— Для образованного человека, сынок, ты выражаешься на редкость невразумительно, — с раздражением сказал инспектор. — Ты говоришь вещи, которые ничего не значат. И умалчиваешь о тех, которые значат очень много. У меня… в голове сплошная каша…

Эллери рассмеялся:

— Позолоченные осенью леса… избушка над озером… удочка… свежий воздух… Господи, когда же настанет завтра!

Инспектор просительно посмотрел на сына:

— А мне… мне хотелось бы… Впрочем, не важно! — Он вздохнул. — Я только могу сказать, Эллери, что, если мой взломщик потерпит неудачу, наше дело пропало.

— Да провались все взломщики в преисподнюю! — воскликнул Эллери. — Какое дело пану до бед простых смертных? Я практически уже написал свою следующую книгу, отец.

— Опять выкрал идею из реальной жизни, негодник? Если ты использовал для сюжета дело Филда, мне очень хотелось бы прочитать твои заключительные главы.

— Бедный папочка! — усмехнулся Эллери. — Не принимай жизнь всерьез. Ну не повезло — что с того? Монте Филд так и так яйца выеденного не стоил.

— Дело не в этом, — сказал инспектор. — Я терпеть не могу признавать себя побежденным… Какое переплетение мотивов и махинаций! Такой твердый орешек мне попался впервые. Голова так и гудит — того и гляди, кондрашка хватит. Я знаю, КТО убийца, я знаю, ПОЧЕМУ он убил, я даже знаю, КАК он убил! Ну и что с того? — Он помолчал и стал набивать в ноздри табак. — Да ничего! Никакого просвета!

— Да, дела, — проговорил Эллери. — Однако люди находили выход и из более трудных ситуаций… А я так мечтаю об одном: искупаться в этом аркадском ручье!

— И заработать воспаление легких, — сварливо сказал его отец. — Пообещай мне, молодой человек, что не будешь спать на сырой земле и все такое. Не хватает мне только заниматься твоими похоронами…

Эллери вгляделся в отца. В мерцающем свете камина инспектор вдруг показался ему непривычно старым. Подспудная боль смягчила обычную жесткость прорезанного глубокими морщинами лица. Рука, которой инспектор провел по волосам, выглядела пугающе хрупкой.

Эллери встал, постоял секунду в нерешительности, покраснел и вдруг нагнулся и похлопал отца по плечу.

— Выше голову, отец, — тихо сказал он. — Я не могу нарушить уговор с Шовином… Все будет хорошо, можешь мне поверить. Я бы остался, если бы это хоть как-то могло тебе помочь… Но мое присутствие ничего не изменит. Теперь все в твоих руках, отец, — и лучше тебя с этим делом никто не справится.

Ричард Квин смотрел на сына непривычно ласковым взглядом. Эллери круто повернулся.

— Ну ладно, — сказал он, словно отбросив сомнения. — Пойду собираться, а то не успею завтра на ранний поезд.

И он ушел в спальню. Джуна, который сидел поджав ноги в своем углу, быстро поднялся и подошел к инспектору. Сев на пол у него в ногах, он положил голову ему на колени. Тишину нарушало лишь потрескивание дров в камине и шаги Эллери в соседней комнате.

Ричард Квин чувствовал страшное утомление. Его худое бледное лицо тускло отсвечивало в красноватом свете камина. Он ласково положил руку на голову Джуны.

— Не вздумай стать полицейским, когда вырастешь, Джуна, — проговорил он.

Джуна повернул голову и серьезно посмотрел на хозяина.

— Я стану тем же, что и вы, — объявил он.

В этот момент зазвонил телефон. Инспектор вскочил на ноги, схватил трубку и проговорил задохнувшись:

— Квин слушает. Ну что?

Разговор был недолгим. Положив трубку, инспектор пошел в спальню. Он остановился в дверях и устало оперся спиной о косяк. Эллери поднял глаза от чемодана и бросился к отцу.

— Что случилось, отец? — воскликнул он.

Инспектор слабо улыбнулся:

— Просто я немного устал, сынок. Звонил наш взломщик…

— Ну и?..

— Он ничего не нашел.

