Грег переворачивал листки блокнота. Я заглянула краем глаза: почерк крупный, но совершенно неразборчивый. Интересно, Рэндалл пишет так с умыслом, чтобы никто не мог воспользоваться его идеями? Он посмотрел на меня и усмехнулся.

– Да, я знаю, почерк ужасный. Моим единственным извинением служит то, что моя семья много ездила по стране, когда я был подростком, вот и не выучился красиво писать.

– Но ведь вам это не повредило?

– Что?

– Поездки по стране, я хочу сказать. Вы ведь поступили в университет, верно?

– Да, в конце концов мы перестали ездить. Я тогда и догнал сверстников.

В его голосе прозвучала печаль, и я пожалела, что заговорила об этом. Решила сменить тему, вернее, вернуться к уже начатой.

– И что же ваша программа?

– Сначала я решил сделать что-то о раннем христианстве… Это были интересные времена… – Я уже представила его себе на экране телевизора, на фоне мрачного пейзажа Нортамберленда, убеждающего аудиторию, что ранний период христианства на Британских островах таит немало интересного. – Но неожиданно я нашел старую рукопись. Она, верно, долго пылилась на библиотечной полке… Целые века. Бетани, это просто изумительно!

– Изумительно? Что именно?

– Оказалось, что все то время, пока епископ Идфрит писал свою версию Священного писания, здесь, в Ситоне, существовал безвестный монах, написавший эту изумительную рукопись. Смотрите, я тут кое-что списал… – Он сунул мне блокнот, и я беспомощно воззрилась на страницу. – Ох, простите, мой почерк! Но если вы постараетесь, то разберетесь.

Я постаралась, однако впустую, и через некоторое время сказала:

– Послушайте, дело не только в почерке, тут еще и языковая проблема. Это что, латынь?

– Да, своего рода. Простите, моя ошибка. – Рэндалл вовсе не страдал комплексом превосходства, просто, когда его что-то увлекало, искренне забывал, что не все достаточно эрудированны. – Он забрал у меня блокнот, и нахмурившись, принялся его листать. – Мне казалось, я сделал пару переводов… Однако, здесь их нет…

– Так переведите мне.

– Что? – Он старался не смотреть на меня.

– Ну, прочитайте этот текст по-английски.

Он вроде задумался над моим предложением, даже открыл блокнот.

– Смех да и только…

– Вы о чем?

Повернувшись ко мне, он усмехнулся, одновременно решительно закрывая блокнот.

– Не могу, Бетани. И не просите меня объяснить почему. Я и сам не знаю. Меня раньше никогда не одолевали приступы смущения.

– Смущения? – прошептала я.

– Понимаете, это не священный текст, это… Возможно, вы назовете его мирским.

– Мирским?

– Да, но вы не должны считать его богохульственным!

Я и не собиралась, потому что не очень-то представляла себе, что значит слово «мирской». Так что я лишь затрясла головой.

– Это не религиозные тексты, совсем нет, – сказал он, – они светские, на редкость полные света, радости, возможно, рассказывающие об иной жизни, отличной от здешней. Понимаете, отрывок, что я вам показал – любовная поэма.

– Лю… любовная? – Я возненавидела себя за то, что споткнулась на этом слове.

– И язык поэмы довольно откровенный.

– Вы хотите сказать?.. – Теперь я покраснела.

– Да, текст поэтический, прекрасный, но решительным образом непристойный. Я готов прислать вам перевод, но прочесть вам его не могу.

– Значит, это будет передача о монахах, писавших непристойные стихи?

В моих словах не было ничего смешного, но напряжение, возникшее между нами, внезапно исчезло, и мы оба расхохотались. Я прислонилась спиной к теплому камню и он последовал моему примеру. При этом как-то совсем естественно наши руки соприкоснулись, а моя голова легла на его плечо.

Смех смолк, и некоторое время я просто сидела с закрытыми глазами, вся отдавшись ощущению его физической близости. Я чувствовала тепло его тела сквозь тонкую рубашку, и со мной происходило что-то странное… Первым отодвинулся Грег, чуть-чуть, но мы уже не касались друг друга.

