– Прошу меня простить, царевна, но мне известны несколько упражнений, с помощью которых можно развить ноги и укрепить мышцы спины. Позволь, я покажу их тебе, – предлагала она. – А также, с твоего позволения, я бы хотела кое в чем подправить твой стол. Тебе неплохо бы набрать вес.

Шеритру подобные замечания вовсе не обижали. Словно зачарованная, она подчинялась, и масло втирали ей в кожу. Оно оставляло на теле сияющий нежный след, мгновенно, впрочем, пропадавший, и кожа становилась словно мягкий бархат.

Мать тоже неоднократно предлагала Шеритре воспользоваться подобными средствами, но, охваченная духом противоречия, девушка и слушать о них не желала. С Табубой все было иначе, между ними завязались тесные, близкие отношения; Шеритре все было интересно, и не чувствовалось даже намека на превосходство, с одной стороны, или мыслей о собственной несостоятельности – с другой.

– Она не должна прикасаться к коже царевны, – обиженно ворчала Бакмут, но Шеритра не обращала на служанку никакого внимания. У Табубы находились средства на все случаи – ароматные тягучие бальзамы для густоты и блеска волос, клейкая жидкость для укрепления ногтей, маска, защищающая кожу от старения.

Если бы все время она проводила в праздности и услаждении собственного тела, Шеритре это скоро наскучило бы. Однако после купания Табуба, отвлекаясь от разговоров про одежду или краску для лица, расчесывая хорошеющие на глазах локоны Шеритры или же склонившись к девушке, чтобы нанести краску ей на веки, могла говорить о каких угодно предметах. Разговор тек свободно и покойно, переходя от одной темы к другой, но больше всего Шеритра любила, когда Табуба рассказывала ей об историческом прошлом Египта, о древних героях, об обычаях и укладе жизни людей в этих краях многие тысячи лет назад. Летели дни. Иногда, очень редко, случалось так, что Табуба не навещала девушку в купальне, не было рядом ее ловких и умелых рук, и тогда Шеритра, сама того не желая, вдруг чувствовала себя покинутой.

Днем Табуба обычно удалялась к себе, а Шеритра, надушенная, сияющая чистотой, заколов волосы золотыми, изукрашенными эмалью цветами или же распустив их по плечам непослушной волной и удерживая только одним-единственным серебряным обручем, изысканно подведя краской лицо, которое она и сама с трудом узнавала, затянув свое наливающееся зрелостью тело л узки? наряд белого, алого или желтого цвета, спешила навстречу Хармину, который ждал ее в саду или в прохладной тени большого зала. Они проводили время в беседе, подтрунивая друг над другом, играли в настольные игры, бросали друг на друга многозначительные взгляды, а кувшины с вином тем временем пустели один за другим; душные, жаркие часы постепенно переходили в медные закаты, и тени удлинялись в теплых сумерках.

По вечерам устраивали тихие семейные обеды. Арфист наигрывал спокойную мелодию, а маленькие столики были завалены благоуханными цветами из сада, и их лепестки нежным ковром устилали плитки пола. Зажигали лампы, и общество сидело, наслаждаясь легким вечерним ветерком из открытых дверей, а Сисенет тем временем читал вслух какой-нибудь свиток из своей богатой библиотеки. Его низкий голос звучал ровно и спокойно, а истории, которые он читал, каким-то образом и бодрили, и усыпляли Шеритру. В чем-то они были похожи на те рассказы, что она слышала от Табубы по утрам, но теперь, в ночной тьме, они приобретали новое, гипнотизирующее звучание, и воображение девушки будили незнакомые, но яркие и манящие картины. После чтения они еще сидели некоторое время, потягивая великолепное вино и болтая о пустяках. Шеритра рассказывала им о семье, о фараоне, о своих мыслях и о снах, а они слушали, задавали вопросы, улыбались и кивали. И лишь позднее она осознала, что за все те долгие вечера, проведенные в этой семье, она почти ничего не узнала о них самих. Наконец Бакмут и один из стражников провожали Шеритру в ее покои, где, совершив вечернее омовение, она укладывалась в постель, и, глядя, как на потолке пляшут причудливые тени, отбрасываемые ночной лампой, девушка быстро засыпала. Ей казалось, что никогда теперь ей не захочется возвращаться домой.

В течение трех недель отец дважды приезжал навестить ее, но Шеритра смотрела и слушала его словно бы из далекого далека. Он, конечно, остался доволен произошедшей в ней переменой – она стала уверенней, и тело ее расцвело, – но когда он нежно обнимал дочь, внутри у нее почему-то все замирало и съеживалось.

