Во всех коридорах слуги зажигали факелы, и в его покоях уже горели лампы. Хаэмуас помог сыну улечься, сказал, что поужинать он может у себя, а теперь ему лучше отдохнуть. И не успел отец выйти из комнаты, Гори уже спал.
К обеду он не проснулся. Слуга принес еду, через некоторое время она остыла, а Гори все не просыпался. Очнувшись от сна, он почувствовал, что час уже поздний – весь дом погрузился в тишину и дрему. Ночник у изголовья догорел, слуга за дверью спальни тихо посапывал во сне. Колено пронзала острая боль, но Гори знал, что проснулся он вовсе не от боли. Ему снилось что-то очень тревожное, но теперь он никак не мог вспомнить, что же это было. С трудом поднявшись с постели, Гори налил себе воды и с жадностью выпил, потом опять лег и уставился в темноту.
Когда в его сознании сформировалась следующая четкая мысль, слуга уже поставил для него поднос с завтраком в изножье постели. «Сегодня предстоит тяжелый день, – размышлял Гори, равнодушно ковыряясь в еде. – Отцовский гнев еще не утих, а рана разболится еще сильнее. Хорошо, хоть Антеф скоро приедет». Но даже мысль о скором возвращении его слуги и ближайшего друга не принесла Гори воодушевления и радости, как он надеялся. Антеф станет ждать, что Гори позовет его поохотиться вместе, провести день за ловлей рыбы, побродить по городским базарам или покататься на лодке в компании друзей. Они всегда были близки. Антеф ни разу не преступил ту невидимую и порой сложно определимую границу почтения и уважения, что всю жизнь должна была отделять слугу от его царственного господина. И все же между ними существовали теплые и дружеские отношения. Мемфисские злобные сплетницы одно время распространяли слухи, что Антеф – родной сын Хаэмуаса, рожденный наложницей, или даже что на самом деле он – девушка, но через некоторое время все злопыхательства утихли. Царевич не стал бы скрывать, будь у него побочный отпрыск, а в Мемфисе нашлись и более любопытные темы для обсуждения.
Антеф оказался способным разделить с Гори и его мысли, и вкусы, и стремление к физическому совершенству. К тому же он умел хранить царские секреты не хуже, чем любой специально обученный слуга. «И все же, – размышлял Гори, зажигая ладан перед святилищем Птаха и машинально произнося слова утренней молитвы, – я не уверен, что готов поделиться с ним самым сокровенным – рассказать, какое страстное влечение испытываю к Табубе. Да, женщина и впрямь способна разрушить мужскую дружбу. Табуба уже сейчас омрачает наши отношения с Антефом. Я больше не хочу идти с ним на охоту или бродить по базарам. Не хочу просто сидеть с ним в саду, потягивая пиво и обсуждая последнюю борцовскую схватку. Раньше, в юные годы, мы любили хвастаться друг перед другом своими вымышленными любовными похождениями, но о Табубе в таком тоне я говорить не смогу. Если я во всем ему признаюсь, поймет ли он мое сокровенное желание провести остаток дней именно с этой женщиной?» Гори виновато посмотрел на улыбающуюся фигурку бога, сделанную из чистого золота и изукрашенную лазуритами, и заставил себя обратиться мыслями к молитве. Потом он приказал подать носилки, и, когда слуга загримировал его лицо, Гори, прихрамывая, вышел из дома. Два часа спустя он вместе с Хаэмуасом стоял перед высокой грудой камней и щебня, наваленной там, где вчера рабочие сломали фальшивую стену, и смотрел на два пустых гроба. По обе стороны неровного пролома в скале были укреплены факелы, разбрасывающие вокруг себя неровный красноватый свет, от которого мрачное подземелье делалось еще более зловещим. Через некоторое время Гори опустился на походный стул, предусмотрительно поставленный слугой, и вытянул перед собой плохо гнущуюся больную ногу. Он смотрел, как отец, взяв факел, вошел в потайную комнату и приблизился к гробам. Как и сам Гори днем раньше, Хаэмуас поморщился от стоявшего здесь отвратительного зловония. Тщательно изучив саркофаги, Хаэмуас вернулся к сыну.
– Ты прав, – коротко бросил он. – Когда-то в этих гробах лежали тела. Однако если бы их расчленили грабители в поисках драгоценностей и амулетов, а потом бросили в воду, от них непременно остались бы какие-нибудь следы. Полотняные пелены и мумифицированная плоть, конечно, растворились бы, но кости должны были сохраниться. Ты уверен, что на дне, под водой, ничего нет?
