Сисенет сидел чуть поодаль, зажав в ладонях чашу с вином, и смотрел, как у пруда возятся и резвятся обезьяны. Казалось, он вполне доволен происходящим, и Хаэмуас стал думать, что эта прохладная отстраненность – постоянная спутница этого человека. Пока подавали завтрак, Хаэмуас успел обменяться с ним парой слов и спросил, откуда Сисенету известно об открытых гробах. Тот сначала слегка смутился, а потом ответил:

– Не помню точно, царевич. Наверное, Гори рассказал мне об этом, когда ты приглашал нас к обеду. Он много говорил тогда о гробнице.

Хаэмуаса такой ответ вполне удовлетворил. Они поговорили еще несколько минут, но Сисенет был явно не расположен вести беседу и предпочел уединиться со своей винной чашей, предоставляя хозяину дома возможность посвятить, хотя и тайно, все свое внимание Табубе.

Шеритра выбежала встречать гостей без тени застенчивости и робости, что так мешали ей жить. На все вопросы она отвечала легко и свободно, позавтракала от всей души и сидела сейчас, устроившись на груде подушек под сикоморой рядом с Хармином. Они укрылись в густой тени огромного дерева. С минуту Хаэмуас любовался классической красотой юноши, его блестящими черными волосами, длинными пальцами, унизанными перстнями, а потом подумал: «Что ж, очень хорошо, очень хорошо. Нельзя сказать, что я не удивлен, поскольку Хармин, стоит только ему завести кое-какие знакомства, сможет выбирать себе любую из первейших мемфисских красавиц, но может быть, он – такая же редкая птица, как и Гори, и в состоянии понять и оценить скрытые достоинства моей дочери. Следует изучить его семейную историю». Хаэмуас опять тайком бросил взгляд на Табубу. Наконец он поднялся.

– Табуба, – сказал он, – я полагаю, ты интересуешься медициной.

Она, уже разморенная солнцем, подняла к нему томный взгляд:

– Да, царевич, интересуюсь. Хармин, должно быть, говорил тебе об этом.

– Не хочешь ли осмотреть мои запасы лекарственных средств?

Вместо ответа она поднялась. Нубнофрет проводила их взглядом, но Хаэмуас знал по ее отсутствующему выражению, что жена не возражает. Хаэмуас направился к дому.

– Ты сама занимаешься лечением своих слуг? – спросил он у Табубы, едва только они ступили в приятную прохладу каменного зала и направились в кабинет Хаэмуаса. – Или у тебя есть собственный лекарь в доме?

– Я предпочитаю заниматься лечением сама, – послышался сзади ее голос, и Хаэмуас мог поклясться, что ощутил голой кожей спины ее теплое дыхание. – Это дает мне возможность постоянно совершенствоваться. А они не возражают, даже если иногда я допускаю ошибки!

Они стояли посреди небольшой приемной, погруженной в этот час в глубокое безмолвие. Табуба оглядывалась по сторонам. Хаэмуас отпер дверь, ведущую в библиотеку, и пригласил Табубу войти. Он тотчас же принялся открывать ящик, где хранились его целебные травы и прочие лекарские средства, вовсе не беспокоясь о том, что нарушает собственное беспрекословное правило – не позволять посторонним людям дотрагиваться до его коллекции. Табуба проявила к его богатствам живейший интерес.

Она все внимательно осмотрела, подробно расспрашивая Хаэмуаса о цене его лекарственных средств, об особенностях их применения. Перед ним теперь стояла уже не прежняя соблазнительная, чувственная, приковывающая к себе взгляд женщина, а вдумчивый, внимательный человек, и ее сосредоточенность и интерес воодушевляли его не меньше.

Хаэмуасу приходилось делать над собой усилие, чтобы отвечать на ее вопросы четко и разумно, чтобы его голос не дрожал, когда он видел, как ее руки, унизанные тяжелыми кольцами, прикасаются к его горшочкам и баночкам со снадобьями, а волосы падают на лицо, стоит только ей склониться над какой-нибудь шкатулкой.

Передавая ему какой-то горшочек, она слегка коснулась его руки. Это случайное прикосновение было приятно прохладным, хотя на шее у нее собирались бусинки пота, от влаги блестела и кожа на груди.

Наконец Хаэмуас запер свои сокровища в ящик и выпрямился, намереваясь открыть перед ней дверь. Он увидел, что Табуба стоит, откинув голову назад и прислонившись к стене, закинув одну руку за шею.