Эллери взял отца за руку и отвел к креслу, стоявшему возле кровати. Инспектор тяжело сел. В глазах его была безнадежная усталость.

— Что поделаешь, Эллери. Исчезла последняя улика, которую можно было бы предъявить суду. Что у нас осталось? Вполне вразумительные дедукции — и больше ничего. Любой адвокат сделает из нашего дела окрошку… Ну да ладно! Мы еще не сказали своего последнего слова, — грозно добавил он, вставая с кресла, и с возродившейся энергией похлопал Эллери по спине. — Ложись спать, сынок. Тебе завтра рано вставать. А я посижу, подумаю.

Всем, в том числе окружному прокурору Сэмпсону, было очевидно, что инспектор Квин находится не в своей тарелке. Он был раздражителен, резок и совершенно невыносим. Он нетерпеливо ходил взад и вперед по кабинету директора Римского театра Луи Панзера, кусая губы и бормоча что-то себе под нос. Он, казалось, совершенно не замечал присутствия Сэмпсона, Панзера и третьего лица, которое раньше никогда не допускалось в эту святую святых театра и которое сидело тихо, как мышь, в одном из больших кресел Панзера, наблюдая за происходящим расширенными глазами. Это был Джуна, которому была оказана неслыханная честь сопровождать своего патрона во время его очередного налета на Римский театр.

Инспектор Квин и в самом деле был в прескверном расположении духа. За время своей карьеры в полиции он многократно сталкивался с, казалось бы, неразрешимыми проблемами и, как правило, успешно их разрешал. Поэтому поведение инспектора было вдвойне непонятно Сэмпсону, который знал его уже много лет и никогда не видел в таком взвинченном состоянии.

Но дурное настроение инспектора объяснялось вовсе не тем, что расследование убийства Филда топталось на месте. Сидевший в углу с открытым ртом маленький живчик Джуна был единственным свидетелем метаний инспектора по кабинету, который мог бы объяснить их причину. Наделенный проницательностью уличного мальчишки, наблюдательный от природы и знакомый с темпераментом Квина, к которому он был нежно привязан, Джуна знал, что его патрон нервничает в основном из-за отсутствия Эллери. В 7.45 утра Эллери сел в поезд и уехал из Нью-Йорка. Отец мрачно проводил его на вокзал. В последнюю минуту Эллери передумал и объявил, что не поедет в Мэн, а останется в Нью-Йорке с отцом до завершения расследования. Но старик и слышать об этом не хотел. Зная Эллери, он понимал, как тот предвкушал свой первый за год отдых на природе. Как ни жаждал он постоянного присутствия сына, он не мог лишить его так давно задуманной поездки.

Посему он отказался от предложения сына остаться и буквально затолкал его на площадку поезда, хлопнув на прощание по плечу и с трудом изобразив на лице улыбку. Уже из движущегося поезда Эллери крикнул:

— Я про тебя не забуду, папа! Жди писем!

И теперь, безжалостно вытаптывая ворс ковра в кабинете Панзера, инспектор изнывал от отсутствия сына. Его голова отказывалась варить, его мышцы расслабились, у него болел живот и потускнели глаза. Он чувствовал себя не в ладу со всем миром и даже не пытался скрыть свое раздражение.

— Сколько можно ждать, Панзер? — недовольно спросил он директора театра. — Когда, наконец, уберутся эти чертовы зрители?

— Минутку, инспектор, еще минутку, — ответил тот.

Окружной прокурор, еще не полностью оправившийся от простуды, шмыгнул носом. Джуна завороженно взирал на своего бога.

В дверь тихонько постучали. Все повернули головы. В комнату заглянул заведующий службой информации Гарри Нейлсон.

— Можно я пойду с вами, инспектор? — жизнерадостно спросил он. — Я присутствовал при завязке этой истории, и если ожидается развязка, то мне хотелось бы присутствовать и при ней, разумеется, если вы не возражаете.

Инспектор бросил на него мрачный взгляд из-под лохматых бровей. Он стоял в позе Наполеона и всем своим обликом выражал недовольство происходящим. Сэмпсон смотрел на него с удивлением: инспектор был не похож на самого себя.

— Чего уж: одним больше, одним меньше, — рыкнул инспектор. — Все равно толпа собралась.