скромной съемной комнате в переулке Св. Елены.
В глубине души, причем Лайнел никогда в этом не признается, даже самому себе, он так боялся смерти, что единственное, ради чего он мог рисковать жизнью, так это завоеванные им территории. Он сделал это, забирая у Мересаменти ее самую большую ценность. Он шел к этому два года, ведомый тайной, о которой никому не мог рассказать, иначе его сочли бы безумцем.
Фигура в черном с темными глазами, которая однажды уже повстречалась ему на пути и палец на спусковом крючке. Воспоминания о последнем происшествии в Долине цариц все еще терзали его, пока он шел, оставляя позади освещенные окна Ол Соулс колледжа [12], поворачивая по улице, огибающей Рэдклифф. Молодой человек миновал открытые пространства самых именитых колледжей Оксфорда и свернул в такой узкий переулок, что был вынужден идти почти боком, задевая отсыревшие кирпичные стены. Переулок Св. Елены, так называлась эта улочка, которой не было ни на одной карте Оксфорда. Она была столь глухой и зловещей, что жители прозвали ее Адским переулком. Лайнел с усмешкой подумал, что у графа Ньюберрийского и его сына волосы встали бы дыбом, если бы им когда-либо пришлось наведаться в эту часть города, столь далекую от привычных им кварталов.
Он не хотел признавать, но на каждом повороте столько знакомой улицы, его сердце начинало биться чаще. Когда он смотрел на нищих, которые стояли вдоль улицы, подпирая спиной расслаивающиеся от сырости стены, с потерянным взглядом и зловонным дыханием, то почти боялся снова встретиться взглядом с парой черных глаз, которые пристально смотрели на него сквозь складки платка. Лайнел был в таком смятении, что даже не обращал внимание на вонь, доносившуюся из подворотен, хотя обычно, проходя по эти закоулкам, он зажимал нос рукой.
“Я становлюсь параноиком,” — подумал Лайнел, встряхнув головой. Он завернул за последний угол, отделявший его от дома… и замер, увидев, что кто-то дожидается его на обшарпанной лестнице. Лайнел с трудом сдержал вздох облегчения, поняв, что ожидала его вовсе не сводившая с ума фигура в черном. Потрескавшиеся стеклянные фонари, освещавшие Адский переулок, позволили ему узнать Веронику Куиллс. Она выглядела очень занятой кормлением с руки ворона, который часто сопровождал ее во время прогулок по городу, так что у Лайнела было время прийти в себя и подготовиться к встрече.
Веронике всегда могла заставить его улыбнуться, даже когда ей удавалось одеться более-менее согласно приличиям. Было привычным видеть ее в юбках, совершенно не сочетающимися с блузками, она комбинировала цвета самым экстравагантным образом и никогда не обращала внимания на детали, которые так важны для девушек ее возраста. Она была эксцентрична не только в одежде, но и в мыслях, а этим вечером выглядела особенно нескладно. Она надела длинную темно-синюю юбку (на ней была всего лишь одна капелька краски, что было большим достижением для Вероники), длинное пальто военного покроя, которое делало ее похожей на героиню Трильби [13], ярой поклонницей которой являлась девушка. Ворон Свенгали мог бы поручиться за это. Маленькая ермолка совершенно не сочеталась с пальто, но хотя бы помогала удержать на месте непокорную гриву вьющихся волос, которая обычно удерживалась при помощи любого платка или цветной ленты, попадавшихся под руку. Лайнел свистнул, чтобы привлечь внимание Вероники. Пухлые губки изогнулись в улыбке, когда девушка увидела вышедшего из тени Лайнела.
— По-моему, это не самое подходящее место для добропорядочной девушки, — Лайнел остановился напротив Вероники, что заставило Свенгали отлететь в сторону, роняя крошки — еще пару лет назад они объявили друг другу войну. — Боже мой, каждый раз, когда тебя вижу, твои волосы все длиннее и прекраснее.
— А ты с каждым разом все менее учтив с дамами, — отшутилась Вероника, падая в его объятия. — Поверить не могу, что ты уже вернулся!
Она обхватила руками его лицо и запечатлела звонкий поцелуй в губы. Лайнел порадовался, что поблизости нет профессора Куиллса. Им с Вероникой приходилось изобретать множество уловок, чтобы никто не догадался об их отношениях. Им пришлось поклясться Александру в том, что между ними нет романтических отношений и профессор успокоился. Если честно, то они его и не обманывали.
— Давно ждешь? — спросил Лайнел, когда они, наконец, разомкнули объятия.
