Дорофеев присел возле раненого:

— Куда ж ему угодило? — Расстегнул шинель, обернулся. — Знамя где?

— У меня, — ответил Прягин. — Будь спокоен.

— Дай-ка мне.

— Почему это? И я не потеряю!

— Ну, смотри! — Дорофеев не стал настаивать. Его руки быстро ощупывали тело Вартаняна.

— Ах ты беда, в самое нутро! — сокрушенно проговорил Дорофеев, найдя наконец рану. — Говорил же ему — вперед беги, а он — по фрицам стрелять. Вот тут и словил… У кого бинт есть?

— У меня, — не сразу ответил Прягин, подал пакет. Схватив его, Дорофеев зубами с треском разорвал плотную прорезиненную оболочку. Завернув гимнастерку и рубаху Вартаняна, так и не приходящего в сознание, стал перевязывать рану. Прягин стоял, беспокойно поглядывая туда, откуда они только что шли. Но немцы, наверное, не стали их преследовать.

— Да, дела… — сокрушенно вздохнул Дорофеев, когда перевязка была закончена.

— Пристроить его следует, — сказал Прягин.

— Куда здесь пристроишь… Идти надо, пока немцы нас не пристроили. — Дорофеев сбросил с себя плащ-палатку, надел поверх шинели снятую с Вартаняна лейтенантскую планшетку, распорядился:

— На моей палатке понесем. Ты, Прягин, со мной под плечи, а ты, Галиев, под ноги…

— Еще немножко передохнем сначала, а?.. — попросил Галиев.

— Что, заморился? — недовольно глянул Дорофеев.

— Нога…

— Натер?

— Нет. Болит.

— Где?

— Вот здесь, — Галиев показал на правое бедро.

— Ушибся?

— Нет. Ночью, с немцем когда… Я стрелял, он гранату кидал, задело…

— Вон оно что! То-то, я гляжу, хромаешь. Чего же раньше не сказал?

— А зачем? — искренне удивился Галиев. — Все равно идти.

— Ты хоть перевязался?

— Еще ночью, когда один был.

— Кровь сильно шла?

— Нет. Внутри горит. Сначала мало, как спичка, сейчас — как печка.

— Д-да… — призадумался Дорофеев. — Вот тебе и спичка-печка… Как же дальше пойдешь?

— Ничего! — через силу улыбнулся Галиев. — Как все…

— Видите! — вмешался в разговор Прягин. — Еще один, оказывается, ранен, следует ожидать — свалится.

— Зачем так говоришь? — возразил Галиев. — Не свалюсь.

А Дорофеев только глянул на Прягина прищуренно из-под широких бровей, не сказал ничего. Потянулся к Вартаняну, который лежал все так же — с закрытыми глазами, с плотно сомкнутым ртом, — только тонкие ноздри подрагивали в прерывистом дыхании. Осторожно, чтобы не потревожить раненого, вынул из ножен на его поясе нож, который Вартанян имел, как всякий автоматчик.

— Ты зачем? — показал на кинжал Галиев.

— Пару березок срезать. Носилки сладим.

Дорофеев отошел в сторонку, где березы гуще.

Прягин выждал, пока Дорофеева не стало видно и, покосившись на Сашу, который сидел возле раненого и со слезами на глазах смотрел тому в лицо, подвинулся ближе к Галиеву. Некоторое время сидел молча, как бы обдумывая что-то, потом зашептал:

— Понимаешь, товарищ Галиев, что получается? Опять пойдем неизвестно куда. А результат?.. — Прягин осторожным движением головы показал на лежащего Вартаняна. — И разве можно ребенком рисковать и вот этим. — Прягин коснулся рукой груди, где под шинелью было спрятано знамя. — Да и ты с раненой ногой не ходок.

— А что делать?

— Заявим: дальше не пойдем!

— Не послушает.

— Послушает: раненого не оставит, без знамени не уйдет.

— А где будем?

— В лесу пересидим пока… — Прягин замолчал, увидев, что возвращается Дорофеев. Тот волочил белокорую березку, с которой срезал ветви и макушку.

Подойдя, Дорофеев опустил березку, протянул нож Прягину:

— Возьми да вторую такую срежь. А то больно пальцы намял.

Прягин взял нож, ушел.

— Не приходил в себя? — спросил Дорофеев Сашу, наклонившись к Вартаняну.

— Нет… — прошептал мальчик.

