А они — говорят: «Нужно жить дальше», а дальше все равно ничего нет. Вот просто — ничего нет. Как ты не всматривайся в это «дальше».

И говорить, что все это странно, и разрывать все прошлое, раскапывать, расслаивать, наслаивать, вспоминать запахи, забывать прикосновения, смотреть сквозь, молчать мечтательно на подоконнике, непременно на подоконнике. Такое детское-детское — сесть, ноги скрестить, уткнуться в холодное стекло (почему стекло всегда — холодное?) носом и лбом, сидеть расплющенной обезьянкой, тревожно вздыхая.

О чем вздыхаем? Ни о чем, открывать форточку, пока не видят, вопреки больному горлу, вопреки логике, вопреки минус пятнадцати. Нюхать жадно-жадно новый воздух, смешение бензинового (кто-то греет внизу машину) и отстраненного, уличного.

Никто не приходит в гости — потому что день, потому что все в школе. Ты уже бодрый, но все еще жалкий, а мама оставила на плите суп с фрикадельками, поцеловала и ушла до вечера, но ничем не занимается, ничто не нужно, чувство тревоги жжет в животе, прекращает дыхание — а вдруг жизнь уже прошла, там за окном, пока ты маешься и ходишь мимо кастрюли с супом? Вдруг тебя уже разлюбили в школе, забыли в классе, смеются во дворе? Вдруг все переменилось, пока ты не участвуешь, не делаешь, не выходишь. И слабость наваливается коленками на живот, и стекло перестает быть интересным, и ты удивлен и беспомощен… И слезы — сами по себе, а ты — отдельно, внутри — ужас, ужас щенячий, что все уже закончилось, так бездарно, так ужасно и быстро, все ушло, и ничего нет, а шерстяные носки ужасно колются, и в них жарко…

Вот еще летом все было хорошо, были яблоки, девочка в платье колоколом, день длился годами и пролетал незаметно, из неприятностей — только дневная очередь за горячим хлебом, из вечерних — отсутствие кино в деревенском клубе.

Потом началась осень, которая уже осень — незаметная и прирученная, пахнущая ласково и дурманяще, с раскачкой на уроки, школьные дежурства в столовой и подписи в дневнике. Потом — зима. Когда все сначала заканчивается, потом все начинается. Сначала — холодно и заклеить окна, потом — каникулы и классные сборы, чтобы вместе в кино и в обязательный музей краеведения, где все тот же многолетний скелет в ящике с песком…

… А летом так чудесно было показывать синяки и хвастаться яблочными царапинами, падать с дерева, щеголять забинтованной рукой, нырять с тарзанки, с риском свернуть шею… А зимой нужно не забывать сушить штаны и варежки на батарее, и стыдно звать девочку из класса в гости, потому что бабушка вешает на батарею свои старые чулки с резинками… А впереди еще долгая взрослая жизнь и столько зим, что я забыл слово счастье.

Ну, если вы думаете, что переселение — дело радостное и легкое, то я вам возражать не буду. Думайте себе так и дальше, наивные восторженные идиоты!

А переселение, тем временем, чрезвычайно опасная вещь! Для физического здоровья — это само собой: паралич от переноски тяжестей, переломанные ноги и раздробленные черепа от какой-нибудь свалившейся люстрочки. Но что ноги! Ноги — это мелочь! Ведь ноги зарастут, а вот душевное здоровье может расстроиться непоправимо! Примеры вам нужны? Я — лучший пример необратимости тяжелого воздействия на организм переезда в новую квартиру! Я вообще жилье меняю как перчатки. Не свое, конечно, а съемное. В причины таких моих жизненных сложностей мы вдаваться не будем, а вот устрашающие факты изложу правдиво.

Как-то раз, после второго года осваивания столичного рынка жилья, занесла меня судьба в экологически чистый и светлый район, ну… типа Марьино. Двухкомнатная квартира в новостройке, нетронутая после строителей. Новостройке было уже года три, все соседи обжились и друг с другом познакомились, а тут — я! Хозяева, вручая ключи, велели представляться дальней бедной родственницей и с соседями задушевных бесед не вести.

