Они остановились. Нубнофрет пристально посмотрела на него.

– Хаэмуас, ты что, уже уснул? – спросила она, и он, отвлекаясь от собственных мыслей, взглянул в ее красивое, искусно разрисованное лицо, заметив, стоило только ей наклониться, и ложбинку между грудей, закрытых желтым платьем. Он с ворчанием сошел с носилок, Нубнофрет шла рядом, Гори – чуть позади. Поднявшись по высоким ступеням, они вскоре попали в приятную прохладу – в тень, отбрасываемую высокими пальмами.

Дворец Рамзеса, не менее сложный и запутанный, чем и сам город, выстроил отец фараона Сети Первый. Сын расширил, перестроил дворец, превратив его в наглядное воплощение идеи богатства и роскоши, от которых захватывало дух. Фасад здания, украшенный величественными пилонами и выложенный плитками из бирюзы и ляпис-лазури, переливался на солнце темно-синим и голубым. Пол и стены во дворце были также выложены плиткой с образчиками прихотливой растительной и животной жизни Дельты. Были здесь и изразцы ослепительно белого гипса, тут и там расцвеченные яркими всплесками красок. От дверей, открыть которые могли только два человека одновременно, по всему дворцу, на многие сотни покоев, разливался томный аромат дорогостоящего ливанского кедра. Двери украшала чеканка из электрума и серебра, покрывали пластины кованого золота.

Повсюду были цветы – их бросали под ноги, развешивали по стенам, цветочные гирлянды украшали и колонны, и людей. Здесь царила вечная весна. В этом безграничном великолепии человек мог блуждать долгие дни, и Рамзес позаботился, чтобы у него были специальные рабы, чья обязанность заключалась в том, чтобы показывать гостям дорогу, направлять по верному пути в огромном лабиринте множества комнат и покоев. Всему миру были известны дворцовые библиотеки – их называли Обитель Жизни, – где хранились географические карты, официальные своды мер и весов, карты звездного неба и толкования снов. Здесь же проводились все научные исследования. Еще одна библиотека была известна под названием Обители Книг – хранилище архивов. Ученые со всего света постоянно собирались в этих сокровищницах для своих исследований. Дворец славился и пирами – немыслимым многообразием и изобилием экзотических кушаний, непревзойденным искусством музыкантов и красотой и изяществом танцовщиц.

В самом сердце всего этого великолепия восседал Рамзес, Царь всех царей, Сын Амона, Сын Сета, истинных размеров богатства которого не мог представить себе ни один из его подданных, всемогущий и великий, воплощенное божество несравненного Египта. Хаэмуас, шагая вслед за Рамозом, громко выкрикивавшим о приближении царевича, в очередной раз, не без некоторого раздражения, поразился великолепию царских покоев. Он прекрасно ориентировался во дворце, ведь здесь он вырос, но теперь он утратил детское ощущение свершающегося на глазах чуда, поскольку Хаэмуас отлично понимал, насколько сложна существующая здесь иерархия, как идеально отточена вся организация работы, благодаря которой цветы всегда свежие, еда – в избытке, а слуги под рукой. Однако сам грандиозный замысел, воплощением которого служил царский дворец, никогда не переставал вызывать его удивление и восхищение.

Наконец Рамоз остановился перед серебряными дверями, по обе стороны которых восседали огромные божества, доходящие почти до самой притолоки. Амон задумчиво взирал из-под своих перьев на простирающийся впереди блестящий пол коридора, а с левой стороны на вновь пришедших строго смотрел гранитный Сет, высоко подняв свой хищный длинный нос. Хаэмуас сделал знак рукой, и двери распахнулись, открывая взору огромный зал со множеством колонн. Пол здесь был выложен бирюзой, отчего весь зал казался залитым мягким голубым светом. Вся семья ступила за порог, и двери за ними с почтением затворили.

Нубнофрет не стала терять ни минуты.

– Я приведу себя в порядок, а потом нанесу визит императрице, Верховной царской жене, – сообщила она Хаэмуасу. – Так что, если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. Надеюсь, они не стали, как в прошлый раз, добавлять в воду цветочное масло. Терпеть не могу этот запах, я так и сказала, но они ведь могли забыть… – Она, не переставая говорить, запечатлела на шее Хаэмуаса поцелуй и в сопровождении свиты удалилась в свои покои. Каса и Иб ждали указаний своего господина.

