Я больше не встречал Патрика Грейса, но много читал о нем в газетах. Обо всех людях, которым он помог, обо всех хороших делах, которые он совершил. Он был хороший человек. Вероятно, самый лучший в мире. Единственный человек на этом дерьмовом континенте, которому я был обязан за то добро, которое он мне сделал. И вот, через два часа я должен буду убить его. Через два часа я должен буду всадить ему пулю в голову.

Мне тридцать один год. За все время, что я работаю, я получил двадцать девять заказов. Выполнил их все. Двадцать шесть — с первого раза. Я никогда не пытался влезть в шкуру людей, которых убивал. Никогда я не пытаюсь понять, за что их убиваю. Бизнес есть бизнес и, как я уже сказал, я — профессионал. У меня хорошая репутация, а в таком бизнесе, как мой, хорошая репутация — самое важное. Я не рекламирую себя в газетах и не даю скидок владельцам кредитных карточек. Главное, из-за чего приходит клиент — уверенность, что работа будет сделана. Из-за этого я никогда не отказывался от заказа. Кто захочет проверить мой послужной список, увидит в нем только довольных клиентов. Довольных клиентов и трупы.

Я снял комнату, выходящую на улицу как раз против кафе. Хозяйке я сказал, что мои вещи привезут в понедельник, и заплатил за два месяца вперед. У меня было полтора часа до его предполагаемого прибытия. Я собрал ружье и настроил инфракрасный прицел. У меня осталось еще двадцать шесть минут. Закурил сигарету. Попытался ни о чем не думать. Сигарета кончилась, я отшвырнул окурок в угол. Кто захотел убить такого человека. Только дьявол или чудовище. Я знаю Грейса, он обнимал меня, когда я был ребенком, но бизнес есть бизнес. Если однажды ты поддашься чувствам — с тобой покончено. Ковер в углу начал тлеть. Я встал с кровати и раздавил окурок. Еще восемнадцать минут, еще восемнадцать минут и все. Я попытался думать про футбол, про Дана Маренго, про проститутку на сорок второй улице, которая села на переднее сидение моего автомобиля. Я попытался не думать ни о чем.

Он пришел вовремя, я узнал его сзади по этой его порхающей походке, по волосам до плеч. Он сел за один из столиков снаружи, в самом освещенном месте, так, что он был повернут ко мне лицом. Самый лучший угол. Самый лучший прицел. Такой выстрел можно сделать с закрытыми глазами. Красная точка появилась на его плече, слишком сдвинутая влево. Я сместил прицел на сколько надо вправо и затаил дыхание.

Как раз в это время там прошел старик, несший весь свой дом в своей сумке, какой-то бездомный бедняк, в городе таких полно. На тротуаре рядом с кафе у его сумки оторвалась ручка. Сумка упала на асфальт, и из нее посыпался весь его хлам. Я увидел, как напряглось тело Грейса, как появилась маленькая складочка в углу рта, и тут же он встал помогать. Выпавшая на тротуар куриная ножка, куча газет и пустых жестянок были возвращены в сумку. В течение всего этого времени я держал его на прицеле. Я сейчас хорошо видел его лицо. Красная точка находилась в центре лба, похожая на те, что клеют себе на лоб индийцы. Я видел это лицо, и когда он улыбнулся старику, оно будто бы осветилось, как на картинах святых, которые я видел в церквях. Я перестал глядеть в прицел. Я уставился на свой указательный палец. Он дрожал, рядом с предохранителем, будто привязанный. Он не сделает то, что нужно сделать, нет смысла принуждать себя, мой палец просто не сделает этого. Я поставил ружье на предохранитель и передернул затвор. Патрон выпал из патронника.

