Брежнев пошел в прямую атаку на косыгинские реформы, заметив, что теперь их называют «экономическими реформами», хотя они были известны как «реформы Косыгина». «Кое в чем принятые меры, прямо надо сказать, себя не оправдали. Они недостаточно помогают в решении таких вопросов, как принятие напряженных планов, рост производительности труда, ускорение научно-технического прогресса и повышение качества продукции», — констатировал генсек. В то же время он давал понять, что сам является приверженцем этих реформ, и возлагал вину за их провал на Байбакова и Косыгина. Из его речи следовало, что председатель Госплана и глава Совмина не смогли воспрепятствовать злоупотреблениям с новыми показателями: предприятия отмечали рост прибыли, завышали цены, а объем производства увеличивали, выпуская товары, в которых не нуждается рынок и которые поэтому никто не хотел покупать.

 Первый секретарь ЦК СЕПГ, председатель Государственного совета ГДР В. Ульбрихт (справа) и председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков (слева) на XXIV съезде КПСС. 7 апреля 1971. [РИА Новости]

Ожидали ли Байбаков и Косыгин такого финала реформ? С какого-то момента — да. Любомир Штроугал, премьер-министр ЧССР, рассказал, как 30 марта 1971 года встретился с Косыгиным в Москве на XXIV съезде КПСС. Заговорили о начатой в СССР экономической реформе.

— Мне эта программа нравится, — сказал Штроугал, — но вот какими будут шаги, действия, затрагивающие фундаментальные проблемы?

Косыгин ответил, что такие шаги предусмотрены.

Прошло года два, Косыгин приехал в Варшаву на сессию Совета экономической взаимопомощи, случай вновь свел его со Штроугалом. Они прогуливались в парке правительственной резиденции. Штроугал спросил: ну, как идут реформы? «Мы были с глазу на глаз, и Косыгин, такой, казалось мне, сдержанный человек, вдруг небывало остро для него раскритиковал отношение к экономической реформе. “Ничего не осталось, — горько сказал он. — Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят”». Штроугал продолжает: «Прогуливались мы с Косыгиным примерно полчаса. Алексей Николаевич очень критично оценивал деятельность руководства КПСС, хотя ни одного имени, в том числе и Брежнева, не назвал. “Реформу торпедируют, людей, с которыми я разрабатывал материалы для съезда, уже отстранили, а призвали совсем других. И я уже ничего не жду”, — с горечью сказал он».

Запомнились Штроугалу и встречи с Байбаковым. Говорили о том же — о косыгинской реформе. «Николай Константинович — очень серьезный человек, решительный сторонник плановой системы, — вспоминал Штроугал. — Он нефтяник, а нефть черпали и продавали полной мерой. Байбаков усмехался над тем, что провозглашают на съездах. Он задавал вполне логичные вопросы, но сам же давал на них негативные ответы: “Это не пойдет”».

Как напишет сам Байбаков в своей книге «От Сталина до Ельцина», реформа провалилась потому, что не было «поддержки со стороны большинства членов Политбюро».

К числу противников реформы принадлежал и председатель КГБ Юрий Андропов. Мы знаем об этом из воспоминаний Владимира Крючкова, сменившего Андропова в кабинете на Лубянке:

«Косыгин, отстаивая свои идеи, проявлял редкостное упорство, не выносил возражений, болезненно реагировал на любые замечания по существу предлагаемых им схем и решений. Экономику он вообще считал своей вотчиной и старался не подпускать к ней никого другого. Этим Косыгин настроил против себя многих членов высшего руководства».

«Андропов не любил Косыгина, а Косыгин не любил Андропова, — свидетельствует Евгений Чазов, в ту пору начальник 4-го Главного управления Минздрава, вблизи наблюдавший их обоих. — Может быть, Алексей Николаевич не любил систему госбезопасности. Как-то у него проскользнуло: “Вот, даже меня прослушивают”. Поэтому, наверное, и не любил Андропова».