— Часа два, может, три, — Вероника скорчила рожицу. — Но для меня это не проблема. Я принесла с собой блокнот, чтобы было чем заняться. Так что день не прошел зря. Я уже знаю о перестрелке…
Лайнел хмыкнул: новости распространяются со скоростью ветра. Он пошарил в карманах в поисках ключа от дома. Свенгали прыгнул с одного водостока на другой и, в конце концов, устроился на навесе здания с видом горгульи.
— Ты не собирался мне об этом рассказывать? — спросила девушка с недовольством. — Тебе не приходило в голову, что мой дядя и я беспокоимся о тебе?
— Вероника, я в городе всего один день. Мне надо было заняться неотложными делами и ты это прекрасно знаешь, — сказал Лайнел, открывая дверь и пропуская девушку вперед. — Более того, я был уверен, что увижу тебя здесь.
— Вечно ты недооцениваешь серьезность ситуации, — снова улыбаясь заключила Вероника.
Она пошла вперед Лайнела вверх по лестнице на первый этаж. Он шел следом не в силах отвести взгляд от так хорошо знакомого тела, миниатюрного, как у рано созревшей девочки. Открыв дверь жилища — маленькой комнаты, в которой помещались лишь кровать, шкаф и стул со сломанной ножкой, Вероника расстегнула пуговицы шинели и позволила ему упасть на пол. Затем, подошла к Лайнелу и проделала тоже самое с его пиджаком, а потом и с жилетом.
— Ого! Похоже, ты действительно по мне скучала. Вот что я называю “перейти прямо к сути вопроса”...
— Не будь идиотом, — рассмеялась Вероника — Я только хотела собственными глазами взглянуть на то, что с тобой сделали эти головорезы. Я слышала столько версий, что уже не знаю чему верить.
Она заставила его сеть на край кровати, на которой лежал лишь мягкий тюфяк. Ее ничуть не волновала скудная обстановка его комнаты и это было одной из тех черт Вероники, которые так привлекали Лайнела. Ей было все равно где жить — в роскошном доме дяди со всеми удобствами, или же в этой темной комнате с разводами на стенах, в которой она провела немало времени с тех пор, как они познакомились два года назад в Эшмоленском музее. С того момента она стала его лучшей подругой и любовницей, не говоря уже о том, что она была превосходной союзницей.
Он молча наблюдал за ней, пока она расстегивала пуговицы на рубашке, чтобы проверить его повязку. Вероника сняла ермолку и тяжелая копна каштановых волос щекотала Лайнелу плечо и грудь. Он не ошибся — волосы Вероники стали еще длиннее и, казалось, жили своей собственной жизнью.
— Эта шалость могла дорого тебе обойтись, — сказала девушка пару минут спустя.
— Шалость? Ты серьезно можешь назвать “шалостью” перестрелку, которая чуть не стоила мне жизни?
— Не строй из себя жертву, Лайнел. Меня не обманешь. Если тебя и ранили в Египте, то только потому, что ты сам лез на рожон, как ты всегда это делаешь, влезая в дела, которые тебя совсем не касаются. Что на самом деле произошло в Долине цариц?
Отступать было некуда, да и не было смысла что-то скрывать от Вероники. Лайнелу ничего не оставалось, как рассказать все как есть. Слушая его рассказ, Вероника снимала старые бинты с пятнами запекшейся крови и накладывала новые, взятые в импровизированной аптечке, которую Лайнел держал на подоконнике. Вероника внимала ему и не смогла сдержать улыбку, услышав, как с каждым разом увеличивается количество курнских головорезов.
— Получается, что кто-то ждал пока ты не достанешь зеркало Мересаменти из его многовекового укрытия, чтобы атаковать. То, что они не сделали этого раньше, означает, что они понятия не имели где оно спрятано. Если бы не мой дядюшка и его вера в то, что в самых фантастических легендах есть зерно истины, открывающее его местонахождение, зеркало по прежнему оставалось бы утерянным. Археологи мистера Дэвиса никогда бы его не нашли. По правде говоря, это серьезный урон для нашей газеты.
— Не сыпь мне соль на рану, — подал голос Лайнел. — И я имею ввиду вовсе не плечо. Более того, думаю, что я не единственный, который повел себя как идиот.
— Что ты имеешь ввиду? — продолжила расспросы Вероника, накладывая свежую повязку.
Лайнел закусил губу. У него искры из глаз сыпались, когда хоть что-то касалось его раны. Когда уже, черт возьми, она затянется?
— Лорд Арчибальд. Сам лорд Арчибальд. О чем ты, черт побери, думала?
Вероника хихикнула. Она поправила пару прядей волос, упавших на лицо, тем самым открывая пару пятнышек краски на виске.