Дорофеев посидел возле Вартаняна, вглядываясь в его еще более побледневшее лицо. Потом подсел к Галиеву.

— Ноге не легче?

— Немножко посидеть — пойду.

— Сиди отдыхай, пока Прягин жердину приготовит… Слышь, — Дорофеев придвинулся к Галиеву вплотную. — А ты с Прягиным давно знаком?

Галиева вопрос удивил:

— Почему давно? Только ночью встретились.

— А я посчитал — вы старые приятели. Все он с тобой вроде по секрету толкует.

— Секрет? — внезапно обиделся Галиев. — От тебя какой секрет?

Вернулся Прягин, волоча очищенную от сучьев березку. Обе жерди прикрутили к углам дорофеевской плащ-палатки. Получилось что-то вроде носилок.

Втроем тащили тяжело провисающее на плащ-палатке тело. Саша шел сзади, по-прежнему осторожно неся автомат Вартаняна. Несколько раз, ускорив шаги, догонял, заглядывал сбоку в лицо раненого. Оно теперь выглядело спокойнее. Уже не было того выражения боли, что вначале. Глаза Вартаняна были закрыты, но он дышал ровнее. «Ну вот и лучше ему, вылечится», — успокаивал себя Саша и снова немножко отставал, чтобы не путаться под ногами у несущих.

Березняк постепенно перешел в дубовый лес. В отличие от всех остальных деревьев дубы все еще красовались листвой — желтой, густой. Так и зимой одетыми в яркий осенний наряд будут стоять эти черноствольные красавцы, не поддаваясь никаким морозам и ветрам…

На крохотной полянке, посреди которой одиноко стоял стройный молодой дубок, не сронивший еще ни единого листка, остановились, положили раненого. Передышка! Саша поспешил взглянуть на Вартаняна. Но еще не дойдя, увидел, что, выпрямившись, снял пилотку и склонил крупную круглую голову Дорофеев, а за ним — Галиев, Прягин. Саша с тревожно заколотившимся сердцем подбежал, глянул и задрожавшей рукой стянул с головы кепчонку.

Дорофеев опять до ушей натянул пилотку, нагнулся, достал у Вартаняна из кармана гимнастерки документы. Подержал в руке книжечку с ленинским силуэтом на обложке:

— Комсомолец…

Сунул документы в лейтенантскую планшетку. Выпрямился, оглядел всех:

— Похоронить надо.

Ножом Вартаняна рыли под дубком могилу, перерубая крепкие корни и выбрасывая пригоршнями серую, рассыпчатую лесную землю. А Саша, все еще державший автомат погибшего, стоял недвижно, словно маленький часовой. Стоял и глядел на Вартаняна, на ставшее почти совсем белым и сразу каким-то взрослым его лицо, на котором такими черными казались теперь брови и так выделялись не успевшие вырасти усы. И что-то волнующее и горячее наполняло Сашу всего, и беззвучно повторял он, словно на всю жизнь стараясь запомнить: «Вартанян, Вартанян…»

Дорофеев посматривал на идущего рядом Сашу. Тот все оглядывается, словно хочет еще раз увидеть давно заслоненную деревьями поляну с дубком посредине. На черной бугристой коре этого дубка Дорофеев наспех вырезал ножом:

Вартанян

из Ерев.

15.XI.43

«Совсем ведь мальчишка был, — с грустью думал Дорофеев. — И жизни понюхать не успел, кроме как на фронте. Мать, поди, до конца войны ждать будет. Жаль парня до невозможности. Эх, не сумел его вовремя сдержать!.. Двоих потеряли. А что впереди? Сколько времени-то уже? — Глянул на небо — все в тучах, по солнцу не определишь. — А часов нет. Да, за полдень уже, наверно. Уже полсуток в лесу бродим. Есть хочется, спасу нет. Ведь со вчерашнего дня…» — Дорофеев вспомнил, что сегодня к утру он должен был по раскладке приготовить на завтрак гречневую кашу с топленым салом и сушеным луком. Гречневой каши он терпеть не мог — еще в молодости, будучи поваром у геологов, вынужден был, как и все, месяца три питаться только гречей — единственным продуктом, который спасли с баркаса, разбившегося на порожистой таежной речке. Потом, когда в заводской столовой у себя в Соликамске работал, только для пробы в рот брал, если зразы или гарнир готовили. Но с каким удовольствием он сейчас поел бы ее — рассыпчатую, пышущую жирным паром… Где теперь та комендантская кухня, где та крупа да сало! Немцу достались?