– А ты что будешь делать? – обратился Хаэмуас к Гори.

Молодой человек улыбнулся, и его лицо покрылось мелкими лучиками, при виде которых женщины теряли головы. Его подведенные темной сурьмой глаза прищурились.

– Я пойду в конюшни, посмотрю на лошадей, – ответил он отцу, – а потом мы с Антефом посмотрим, найдется ли нам компания, чтобы выпить несколько чаш вина. Могу я сегодня пообедать с дедушкой?

– Конечно. Только смотри, если будешь много пить, пусть тебя проводят домой по меньшей мере двое моих воинов. Увидимся, Гори.

Некоторое время он смотрел вслед сыну, бросившемуся бегом через зал. На его сильных загорелых ногах, на белой юбке играли синеватые отсветы бирюзы. Хаэмуас повернулся к Ибу:

– Еда уже готова? Слуга кивнул.

– Пойдем, я хочу поесть, а потом поскорее прилечь отдохнуть.

Двери широко распахнулись, и он вошел туда, где многие, многие годы – сколько, он и не пытался вспомнить – был его второй дом.

Первой располагалась небольшая комната, где он работал, проводил деловые встречи и беседы. Раньше, когда он сам был гораздо моложе, эта комната служила для увеселений и развлечений, теперь же здесь царила атмосфера серьезной работы и безупречной чистоты. Далее находилась его опочивальня с огромным ложем, покоящемся на львиных лапах. У святилища Амона стояли золотые курильницы. Еще здесь были стулья из черного дерева, и стол со столешницей из слоновой кости. Немного пахло свежим пчелиным воском, но этот запах заглушали ароматы горячей пищи.

Хаэмуасу в общем нравились эти покои, с одной только оговоркой – здесь голоса отдавались легким эхом, и иногда ему казалось, что он ночует в храме. «Но ведь и весь Пи-Рамзес не что иное, как храм, – размышлял Хаэмуас, опускаясь на разбросанные на полу подушки, а Иб уже придвигал к нему маленький столик. – Храм, посвященный божеству моего отца, яркий пример, превозносящий его воинскую доблесть, его несокрушимость». Хлеб из фараоновых пекарен был еще теплым.

– Все уже опробовано, – заверил его Иб.

Хаэмуас с аппетитом принялся за еду. Потом он устроился поудобнее на своем ложе, натянул до самого подбородка гладкое покрывало и быстро заснул без сновидений.

Через четыре часа, умывшись и облачившись в длинное одеяние визиря, он уже приветствовал главного царского казначея, Верховного жреца Амона и главу всех храмовых писцов, терпеливо выслушивая их однообразное перечисление цифр – суммы налогов, причитающиеся богам, как местным, так и иноземным. Вскоре высокие сановники вступили в ярые пререкания о том, какой из храмов заслуживает богатых пожертвований, и Хаэмуас, вздохнув про себя и осторожно бросив взгляд на водяные часы, принялся разбирать их притязания со всем возможным тактом, на какой только был способен. Это было серьезным делом, ведь если какому-нибудь иноземному божеству не оказывалось должного почтения, мог вспыхнуть дипломатический конфликт, поэтому Хаэмуас старался не упустить из виду ни одной важной детали. Но когда наконец все споры разрешились и можно было отослать людей, напоследок обменявшись с ними парой слов на общие темы и выпив по глотку вина, он наконец вздохнул с облегчением.

Направляясь в опочивальню, Хаэмуас взял пригоршню ладана, зажег уголь в высокой курильнице и брызнул в темноту несколько капель мирры. Острый сладковатый дым серого цвета мгновенно взвился к потолку. Хаэмуас раскрыл ковчежец, простерся ниц перед милостиво улыбающимся Амоном и начал молиться, не поднимаясь с прохладных плит.

Вначале он прочел заученные фразы обычного молебна, который каждый вечер возносили в Фивах, где в самом сердце Карнакского храма правил Амон, уже многие века царящий в этом городе. Вскоре торжественный ритм молитвы прервался, и Хаэмуас срывающимся голосом произнес несколько просьб от себя. Потом наступила тишина. Хаэмуас лежал с плотно закрытыми глазами, коленями, бедрами, локтями ясно ощущая твердость пола, вдыхая мельчайшую пыль и запах воска.