Я спустился к кафе со своим ружьем, уложенным в чемоданчик. Собственно, оно не было сейчас ружьем, оно снова превратилось в пять безвредных деталек. Я уселся за столик напротив Грейса и попросил у официантки кофе. Он сразу же узнал меня. Мне было одиннадцать лет, когда он в последний раз видел меня, но он узнал меня без труда. Он даже вспомнил мое имя. Я положил на стол конверт и сказал ему, что кто-то заказал мне убить его. Я пытался держаться хладнокровно, сделал такое лицо, чтобы показать, что я ни минуты не думал об исполнении заказа. Грейс улыбнулся и сказал, что он знает. Что это он — тот, кто послал деньги в конверте, что он хочет умереть. Этот его ответ безмерно удивил меня. Я даже стал немного заикаться. Я спросил — почему? Я спросил — может быть, он неизлечимо болен? Он засмеялся: "Болезнь. Что-то вроде этого." Вновь появилась в уголке его рта маленькая складочка, такая же, что я видел раньше, из окна, и он начал говорить: "У меня болезнь с самого рождения. Только никто не пытался ее лечить, несмотря на очевидные симпотомы. Я отдавал другим детям игрушки. Я ни разу не соврал, ни разу не украл чего-нибудь. Даже в драках на школьном дворе я ни разу не дал сдачи, я всегда ухитрялся подставлять левую щеку. С годами моя всеобъемлющая доброта только разросталась, но мне никто не хотел помочь. Если бы, например, я был столь же всеобъемлюще плох, меня бы тут же отправили к какому-нибудь психологу, попытались бы остановить это. Но если ты хороший? Этому обществу очень удобно поручать кому-нибудь решать свои проблемы в обмен на громкие восторги и несколько комплиментов. А я продолжал катиться в пропасть. Сегодня я уже не в состоянии есть без того, чтобы не искать вокруг кого-нибудь более голодного, чем я, для того, чтобы отдать ему свою пищу. А ночью я не могу заснуть. Можно ли вообще думать про сон, когда ты живешь в Нью-Йорке и всего в нескольких десятках метров от твоего дома люди замерзают на уличных скамейках?"

Складка вновь вернулась в уголок его рта, а все его тело содрогнулось. "Я не могу продолжать так, без сна. Без еды. Без любви. У кого есть время на любовь, когда вокруг так много страдающих? Это просто кошмар. Пойми, я никогда не хотел быть таким. Я одержим, только в меня вселился не бес, а ангел. По крайней мере, если бы это был бес, уж кто-нибудь позаботился бы о том, чтобы прикончить меня, а так?.." Грейс испустил короткий стон и закрыл глаза. «Послушай», — продолжал он — "Здесь все деньги. Возьми их. Поднимись куда-нибудь на крышу или на балкон и прикончи меня. Я не в состоянии сделать это сам, а с каждым днем мне будет все тяжелее. Я послал деньги, я заказал свое убийство." — Он вытер слезу с лица. — "Это было тяжело. Мне это сделать очень тяжело. Я не уверен, что у меня хватит сил проделать это еще раз. Пожалуйста, поднимись куда-нибудь на крышу и закончи все это. Я задыхаюсь." — Я смотрел на него. На его страдающее лицо, как у Иисуса на кресте, точь-в-точь, как у Иисуса. Я ничего не сказал, я не знал, что сказать. У меня всегда находятся верные слова, подходящие к случаю, неважно, говорю ли я с попом на исповеди, с проституткой в баре или с агентом федеральной службы. Но что сказать ему? С ним я снова был испуганным мальцом из сиротского приюта, который съеживается от каждого случайного движения. Он был хороший человек, единственный хороший человек. Я никогда в жизни не смог бы его убить, ничего не поможет, просто палец не нажмет на курок. "Я сожалею, мистер Грейс" — прошептал я. "Я просто…"

"Ты просто не можешь убить меня" — улыбнулся он. — "О'кэй. Знаешь, ты ведь не первый. До тебя уже двое других вернули конверт. По-видимому, это — проклятие. Только если ты, мальчик из того сиротского приюта…" — Он повел плечами — "Я с каждым днем буду все больше слабеть, я думал, что ты сможешь отплатить добром за добро." "Я сожалею, мистер Грейс" — прошептал я, на глазах у меня стояли слезы. — "Если бы я мог…" "Ничего!" — сказал он. — "Я понимаю. Ничего не случилось. Забудь об этом." — Он усмехнулся, увидев банкноту в моей руке. — "Я уже заказан. Не возражай. Я не должен был сам беспокоиться. Знаешь, это как болезнь." — Я сунул смятую банкноту обратно в карман. Сказал спасибо и пошел. Я сделал несколько шагов, когда он окликнул меня, я забыл свое ружье.

Я вернулся взять ружье. Тихо выругался. Я вел себя как любитель. Через три дня, в Далласе, я застрелил какого-то сенатора. Это была тяжелая цель. Дальность двести ярдов, видна была только половина корпуса, к тому же дул боковой ветер. Сенатор умер прежде, чем упал на пол.