— Все мы ошибаемся, — согласилась она. — И ты отлично это знаешь…
— У моих ошибок нет таких волос, словно на них вылили кувшин с маслом.
— Конечно нет. У твоих ошибок большая грудь и маленький мозг. И любопытная привычка хныкать у тебя под дверью, поняв, что они тебе надоели.
— Это неправда, дорогая. У тебя потрясающая грудь, при этом твой ум даст сто очков вперед многим мужчинам из тех, что я знал, жизнь моя. Полагаю, что ты — исключение, подтверждающее правило, — он нахально положил руки на округлости Вероники, маячившие перед ним все время, пока она его лечила. Девушка рассмеялась. — Нет, правда, что ты нашла в этом ничтожестве?
— Я заблуждалась насчет него. Если хочешь, назови меня романтичной, но было время, когда я спрашивала себя — нет ли в Арчибальде чего-то от байроновского героя? Я пришла в восторг от того, что один недостаток может превратить скучного мужчину в прекрасный образец порочности. Разве я могла остаться равнодушной?
— По мне, так он больше похож на образец глупости и тщеславия.
— Но однажды ночью, я обнаружила его в опиумной курительной на задворках, в которую меня пригласили коллеги, чтобы я познакомилась “с богемной жизнью города,” — рассказывала Вероника, манипулируя ножницами, чтобы обрезать бинт, который только что обернула вокруг плеча, — и там был лорд Арчибальд, валяющийся на лоскутном одеяле в трансе. Ты можешь представить его себе в таком виде?
“Если честно — нет,” — вынужден был признать себе удивленный Лайнел. Жаль, что он не знал об этом, до встречи с графом Нюберрийским и его наследником. Старый маразматик умер бы от ужаса, узнав об этом.
— Я всего лишь хотела поразвлечься, но Арчибальд видел это по-другому. Пришлось разъяснить ему, что наши отношения — это не более чем приятное времяпрепровождение и это ему совсем не понравилось. Так что я решила компенсировать ему моральный ущерб, превратив его в одну из моих моделей, не спросив у него на это разрешения...
Вероника снова рассмеялась, подошла к окну и задернула занавески. Когда свет фонарей, освещавших Адский переулок, перестал проникать сквозь мутное стекло, комната погрузилась во мрак.
— Но я совсем об этом не жалею, — заверила она и, глядя в глаза Лайнелу, добавила — Мне же надо было чем-то себя развлечь, пока ты оставил меня без внимания…
Лайнел даже не дал ей закончить. Он встал, заключил ее в объятия и снова упал на кровать, увлекая за собой смеющуюся и лягающуюся Веронику, которая малоубедительно изображала бурное сопротивление. Он лег на нее, удерживая запястья девушки над головой, и увидел в ее глазах желание, ничуть не уступавшее его собственному. Не было необходимости в словах: оба слишком соскучились, чтобы тратить время на разговоры. Губы Лайнела не спеша прошлись по шее Вероники. Он не мог скрыть довольную улыбку, почувствовав, что тело девушки выгнулось ему на встречу, требуя продолжения.
— Подожди минутку, я кое-что вспомнила, — вдруг услышал он. Вероника приподнялась на локтях и Лайнелу пришлось на нее посмотреть.
— Мой дядя попросил, чтобы я тебе кое-что передала. Хочет встретится сегодня днем с тобой, Августом и Оливером там же, где и всегда.
— Мне уже не хватало новостей от него, — пробормотал Лайнел и склонил голову, возвращаясь к декольте.
— Судя потому, что он сказал, дело касается чего-то очень важного. Он попросил меня лично запретить тебе увильнуть. Кажется, для “Dreaming Spires” это может…
— Да плевать я хотел на то, что может произойти с “Dreaming Spires” сегодня. Я слишком долго ждал, — он откинул ее снова на постель, прижал покрепче и накрыл ее губы своими. — Сегодня я не хочу больше ни о чем думать.
Его последней четкой мыслью была о его ране. Впрочем, жар, который оставила пуля в его плече, вскоре уступила жару совсем иного рода, который нравился Лайнелу гораздо больше. Во всяком случае именно этого хотел молодой человек, прижимаясь к Веронике, ненавидя себя за нежелание признаться в том, насколько сильно завладел им страх....
——————————————
[1] Ушебти — специальные фигурки, изображающие человека, как правило со скрещенными на груди руками, либо с какими-нибудь орудиями труда. Необходимы они были для того, чтобы выполнять различную работу в загробном мире вместо хозяина. Изготовлялись ушебти обычно из дерева или мягкого камня — алебастра и стеатита.