– Можно и так сказать, но, конечно, это нечто большее, здесь происходили какие-то… замечательные, добрые, лишенные зла события, полные радости жизни. – Он замолчал, заметив выражение моего лица. – Заносит меня, да?

– Да, но я не имею ничего против. Вот подождите, когда я все расскажу Джози.

– Джози?

– Моя подруга и большая ваша поклонница. – Теперь я могла спокойно рассказать ему об этом. Он отвернулся, чтобы положить на место блокнот, а я показала на листок бумаги с эскизом, случайно упавший на пол. – Это что, рисунок монастыря?

Он поднял листок и протянул мне.

– Да, я попытался его реконструировать, нарисовать таким, каким он был в пору своего расцвета. Как вы можете судить, я плохой художник.

– Нет, совсем неплохой рисунок.

– Но далеко не такой, как вот этот. – Он вынул картонную папку, открыл ее и достал еще один рисунок. – Фотокопия, оригинал у моей… у одного знакомого.

Мое сердце снова заколотилось. Но не потому что он случайно задел рукой мою грудь. И не потому что его лицо было близко от моего, и можно было даже разглядеть темные, загнутые ресницы. Фоторепродукция картины, изображавшей монастырь, которую он протянул мне, внезапно стала центром моего бытия. Я никогда не видела ее раньше, и вместе с тем она была мне знакома. Быстрые, четкие линии, уверенный стиль, прекрасная композиция.

– Он ее подписал, разумеется.

– Кто? – еле слышно спросила я, но, прежде чем Грег успел мне ответить, уже разглядела витиеватую подпись в углу.

– Художник, Дэвид Лайлл.

– Мой отец!..

Знаете выражение: «Земля остановилась? Так вот, это произошло. Или, по крайней мере, она замедлила свое вращение. Я не могла отвести глаз от картины. Не раздавалось ни звука. Наверное, до этого момента я слышала шум ветра в траве и отдаленные крики чаек, но тут все смолкло, даже звук моего собственного дыхания…

– Бетани? Что с вами?

Голос Грега. Почему он здесь? Какое отношение имеет он к картине и всему тому, что я теперь вспомнила о своем отце?

– Бетани, ради Бога!

Картина поплыла перед моими глазами, я качнулась, но он повернулся и успел схватить меня за руки.

– Бетани! Дыши!

Я послушалась и отодвинулась от него, хватая воздух ртом, потом разрыдалась.

– Вот так-то лучше.

Когда он обнял меня и прижал к себе, успокаивая, как плачущего ребенка, я не возражала. Просто не могла возражать. Грег утешал меня, гладил по спине… смахивал пряди волос с мокрого от слез лица.

Постепенно я стала успокаиваться и увидела растущее мокрое пятно на его рубашке.

Извините. – Я отодвинулась.

– За что?

– Ваша рубашка…

Он покачал головой.

– Пустяки. Но…

– Но что?

– Бетани, если это не расстроит вас еще больше, мне бы хотелось знать, почему вы так прореагировали, увидев одну из картин своего отца?

Одну из картин своего отца! Грег понятия не имел, какими странными показались мне его слова. Я ведь лишь мгновение назад вспомнила, чем занимался мой отец в те далекие дни. К тому же многое еще оставалось невыясненным. Например, как оказалась у Грега эта картина и у кого оригинал. Но ведь он не знает, насколько основательно я забыла свое прошлоеМне не хотелось взваливать на него мои сегодняшние проблемы, поэтому я решила сказать ему только часть правды.

– Мой отец не так давно умер. Возможно, вы не знали?

– Разумеется, не знал. Откуда? – Он говорил правду, меня убедило в этом потрясенное выражение его лица. – Бетани… – Он укладывал свои заметки и бумаги. – Мне очень жаль, что я вас так расстроил, но я и понятия не имел…

– Ничего, все в порядке. Не терзайтесь, я рада, что вы показали мне картину, я ведь никогда не видела ее раньше.

Он встал и протянул мне руку, помогая подняться.

– Пошли, нам надо выпить, а возможно, и поесть. Вы сегодня ели?

– Да, я завтракала. Грег, нам действительно пора идти? Я бы хотела узнать поподробнее о вашей передаче…

– Я и расскажу. Но не сейчас и не здесь.