– Здесь так тихо, – пробормотала она, – почти как в моем доме. Когда ты здесь, начинает казаться, словно мира снаружи не существует.

Хаэмуас был больше не в силах сдерживать себя. Обхватив ее рукой за шею, он наклонился к ней и приблизил губы к ее рту. Прежде не испытанное наслаждение пронзило все его тело с такой силой, что он не смог сдержать стон, ощутив, какая мягкая и нежная плоть внутри ее рта, за этими губами, за мелкими зубами, которые не сразу раскрылись под его натиском. Их дыхания слились. Потом все кончилось. Дрожа, он быстро выпрямился; он едва мог дышать; а она, поднимая руку к лицу, слегка коснулась его пениса.

– Что тревожит тебя, царевич? – произнесла она низким голосом. Ее глаза были сейчас прикрыты отяжелевшими веками, ноздри раздувались. – Что с тобой?

«Ты тревожишь меня! – хотелось выкрикнуть Хаэмуасу. – Ты просто с ума меня сводишь, словно зеленого юнца. Твой рот, Табуба, – этого недостаточно. Я должен владеть тобой целиком, язык жаждет исследовать все сокровенные места. Руки хотят ощутить мягкость и тепло твоей кожи, тело мое перестает повиноваться рассудку и слушается лишь одной своей движущей силы. Такого еще не было…» Он не попросил у нее прощения.

– Я так долго искал тебя, – хрипло проговорил он. – Мои слуги сбились с ног. Я лишился сна, еда казалась мне не вкуснее песка, такой же сухой и пресной. Этот поцелуй – награда за мои страдания.

– И ты не хочешь другой награды, царевич? – спросила она, улыбаясь чуть насмешливо. – Или ты потребуешь полной компенсации? А получить ее будет нелегко, ибо я благородная женщина, а не какая-то простолюдинка.

Внезапно Хаэмуас почувствовал, что к его страстному желанию примешивается и жажда насилия. Ему хотелось впиться зубами в этот рот, сжимать и сдавливать ей грудь, пока она не закричит. На один ослепляющий миг в его душе вскипела ненависть, направленная против ее нерушимого спокойствия. Слова страсти замерли у него на устах, и кратким жестом он пригласил ее выйти из комнаты.

Гости уехали на закате, хотя Нубнофрет и приглашала их разделить вечернюю трапезу.

– К сожалению, у нас запланированы другие дела, – объяснил Сисенет, – но все равно мы от всей души благодарны вам за вашу бесконечную доброту. Не забудь сообщить мне, что вы решите по поводу той стены, – добавил он, обращаясь к Гори. – Мне интересно узнать, что там скрывается. Вообще сегодня был замечательный день. Я получил огромное удовольствие, ощущая себя живым в покоях, где властвуют мертвецы.

Попрощавшись, гости стали спускаться по сходням на причале. На бездвижном в этот час зеркале нильской воды, кое-где окрашенной багряным, их поджидала лодка.

Вдруг Табуба споткнулась. Вскрикнув, она стала падать, широко раскрыв руки, словно желая ухватиться за несуществующую ограду. Хаэмуас рванулся к ней на помощь, но его опередил Хармин, успевший схватить ее за одежду.

– С тобой все в порядке? – громко спросил Хаэмуас, подбегая к Табубе.

Она кивнула, дрожа всем телом. Ее лицо стало бледным как мел. Хармин, обнимая мать за плечи, развернул ее к лодке, и неуверенными движениями Табуба продолжала спускаться. Сисенет, не говоря ни слова, последовал за ними, лодчонка отчалила и вскоре скрылась из виду. Хаэмуас поднялся на берег.

– Все нормально, – сказал он, заметив вопросительно приподнятые брови Нубнофрет.

– Перспектива искупаться в грязной воде пришлась ей явно не по душе, – заметила Нубнофрет, а Гори покачал головой.

– Дело не в этом, – сказал он. – Ее муж утонул, и с тех пор она смертельно боится воды. Он упал с плота в Коптосе. Выпил слишком много вина, а Нил в то время был полноводен. Его тело нашли лишь через четыре дня на много миль ниже по течению.

– Откуда тебе это известно? – резко спросил Хаэмуас, не в силах скрыть раздражения.

– Она сама сказала, – просто ответил Гори, – когда я спросил ее об этом.