Я и не вела. Я приехала в эти чудесные стены, покрытые коричнево-зелеными обоями, в надежде обрести покой и счастье. Я вообще всюду появляюсь с чистым высоким лбом и сиянием в глазах, в надежде на счастье и душевный покой. За что меня ненавидят ущербные ограниченные люди и мелкие пакостники. Ну что поделаешь, если я в детстве перечитала романтическо-оптимистической литературы. Словом, приехала я, вымыла унитаз, протерла кружок хлоркой (мало ли что!), села на него и закурила. Через открытую дверь я созерцала, как солнышко, само собой, игриво заглядывало в окна и слонялось по пустой квартире. То есть настолько пустой, что даже лампочек нигде не было, кроме кухни. Ну, все, кто имеет счастье наблюдать за моей жизнью, знают, что в хозяйственности мне не откажешь! Поэтому кроме тряпочек и хлорки я привезла половину своего имущества: плавательный надувной матрас (чтобы спать), чайник электрический и две лампочки. Хотя я — стройная высокая красавица, наподобие южного кипариса, но совсем не похожа на игрока «Жальгириса». Поэтому для обретения счастья в виде света на кухне мне понадобилась табуретка, которую сделать своими руками возможности не было. То есть я все могу — руками-то… Но не табуретку же! Сидя на унитазном кружке… Поэтому я решительно встала, отряхнула налет хлорки с моей задницы и пошла к соседям. Выйдя в общий коридор, я задумалась. Есть у меня такое чрезвычайно редкое в наши дни качество — склонность к размышлению. Другие, может, сразу бы пошли направо или куда подальше, а я стала к потоку сознания прислушиваться. И вдруг интуитивно почувствовала, что стучать нужно в квартиру № 47! Не в № 48, около которой лежал выцветший коврик из ванной, и не в № 50, где вообще ничего не лежало, а в квартиру, где живут люди нравственно чистые и наверняка приятные. Потому что там стояло целых три абсолютно одинаковых велосипеда!

Ну, думаю, либо живет там большая семья, все в которой одного роста и цветовых велосипедных предпочтений, либо одинокий большой оригинал-велолюбитель. Открыл дверь мне мужчина в самом расцвете сил и в состоянии сильной задумчивости. И молча стал на меня смотреть. Я, конечно, всегда чудо как хороша, но даже очень красивые люди могут быть чрезвычайно застенчивы и скромны. Тем более, что в момент открывания двери до меня дошло, что одета я несколько оригинально для первого знакомства с велолюбителем. Застиранная черная майка, похожая на мини-платье… очень короткие мужские шорты кислотно-зеленого цвета, совершенно незаметные под майкой… и гриндерсы сорок второго размера на босу ногу по причине забывчивости тапочек (то есть не тапочки стали меня забывать, а я — тапочки… при переезде). Так стоим мы, стало быть, и смотрим друг на друга. Он — в легком шоке от чудесного видения в 16.00 субботнего дня, а я — от скромности. Потом сосед опомнился и начал диалог:

— Ну?…

— Я, ваша новая соседка!! Здравствуйте!!!

— Спасибо, я хорошо слышу.

— Понимаете, сама я не местная, но у меня есть родственники в Москве.

— Что ж, поздравляю вас с этим замечательным фактом, — сказал сосед и замолчал. У меня появилось ощущение, что разговор идет не в том направлении. Вяло он как-то идет. Так можно табуретку не дождаться до глубокой ночи! Я решила намекнуть соседу, что мне нужна помощь…

— Понимаете, я совершенно одна, в пустой квартире, без света, — жалобно затрясла я подбородком. Сосед побледнел, и дверь немного прикрыл.

— Табуретку бы мне, — втиснулась я грудью в дверную щель.

— И все?!

— Ну да. Лампочку вкрутить в комнате!

Дверь молча закрылась, и я осталась в коридоре, один на один с велосипедами и горькими мыслями о человеческом равнодушии. Правда, через минуту сосед табуретку мне все же выдал и пожелал удачи с электричеством.

Через час до меня дошло, что даже с табуреткой света мне не добыть. Аккуратно прикрутить провода к патрону для лампочки — дело для профессиональных самоубийц. Надо было вызывать электрика. Ну и сантехника тоже. Я было подумала, чтобы использовать соседа как мужчину, но вспомнила его бледность и нервозность…