У Косыгина и Андропова была какая-то личная несовместимость. Между ними то и дело происходили стычки на заседаниях Политбюро. Но конфликт имел явно политическую подоплеку. Андропов говорил, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования экономики могут привести к ослаблению социально-политического строя.

Сам Косыгин тоже намекал на политические причины сворачивания реформ. Об этом рассказал писатель Анатолий Рыбаков. Он отдыхал в Карловых Варах одновременно с Косыгиным. Они познакомились.

— Толкуем о реформах, а где они? — спросил Рыбаков.

Косыгин долго молчал, нахмурившись, потом сказал:

— Какие реформы? «Работать надо лучше, вот и все реформы!»

Он явно цитировал чьи-то слова.

— Леонид Ильич так считает? — уточнил Рыбаков.

— Многие так считают, — уклонился от ответа Косыгин.

Реформа выдыхалась. Брежнев и его окружение вяло имитировали заинтересованность в обновлении экономических механизмов. Настрой партийной верхушки на консервацию прежнего (по сути, сталинского) «порядка» передавался на все этажи управления. Байбаков тоже держал ухо востро. Например, с настороженностью выслушивал предложения, исходившие от Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) АН СССР. Созданный в 1963 году по инициативе академика Немчинова, этот институт занимался внедрением математических методов в практику управления народным хозяйством. Директором института был академик Николай Федоренко, один из основоположников экономико-математической школы. Он и его сотрудники детально — по годам — просчитывали ресурсы экономики. В институте был создан специальный отдел, который занимался конструированием аналитических моделей и составлением планов-прогнозов на 10–15 лет.

Байбаков не ладил с Федоренко. Считал, что его институт противостоит Госплану. Суть этого противостояния выразил в одном из поздних интервью бывший сотрудник ЦЭМИ, а с середины шестидесятых уже специалист Госплана Владимир Коссов: «Причина-то была простая, я об этом Николаю Прокофьевичу Федоренко, директору института, говорил: “Мы с вами, Николай Прокофьевич, оба интернационалисты, оба поем "Интернационал", только делаем ударения на разных частях партийного гимна. Вас интересует "до основания", а меня "а затем"”.

Федоренко активно продвигал автоматизированную систему плановых расчетов, что вызывало сопротивление Госплана СССР. В свою очередь, ЦЭМИ раз за разом нападал на Госплан. Федоренко твердил, что они всё неправильно делают. Утверждал себя таким образом. Они — неправильно, а мы — правильно. В 1973 году был окрик из “Правды” — статья о том, что обижают экономистов из ЦЭМИ. После этого в журнале “Плановое хозяйство” была большая дискуссия на редколлегии, правильно мы их критикуем или неправильно».

Федоренко находился под крылом секретаря ЦК Петра Демичева, своего студенческого друга, с которым, они, по словам самого Федоренко, «вместе к девкам в общежитие лазили». Но, несмотря на высокое покровительство, рекомендации ЦЭМИ, адресованные властям, оседали в архивах или блокировались еще на дальних подступах к ЦК и Совмину. Такой блокировке подвергся в Госплане и прогноз развития народного хозяйства СССР на 1970—1980-е годы.

Дело было так. В 1967 году ЦЭМИ делал расчеты на девятую и десятую пятилетки. Работа велась под руководством талантливого молодого ученого Бориса Михалевского. В ней доказывалась бесперспективность развития некоторых отраслей, предсказывались общий спад промышленного производства, снижение эффективности капитальных вложений, нарастание международной изоляции СССР… Словом, рисовалась реальная картина действительности. И впервые применительно к советской экономике прозвучал термин «инфляция». Было показано, как повышаются цены без их видимого изменения. Это делалось, например, за счет снижения веса стандартных банок сгущенки с 310 до 300 граммов. Или путем добавления в колбасу воды, крахмала и костей. Или сокращением циклов созревания сыра, пива, вина.