Но хуже всего было то, что жених смотрел на Дин со смесью раздражения и брезгливого недоумения, словно парень силился понять, как это его угораздило так вляпаться. И Дин, которая дала себе обещание вести себя достойно и постараться произвести на будущего мужа хорошее впечатление если не внешним видом, то хотя бы манерами, не выдержала и скорчила ему противную рожицу. Мол, пусть не думает, что ему тут так рады.
Райн Тинэус тон Аирос
Невеста оказалась похожа на зверька. Вздернутый острый носик, высокие скулы, узкий подбородок, и рот, который так причудливо изгибался, словно никак не мог решить, скукситься ему или улыбнуться. Если вот так словами описывать, то вроде бы ничего ужасного, могла бы получиться вполне симпатичная девчонка. Но не получилась — лицо девицы действительно напоминало звериную мордочку, и гримаса, которую она скроила ему, только усугубила это сходство. Тин был готов поклясться, что пышная шапка черных кудрявых волос скрывает оттопыренные уши с острыми кончиками, заросшими шерстью. Ну а каким еще быть у зверушки?
Понятно, почему дед не желал знакомить его с невестой заранее — боялся, что внук сбежит, невзирая на угрозу лишения статуса наследника. Знал, что Тин не слишком за этот статус держится, потому и подстраховался.
Чем же этот Варэн так держит деда? Понятно ведь, что не в самой девчонке дело. И не в деньгах, разумеется — состояние Аиросов, несмотря на все загулы отца, лишь умножалось, благодаря контролю и неустанным заботам лея советника.
Тин бросил еще один, самый последний взгляд на невесту, и почел за лучшее больше на нее не оборачиваться, чтобы растущий гнев не вышел из-под контроля. Одним стихиям известно, что он может натворить, если даст волю этому чувству.
Но чтобы справиться с собой, пришлось полностью отключиться от окружающей действительности, а потому обсуждение договора — впрочем, формальное, поскольку все было обговорено заранее, — прошло мимо него. Тин только поставил свою подпись, когда дед его окликнул, и снова погрузился в отрешенное состояние.
Он бы, наверно, и женился так — не приходя в сознание, — но в какой-то момент все пришло в движение, и неумолимая реальность приняла его в свои цепкие объятия. Внутренний голос сказал: 'Пора!', Тин вздрогнул, заозирался по сторонам, наткнулся взглядом на невесту и снова разозлился. На этот раз — из-за ее несчастного вида. Похоже было, будто она до последнего надеялась, что из затеи со свадьбой ничего не выйдет, но ее надежды не оправдались. И к раздражению Тина примешивалась обида: надо же, нехорош он ей!
Глава 2. Горечь новой жизни
Арлая Динэя лон Варэн
Дин вопреки здравому смыслу до самого конца переговоров надеялась, что все обойдется и ее жизнь вернется в прежнее русло. Уж больно не понравился ей женишок. Не внешне, разумеется — тут придраться не к чему, глаз радуется, и сердце волнуется, но неприязненные взгляды, которые он на нее бросал, свидетельствовали, что безоблачной их совместная жизнь не будет.
Однако подписи были поставлены, и даже жених, пребывавший в задумчивости, очнулся и занял свое место рядом с невестой, смерив ее очередным недовольным взглядом. Дин поежилась и отвела глаза, не решившись заговорить с будущим супругом. Немножко рассердилась на себя за эту непрошенную робость, но не слишком — неожиданность перемен была ей оправданием. И Дин обещала себе, что непременно со всем разберется, вот только очухается немножко, осознает новую реальность, свыкнется с ней — и тогда да. Сразу.
Но очухаться почему-то не получалось, наоборот — Дин впала в состояние, похожее на оцепенение. Остальные события дня проходили как в тумане: Дин куда-то шла, совершала действия, которые от нее требовались, даже на вопросы умудрялась отвечать правильно или, по крайней мере, разумно. Во всяком случае, ответам ее никто не удивлялся, а значит, все было как надо. Не ей, конечно, надо, а тем, кто придумал для нее этот внезапный поворот судьбы, эту новую жизнь.
