В этот час дом лишился своей привычной тишины. Повсюду слышались легкие шорохи, перешептывания, словно сюда внезапно пробралось целое полчище мышей. И несмотря на то что девушка испытывала физическую усталость, оттого что плохо провела ночь, и глубокое эмоциональное истощение – ее страсть к Хармину разгоралась, не получая удовлетворения, – все же заснуть она не могла.

Шеритра разбудила Бакмут и попросила, чтобы служанка втирала ей в кожу прохладную воду. Однако после прикосновений Табубы руки Бакмут, уже в течение многих лет массировавшие и купавшие Шеритру, казались теперь царевне грубыми и неумелыми. В конце концов она отослала Бакмут обратно на ее тюфячок под дверью. «За обедом напьюсь сегодня пьяной, – в запальчивости говорила себе Шеритра, – прикажу арфисту явиться ко мне в спальню и буду танцевать под музыку в полном одиночестве. Интересно, как дела у Гори? И почему это он ни разу ко мне не приехал? Надо будет завтра написать ему письмо».

Когда на реку уже опускался красный закат, они с Хармином отправились кататься на лодке и проплыли несколько миль к северу. Любуясь великолепным зрелищем, они стояли у леера и смотрели, как северные городские предместья быстро сменяются картинами плодоносных полей и розовыми зеркалами оросительных каналов, окаймленных по берегам пальмовыми деревьями. Когда на причалах поместий, мимо которых они проплывали, стали зажигаться яркие факелы, а прибрежные заросли сделались неразличимы в темноте, Хармин отдал приказ разворачивать лодку, и вместе с Шеритрой они удалились в небольшую каюту. Бакмут ждала снаружи, она сидела, прислонившись спиной к тяжелым занавесям, которые оставались незадернутыми. Молча, не говоря ни слова, повинуясь мягким сумеркам, предвещающим скорую ночь, Шеритра и Хармин опустились на подушки и лежали, тесно обнявшись и тяжело дыша. Их губы с жадностью искали друг друга, руки сплетались в агонии неутоленной страсти.

– О, Хармин, – шептала Шеритра, – я и не знала, что способна испытывать такое счастье! Как я раньше презирала любовь! Как пренебрегала теми, кто повстречал ее в своей жизни, и все только из-за собственного упрямства, нежелания признаться, что и мне тоже нужна любовь!

Он закрыл ее пальцами свои губы.

– Ш-ш, – прошептал он. – Не оглядывайся назад, милая сестра. Той, прежней Шеритры больше нет. Я люблю тебя, и наше будущее принесет нам еще множество ночей, подобных этой.

– Нет, еще лучше, чем эта, – сказала она, приподнимаясь и отбрасывая назад волосы. – Такие ночи – настоящая мука. Ты со мной, и все же… – Ее голос оборвался на полуслове, и девушка была бесконечно рада оттого, что в сумерках ее внезапное смущение было не так заметно.

– Уже совсем скоро ты станешь по-настоящему моей, – ответил он. – Мы поженимся, Шеритра. Неужели ты можешь в этом сомневаться?

– Нет, – ответила она по-прежнему совсем тихо, чтобы не услышала Бакмут. – Но когда, Хармин? Я – царевна, и для меня замужество – важный и серьезный шаг.

Он молчал. Она видела, что молодой человек о чем-то серьезно задумался, а ее вдруг охватило глубочайшее отчаяние, ее била дрожь. «Он подбирает слова, он думает, как бы получше ответить, – лихорадочно думала Шеритра, охваченная тревогой. – Размышляет, как бы помягче выразиться». Но когда Хармин наконец заговорил, девушка несказанно удивилась.

– Я знаю, что свадьба – дело важное и серьезное, – сказал он, – но если бы дело касалось лишь дворцового протокола, я послал бы все подальше и убежал бы с тобой куда глаза глядят. – Она счастливо улыбнулась, хотя в темноте он не мог видеть ее улыбки. – Но существует еще одно обстоятельство, – продолжал Хармин. – Известно ли тебе, Шеритра, что твой отец собирается жениться на моей матери?