[2] Каоба — красное дерево.
[3] Великая царская супруга, Великая царица или Главная жена царя — титул главной царицы в окружении фараона в Древнем Египте.
[4] амарнский период — На шестом году царствования Аменхотеп IV, изменивший своё имя на Эхнатон (Полезный Атону), покинул враждебные ему Фивы и основал на восточном берегу Нила новую столицу Ахетатон (Горизонт Атона), в местности, ныне называемой Амарна. Яркий, но недолгий период царствования фараона-реформатора принято условно обозначать как «амарнский период», а в искусстве — как амарнский стиль.
[5] Атон — В XIV в. до н. э. фараон Аменхотеп IV провёл религиозную реформу, оказавшую существенное влияние на искусство Нового царства. Стремясь ослабить власть жрецов и укрепить свою собственную, фараон запретил все многочисленные старые культы. Единственным и истинным богом был провозглашён Атон — само сияющее на небе солнце. Носитель великой животворной силы, Атон изображался в виде диска с исходящими от него лучами, которые завершались знаком жизни — анхам (крестом с петлёй в верхней части), и воспевался в ликующем гимне: «Утром ты озаряешь землю, прогоняешь мрак. посылаешь лучи света... Вся земля принимается за работу, деревья и травы зеленеют, птицы летают в своих болотах, крылья их величают дух твой... всё живёт, когда ты смотришь на нас...».
[6] Сент-Джеймсский дворец (англ. St. James’s Palace) — один из старейших в Лондоне. Находится на улице Пэлл-Мэлл к северу от одноимённого парка. Построен на месте средневекового лепрозория св. Иакова (Джеймса) из красного кирпича как вторая столичная резиденция Генриха VIII.
[7] Во время Французской революции собор Парижской Богоматери прекратил выполнять функции религиозного сооружения; якобинский Конвент объявил, что «все эмблемы всех царств должны быть стёрты с лица земли». Отдельный приказ Робеспьера предписывал обезглавить каменных царей из Ветхого Завета с фасада собора. Головы иудейских царей нашлись только в 1978 году во время ремонта в подвале Французского банка внешней торговли. К тому времени вновь освящённый и реставрированный в XIX веке собор уже украшали копии осквернённых статуй, поэтому найденные оригиналы представлены в музее Клюни.
[8] Крайст Чёрч — один из самых крупных аристократических колледжей Оксфордского университета. Основан в 1525 году кардиналом Томасом Уолси.
[9] Ипподром Аскот — один из самых известных ипподромов в Великобритании. Он расположен в маленьком одноименном городке.
[10] Этрурия (лат. Etruria, Hetruria) — северо-западная область древней Италии, граничившая на севере с Лигурией, Галлией и землей венетов, на востоке — с Умбрией по реке Тибр, на юго-западе — с Лациумом; западную границу её составляло названное по имени жителей страны — тирренов — Тирренское, или Тусское, море.
[11] Чивитаве́ккья — город в центральной Италии на Тирренском море. Находится в области Лацио в провинции Рим, в 80 километрах к северо-западу от столицы. Город является морским портом Рима.
[12] Колледж Всех Душ — официальное название Староста и Коллегия Душ всех Праведных Людей, усопших в Университете Оксфорда — колледж университета в Оксфорде, в Англии.
[13] "Трильби" (автор Джордж Дюморье, 1894) — первый английский роман, в котором без предвзятости показана жизнь артистических кругов, называемых богемой. Образ героини и весь тон романа Дюморье отличается целомудрием, необычайной чистотой. Дюморье опровергает ходячее мнение о жизни богемы как о жизни бездумной, беззаботной. (http://operaghost.ru/trilbi.htm)
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
Шоколад со жгучим перцем.
Открываешь,
В мою душу заползаешь.
Не тревожишь,
А с утра вдруг огорошишь.
Смейся, смейся,
Как река во мне разлейся.
Стужа, вьюга,
Взгляды-выстрелы друг в друга.
Рука в руку, стрелы в сердце.
Двери, дверищи и дверцы
Распахни их предо мною,
Я давно больна тобою.
Распустился
По весне шиповник белый.
Ты приснился
Непослушный и несмелый.
Распахнулись
Наши души в откровенье.
Разогнулись
И слились без сожаленья.
Вниз по краю,
Вверх до одури без крыльев.
Слиться в стаю,
Без свободы от раздумья.
Душишь, ранишь,
Занимая место сердце.
Мой любимый
Шоколад со жгучим перцем.