В какой момент на ее пальце появилось обручальное кольцо, она не запомнила. Собственно, это было неважно. Куда более важным событием, заставившим Дин очнуться и вынырнуть из тумана, стал отъезд из родного дома. Когда выносили ее сундуки, девушка впервые за весь день испытала не растерянность и испуг, а настоящую горечь, словно в этом несложном действии заключался некий ритуал — вот она еще принадлежит этому дому, а вот теперь, когда вещи погружены в карету, ее окончательно отделили, отлучили от всего, чем она до сих пор жила.
Путешествовать Дин предстояло без горничной, но это было ее собственным решением: дед жениха, высокий, не старый еще человек со слегка посеребренными висками, предлагал взять с собой служанку 'из своих', и Нэйка просилась с ней, но Дин отказала. 'Своих' слуг у нее здесь не было, да и вообще никого своего с тех самых пор, как умерла нянюшка, а это случилось больше десяти лет назад.
Эта мысль — о своих и чужих — частично примирила Дин с внезапным отъездом. Ведь если подумать, что у нее здесь было, кроме книг? Что она, в конце концов, теряет? Отца, который никогда не обращал на нее внимания? Старшего брата, который едва ли помнил о том, что у него есть сестра? Может, мачеху? Даже думать смешно!
Неприятным был только один момент, когда муж — да, теперь уже муж — отказался составить ей компанию и сел в другой экипаж, к деду, снискав недовольный взгляд старого советника. С другой стороны, одной было даже лучше — это давало возможность подумать спокойно обо всем или просто подремать.
Сначала Дин действительно пыталась размышлять, но потом усталость взяла свое — все-таки день был не из простых — и девушка заснула, свернувшись клубочком на мягком сидении, причем на удивление крепким и спокойным сном — она проспала весь вечер, всю ночь и значительную часть следующего дня и очнулась, когда лошадиные копыта звонко зацокали по каменным дорожкам имения Аирос. Дин, растерянную и не до конца проснувшуюся, подхватила суетливая челядь и повлекла в дом, чтобы поселить, накормить, обласкать и обиходить.
'Вот если бы муж был со мной так ласков и любезен, как эти слуги, — с горечью подумала Дин, — но от него, пожалуй, не дождешься'.
К счастью, от нее не требовалось немедленное знакомство с семейством мужа и участие в общей трапезе — и пообедала, и поужинала она в своих покоях, никто ее не тревожил.
Покои эти, как и полагалось, оказались смежными с покоями супруга, и девушка нисколько не удивилась, когда в дверях появился он сам, все такой же растерянный и злой, как в час знакомства, словно ему так и не дали возможности прийти в себя. Остановился на пороге, воззрился на жену с демонстративным отвращением и промолвил лениво:
— Что ж, раз уж мне так не повезло, придется смириться — брак так или иначе надо осуществить. Жду тебя через полтора часа у себя в спальне, — и вышел.
Это было… как пощечина. Нет, хуже. Дин чувствовала себя так, словно ее втоптали в грязь. Всего-то одна фраза — 'жду у себя'. И как отчетливо обозначил муж этой фразой ее положение: в семье, если супруги не делят одну спальню на двоих, муж приходит к жене, а не наоборот. В спальню к мужчине должна являться наложница, рабыня. И пусть в Велеинсе уже полтысячи лет как отменили рабство, смысл сказанного от этого никуда не делся, большее унижение для женщины трудно было представить.
Впрочем, Дин быстро взяла себя в руки. Прийти? О да, она придет! В первый и последний раз. Да, брак должен быть совершен, в ее планы это тоже входит, но терпеть такое обращение дольше необходимого она не станет.
Некоторое представление о том, что ей предстоит, Дин имела. Конечно, девочкам, которые растут без матери, никто не рассказывает о семейной жизни и не отвечает на их вопросы, касающиеся тем, которые не принято обсуждать вслух, но зато никто и не говорит им, какие книги можно читать юным невинным особам, а к каким и прикасаться не стоит. Так что об отношениях мужчины и женщины Дин была осведомлена, пожалуй, даже лучше, чем большинство ее сверстниц. Теоретически, конечно.