– Ничего, – твердо произнес Гори. – Было противно, но я обследовал каждый дюйм пола в этой комнате. Там везде скользкий камень, ничего больше. Возможно, отец, царевна Агура и ее муж были первоначально захоронены здесь, в малом зале, но потом, когда обнаружилось, что в гробницу просачивается вода, жрецы решили перезахоронить их в новых гробах в том, первом зале?
Вполне возможно, – согласился Хаэмуас. – Тогда почему место их первого захоронения так скудно украшено? Получается, что для этих людей были подготовлены три похоронных зала, а не два, как это делают обычно: один для богов, второй – для мертвых. И если это так, то в чем причина? Может быть, третий зал предназначался для их детей? Но если их потомки со временем вскрыли гробницу, для чего им было возводить обманную стену? Что они намеревались за ней спрятать, Гори? В самой комнате ничего нет. Воры охотятся за ценностями, украшениями, которые обычно небольшого размера, а все прочее, что невозможно вынести, они поломают, но оставят на прежнем месте. Однако здесь, под водой, нет никаких фрагментов мебели, предметов поклонения, статуэток, вообще ничего. А если предположить, что этот зал предназначался для их потомков, то его должны были украсить не менее богато, чем и два первых зала гробницы. – Хаэмуас надел сандалии, и Каса наклонился, чтобы их зашнуровать. – На стенах гробницы изображен их единственный сын, – продолжал Хаэмуас. – Должен признаться, я в полном замешательстве. И мне кажется, нам не удастся отыскать ответы на эти вопросы.
– А что свиток? – напомнил ему Гори. – Может быть, стоит еще раз взглянуть на него, отец? Возможно, на этот раз что-нибудь прояснится? В этом тексте, вероятно, и скрывается разгадка.
– Может быть, – произнес Хаэмуас с сомнением. – Одно я знаю точно: если мы просто приведем гробницу в порядок, а затем вновь ее опечатаем, вместо того чтобы со всей тщательностью обследовать любые возможные варианты, ты никогда не почувствуешь желанного удовлетворения.
– А ты сам разве не станешь мысленно обращаться к загадкам этой гробницы хотя бы иногда? – нерешительно произнес Гори, чувствуя тревогу отца.
Хаэмуас медленно оглядывался вокруг, крепко зажав в руке Око Гора – тяжелое украшение, покоящееся на его широкой груди. Он медленно покачал головой.
– Мне кажется, с того самого момента, как Пенбу пришел доложить о том, что обнаружено новое захоронение, к этому месту я испытывал одну только ненависть, – произнес он тихим голосом. – До сих пор не могу понять, чем вызвано это чувство. Прикажи рабочим, Гори, пусть приступают к восстановлению стены. Больше нам здесь ничего не удастся узнать. А я отправляюсь домой. Не могу выносить этой затхлой воды, и юбка у меня испачкалась.
Гори смотрел, как, оттирая на ходу серое пятно, отец быстро направился к выходу, туда, где в конце прохода виднелись яркие проблески солнечного света. Потом он скрылся из виду. Надсмотрщик и старший каменщик Хаэмуаса стояли поодаль, почтительно склонившись и ожидая указаний господина. Гори поднялся.
– Пора приступать к восстановлению стены, – обратился он к слугам. – Я не могу сегодня здесь задерживаться, однако оставляю за вами полное право поступать по собственному усмотрению во всем, что касается этой стены. Вернусь завтра утром.
«Надеюсь, отец все-таки заставит себя взяться за свиток еще раз, – размышлял Гори, с трудом, хотя и поддерживаемый внимательным слугой, поднимаясь по ступеням из подземелья и тяжело, стараясь не тревожить больное колено, усаживаясь в поданные носилки. – Сам-то я мало придавал ему значения, меня больше занимали неразрешимые вопросы – откуда вода да при чем тут обезьяны, а теперь еще эта потайная комната… Но теперь мне кажется, что именно в свитке таится главный секрет наших раскопок, которые уже начинают тяготить душу… А иначе где искать ответ? Все эти надписи, изречения и росписи, что с таким тщанием копируют помощники Пенбу, – они, конечно, хороши, но совершенно бесполезны».