5.10.2015. Тата Сергеевна. (после прочтения книги "Трудности языка" Кононовой)
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :9]]> ]]> :]]> ]]> :5]]> ]]> :4]]> ]]> :5]]> ]]> :7]]> :0 ]]> :5]]> |
|
| | | | Комментариев: 2 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :1]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
| |
-
Адриана Имж
Психолог
Все статьи автора
Анализ половых войн в сети
05 октября 2015, 11:142.1т
2
Поделиться
Поделиться
Поделиться
ЗАМЕТИЛИ ОШИБКУ?
Мне кажется, что многие женщины в браке вообще никогда не расслабляются.
Даже при наличии золотого и по краям бриллиантового мужа или бойфренда, они все равно мониторят ситуацию, как диспетчеры.
Причин несколько, иногда все сразу:
-Очень сильна идея о том, что мужчина в любой момент может куда-то деться. Не обязательно уйти - умереть, сбежать на работу и так далее. Метафорически это означает, что женщины спят обутые и в одежде - они никогда не расслабляются. При этом себя в отношениях они видят стабильными - им кажется, что они никуда не уйдут. То есть даже в крайнем смысле идея внезапной смерти мужчины есть, а внезапной смерти женщины - нет. Более того, что интересно, мужчины тоже не боятся, что их жены или партнерши умрут. Хотя они, конечно же, умирают;
-Для мужчины эта работа необязательна. Например, мужчина взял младенца и ушел гулять. Женщина не может расслабиться, потому что в любой момент ждет, что мужчина вернется с прогулки, сказав, "мы нагулялись". И придя с прогулки он не будет, например, переодевать и кормить ребенка, а потом играть с ним, как это сделала бы женщина. Он выполнил одно - и уже молодец. Дальше снова все на ней. И даже в момент прогулки она все равно несет за ребенка всю ответственность, как если бы он гулял с ней: если ребенок замерзнет, проголодается или набьет шишку - это все равно она виновата. То есть женщины даже делегируя дела, часто остаются в концепции "он мне чуть-чуть помогает сделать кусочек, но это все равно все моя работа". Ей, чтобы быть хорошей мамой, недостаточно раз в неделю гулять с ребенком;
-Некорректный образ "хорошего" партнера. Вытекает из предыдущего. Многие женщины говорят, что у них были хорошие семьи с хорошими отцами.
Это означает, что отцы а)вообще были, б)вечером шли домой, в)не пили и не дрались, г)иногда интересовались детьми.
Идея о том, что это не хороший отец, а минимально приемлимый, для нашего общества пока далека.
Разница в том, где мы проводим границу. Вот зарплата в 5000 - это очень мало, нищета и выживание. Вот зарплата в 500 000 - это возможность ездить за границу, носить хорошую одежду, учить детей в любом вузе и так далее. Где между ними хорошая нормальная зарплата?
Если взять метафору хорошего отца в ссср, это будет 20 000, а то и 10 000. А хорошая мать - это 300 000.
Поэтому понятия несимметричны, и женщины много говорят о тревоге - как о том, что они замучаются пахать на свое 'хорошая мать', так и о том, что даже если они встретят 'хорошего мужчину' это мало чем поможет.
При этом мечта о "моем не таком" все равно очень сильна. Поэтому разрыв между мечтой, реальностью, плюс тяжесть ответственности дают очень большую нагрузку.
Из-за этого у многих женщин столько страха, агрессии и бессилия в отношениях.
Я в таких случаях обычно шучу про "психологический стриптиз" - "я медленно снимаю с себя ответственность" - мы выравниваем представления о "хороших" мужьях и женах, учимся расслабляться, если партнер взял на себя кусок дел, объяснять, почему тяжело и страшно словами, а не формулировкой "ты ни черта не делаешь!", а также получать и усваивать обратную связь, чтобы реальные поступки и помощь партнера не съедались тревогой и представлениями о том, что "он играет, но в любой момент вернет это мне".
Но вообще это сложно, конечно. Процесс выравнивания ответственности между мужчинами в работе (свежие цифры от госстата говорят, что женщина за аналогичную работу получает на 26% меньше, а в денежных профессиях - на 35-40%), так и в семье (по данным на 2010 год даже эгалитарные, то есть равные пары в более, чем 80% случаев сваливаются в патриархат после появления ребенка - мужчины не берут отпуск по уходу за детьми, и женщины получают остановку в карьере, становясь в зависимую позицию) идет медленно. Но он идет.
| | Комментариев: 0 | | Поделиться: ]]> :0]]> ]]> :]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> ]]> :0]]> :0 ]]> :0]]> |
|
{"0":false,"o":30} |
{"0":false,"o":30} |
ОТЗЫВЫ 750 514