Во время его второго посещения, когда он уже собирался уезжать, Шеритра заметила, что Табуба протянула отцу какой-то свиток. Девушка решила, что это, должно быть, из библиотеки Сисенета. Пальцы Хаэмуаса нежно сомкнулись на руке Табубы, и девушку вновь охватили прежние страхи. Однако события, лежащие вне пределов этого дома, теперь казались ей незначительными, и, пожав плечами, Шеритра предпочла отдаться на волю судьбы. Увлечение отца, конечно же, со временем пройдет, и уж, во всяком случае, к ней самой оно не имеет никакого отношения. Ей показалось, что Хаэмуэас выглядит бледным и осунувшимся.

– Есть какие-нибудь новости? – спросила его Табуба, и он покачал головой.

– Пока нет, – ответил он, и через секунду они оба уже смотрели на Шеритру с улыбкой, словно чувствуя себя в чем-то виноватыми.

Нубнофрет несколько раз присылала ей записки, но сама так и не приехала. Шеритра была этому только рада. Присутствие матери неминуемо нарушило бы мирную гармонию, царившую в доме Сисенета. Шеритра по ней не скучала И все же гармония оказалась нарушенной изнутри. Вечером того дня, когда приезжал отец, девушка решила перед сном выйти немного прогуляться. Воздух все еще был жарким, и ее одолевало какое-то странное беспокойство. В сопровождении безропотной Бакмут и одного из воинов она побродила под темнеющими в небе пальмами, потом направилась к реке. Вода, стоявшая очень низко, была почти неразличима, лишь блестела тусклым серебром под лучами молодого месяца. Шеритра посидела у причала, надеясь, что мягкая темнота вокруг успокоит ее тревогу, потом направилась обратно к дому.

Обогнув дом, она подошла к боковой двери. В темноте она и ее маленькая свита оставались почти невидимыми. Не успели они приблизиться, как Шеритра различила в коридоре две темные фигуры. До ее слуха слабо доносились голоса людей, и во всей этой сцене было что-то настолько личное, сугубо интимное, что девушка остановилась в нерешительности. Теперь она могла разобрать слова. Это были Табуба и ее брат.

– …и ты знаешь, что уже пора, – резко говорила Табуба. – Чего ты ждешь?

– Да, я знаю, что пора, – послышался голос Сисенета. – Но мне что-то не хочется. Такой поступок ниже нашего достоинства. В былые времена мы никогда не опустились бы до подобных вещей.

– С тех пор прошло очень много лет, и мы давно позабыли о временах невинности, – горько возразила Табуба. – Теперь мы не можем поступить иначе. Да и к тому же речь идет не более чем о простом слуге. Что он для нас? Что такое его… – Она осеклась, потому что Шеритра, не желая подслушивать, сделала шаг к ним. Девушка заметила, какое злобное, искаженное гневом было у Табубы лицо. Но это продолжалось не более секунды.

– Царевна, – сказала Табуба.

Сисенет поклонился и быстро ушел.

– Мне захотелось немного прогуляться перед сном, – сказала Шеритра. – Ночь так прекрасна, и к тому же, мне кажется, я слишком много съела за обедом!

Табуба улыбнулась ей и чуть отступила в сторону.

– Доброй ночи, царевна, – мягко произнесла она.

Шеритра кивнула и прошла в дом.

У себя в спальне она почувствовала мрачное облегчение, когда караульный занял свой пост у порога ее комнаты, а Бакмут крепко закрыла за ним дверь. С трудом дождавшись, пока служанка совершит все обычные приготовления, Шеритра скользнула под тонкое покрывало. Она лежала, охваченная странными мыслями. Не столько сами слова смутили ее воображение, но эмоции, чувства, не ускользнувшие от ее чуткого восприятия: Табуба резко и властно на чем-то настаивала, Сисенет отвечал ей холодной нерешительностью. Вокруг них тогда витало нечто мрачное и зловещее, нечто совершенно чуждое привычному тихому течению жизни, присущему этому дому. О чем они вообще говорили? Шеритра лежала и размышляла. Кто такой этот «простой слуга»? Она сама быстро переняла всеобщую привычку отдавать слугам краткие и ясные распоряжения, даже не глядя в их сторону, так сильно они напоминали своим видом предметы мебели и домашнего обихода. И вдвойне приятней после молчаливых людей Сисенета звучали для ее слуха голоса собственных, привезенных из дома слуг.