От охватившего ее изумления девушка не могла и слова вымолвить, и все же где-то в глубине ее души зрела смутная уверенность в неизбежности именно такого развития событий. Отец совсем потерял голову от Табубы, в этом сомневаться не приходилось. Шеритра это ясно видела, долго размышляла о новой влюбленности отца, но в последний момент предпочла закрыть глаза, отказавшись сделать самый естественный и сам собой напрашивающийся вывод. «Я ведь давно предупреждала его, – думала девушка. – Табуба опасна для мужчин. Я чувствовала это. Но ведь царевич вправе иметь столько жен, сколько пожелает. Женившись на этой женщине, он станет счастливым. А как же Гори? О, бедный Гори! Как ты это перенесешь? Что-то с тобой будет? А с мамой?» И все же сама мысль о женитьбе отца казалась Шеритре в чем-то заманчивой и не лишенной привлекательности, она и сама не понимала почему. Ее неутоленная страсть к Хармину теперь словно разгорелась с новой силой, и желание вновь накрыло ее темной удушающей волной.

– Нет, – проговорила она, едва переведя дух. – Я впервые об этом слышу. А тебе это известно наверняка? Откуда?

– Я просматривал свитки на столе у дяди, хотел найти тот, что он читал нам вчера вечером, – объяснил Хармин. – Там среди прочих папирусов оказался и брачный договор, я развернул его по ошибке. Твой отец уже поставил под ним свою печать, и моя матушка тоже.

– Ты уже говорил с ней об этом? «А говорил ли отец о своих намерениях с мамой и с Гори? И если да, то почему ничего не сказал мне?»

– Нет, – ответил Хармин. – Думаю, она сама скажет мне обо всем, когда сочтет нужным. Прости меня, Шеритра. Я думал, раз уж дело зашло так далеко, что они уже заключили брачный договор, значит, отец непременно должен был все тебе рассказать. Я все ждал, когда ты заговоришь об этом первая, но ты молчала.

На короткое мгновение Шеритру охватила лютая слепая ярость. До тех пор пока Табуба не поселится в новых покоях, какие отец, несомненно, устроит для нее у себя в доме, пока не будут закончены все официальные церемонии, связанные с этим браком, они с Хармином должны оставаться не более чем друзьями. Он подверг опасности ее счастье – счастье, о котором, казалось, так печется. Шеритре хотелось кричать. «Будь ты проклят, отец, и ты сам, и это твое наваждение! Почему ты не мог просто спать с ней, пока страсть не уляжется сама собой, перегорев и затухнув?»

Накал охвативших ее переживаний испугал Шеритру, и она, возможно, даже застонала вслух, потому что Хармин вдруг зажег лампу, и каюта озарилась мягким желтым сиянием.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он взволнованно. – Ты сильно побледнела, царевна.

Шеритра перевела дыхание.

– Значит, с воплощением в жизнь наших планов придется повременить, – собравшись с силами, произнесла она. – Просто я во власти гнева, Хармин, не более того. Отец всего лишь поступает так, как положено ему по праву.

Раздался предупредительный возглас матроса, и Хармин быстро вскочил на ноги, увлекая за собой Шеритру.

– Вот мы и дома, – сказал он. – Извини, что так разволновал тебя. Прости меня. Прошу: не надо ничего говорить родителям. Я совершил ужасную ошибку.

«Нет, это не ты совершил ошибку, – мрачно размышляла Шеритра, выходя впереди него из каюты. – Мой дом теперь здесь, рядом с тобой. Я выйду за тебя замуж и стану жить здесь, а в дворцовые покои моего отца я больше никогда не вернусь. Надо только поговорить с Гори. Ну почему же он не приезжает?»

Той ночью она опять плохо спала. Ей снился Дом воды – бескрайнее темное озеро, плещущееся у ее ног. Стояли сумерки, и унылое небо низко нависло над мрачной водой. Клубился туман. В воде, у самой поверхности, шевелились какие-то невидимые создания. Шеритре не хотелось на них смотреть, но и отвернуться не было сил. Мрачные тени подплывали все ближе, словно некая сила притягивала их к девушке.

Шеритра проснулась на рассвете. Сердце гулко стучало, ноги словно сводила судорога. Несколько минут она лежала, от слабости не в силах пошевелиться, и все же наслаждаясь птичьим щебетанием в пальмовых зарослях, таким знакомым и умиротворяющим. Потом она снова заснула, чтобы проснуться лишь в ту минуту, когда Бакмут поставила перед ней поднос с завтраком.

Она была несказанно счастлива, когда пришла Табуба, как всегда полная энергии и свежих сил. Она вошла в купальню и встала босыми ногами совсем рядом с Шеритрой, на огромный камень для омовений. Вода, каскадом стекавшая по голому телу девушки, скручивалась воронкой и уходила вниз, в специальные стоки.